удем!), а дома в Полуэктовом Лиля предупреждала гостей: «Подождите, будем ужинать, как только Ося придет из Чека».
Не все люди верили в святость чекистов, и кто-то сочинил такую эпиграмму:
Вы думаете, здесь живет Брик, исследователь языка?
Здесь живет шпик и следователь Чека.
Стихи эти приписывают Сергею Есенину, хотя на него это не очень похоже. Кто-то, вероятно, стал обходить дом Бриков стороной, а иные, наоборот, решили познакомиться поближе, надеясь на решение собственных бытовых и творческих проблем. Генерал-майор КГБ в отставке Александр Михайлов, до 1989 года являвшийся сотрудником пятой службы Московского управления КГБ СССР, занимавшийся вербовкой творческой интеллигенции, подметил интересную особенность этого контингента: «Спецслужбы привлекали для тайного сотрудничества и артистов, и режиссеров, и писателей. Не каждый соглашался. Но бывало и так: только артисту делаешь предложение о сотрудничестве, он сразу думает, что с этого поиметь. И в обмен выдвигает просьбы – телефон домой поставить, с квартирой помочь и чтобы главную роль ему дали…» Так и с Осипом: согласился работать – и сразу в 1921 году новую жилплощадь получил, в Водопьяном переулке, что напротив почтамта на Мясницкой. И на работу ходить недалеко.
Большевистские вожди уделяли огромное внимание улучшению собственного быта, превратив бывшие доходные дома в так называемые дома Советов. В Москве их было десятка два, и все под номерами. Взять хотя бы дом в Романовом переулке (тогда Шереметевский, а позже улица Грановского). Огромные квартиры по пять – семь комнат. В каждой такой квартире поселился тот или иной нарком. Рассчитывать на такую квартиру Брикам было бы наглостью, их наделили двумя комнатами в коммуналке по адресу: Водопьяный переулок, дом 3, квартира 43.
Как по заказу исчез хозяин квартиры, Николай Абрамович Гринберг: его отправили туда, откуда за полночь возвращался новый жилец, на работу к Осипу. Там, в ЧК, Гринберг и погиб (это была весьма удобная форма решения жилищного вопроса хотя бы для сотрудников ЧК: не уехавших хозяев или расстреливали, или забирали, или высылали). Его сыну Роману Николаевичу Гринбергу удалось выехать за границу и осесть в Нью-Йорке, где уже в 1960-е годы издавал он литературный альманах «Воздушные пути», в котором впервые увидели свет стихи Мандельштама, Ахматовой и других русских поэтов.
В том же 1921 году и сама Лиля присоединилась к славной чекистской когорте под № 15073 – таков был номер ее удостоверения, выданного в ГПУ, как установил исследователь-бриковед Валентин Скорятин, чьи публикации о якобы хорошо спланированном органами убийстве Маяковского в 1980-е годы наделали много шума. Кого тогда только не разоблачали… Лиля надумала выехать в Великобританию, для чего требовался загранпаспорт. Как и в случае с ее сестрой, он был выдан поразительно скоро, о чем в архиве консульского управления Наркомата иностранных дел осталось интересное свидетельство. Из «выездного дела» Лили следует, что заявление было подано 24 июля 1922 года, паспорт получен уже 31 июля, а в графе «Перечень представленных документов» указано: «Удостоверение ГПУ от 19/VII № 15073». Вполне возможно, что удостоверение выхлопотал Лиле Осип, благодаря чему факт ее службы в ЧК оказался задокументирован официально.
В коммунальной квартире в Водопьяном переулке возродилась богемная жизнь Лили Брик и ее окружения, чему не мешала ни экономическая разруха, ни галопирующая инфляция: «В Москве дороговизна. И поворот в прошлое + будущее, деленные пополам. Черный хлеб 11 тысяч, средний проигрыш зеленого стола шестизначное число, иногда девятизначное… Пока я одет и сыт. Ехал в Москву в одной рубашке: юг меня раздел до последней нитки, а москвичи одели в шубу и серую пару. Хожу с Арбата на Мясницкую как журавель. Ехал в теплом больничном поезде месяц целый. Мясницкая, Почтамт, Водопьяный переулок, д. 3, кв. 43. О.М. Брику для меня» (из письма Велимира Хлебникова родителям от 14 января 1922 года). В апреле стало еще хуже. «Около Рождества средним состоянием делового москвича считалось 30–40 миллиардов; крупные проигрыши в карты были 7 миллиардов, свадьба 4 миллиарда. Теперь все в 10 раз дороже, 2 миллиона стоит довоенный рубль, на автомобиле 5 миллионов в час» (из письма к матери от апреля 1922 года).
Приходил и Виктор Шкловский: «На Водопьяном переулке две комнаты с низкими потолками. В передней висит сорвавшийся карниз, висит он на одном гвозде два года. Темно. Длинный коридор. Вход к Брикам сразу направо. Комната небольшая, три окна, но окна маленькие, старые московские… В углу печка, она покрашена плохо, краской замазаны и отдушники. В углу же кровать и над ней надпись: „Садиться на кровать никому нельзя“».
Помимо привычных персонажей вроде Хлебникова и Шкловского у Бриков появились и новые лица, например семнадцатилетний Сергей Юткевич, будущий кинорежиссер и создатель советской ленинианы. Приходила и Рита Райт – подруга Лили, переводившая на немецкий язык «Мистерию-буфф» для спектакля, который прошел летом 1921 года в цирке на Цветном бульваре. На немецкий, потому что спектакль показывали иностранным делегатам съезда Коминтерна. Но, конечно, главная ее заслуга не в этом. Райт (урожденная Раиса Яковлевна Черномордик) открыла советским людям весь цвет мировой художественной литературы. Кроме Эльзы Триоле, она перевела Бёлля, Кафку, Сэлинджера, Фолкнера, Воннегута. Если учесть, что в иное время публикация западных современных классиков была сродни раздаче пайков – помалу и редко, можно себе представить, что значила для многих читателей возможность открыть книгу или «Иностранку» с переводами Райт.
В Водопьяном переулке за самоваром появились знакомые Оси «с работы», на правах друга дома чай пил особоуполномоченный ВЧК Яков Агранов, по-домашнему Яня или Янечка. Следствие по делу Гумилева вел именно он.
В 1925 году из коммуналки в Водопьяном переулке всем троим пришлось съехать в Сокольники, где было уже три комнаты, в самой большой из которых стояли рояль и бильярд. В 1926 году Маяковский выхлопотал уже четырехкомнатную квартиру с ванной на Таганке в Гендриковом переулке – по тем временам просто шикарные апартаменты! Квартира была небольшая, но хорошая. Правда, сначала потребовалось немало усилий, чтобы привести ее в порядок и вытравить клопов, поселившихся здесь без всякого разрешения и прописки.
Хлопоты по обустройству нового жилья взяла на себя Лиля: купила мебель в «Мосдреве», заказала шкафы (имевшиеся в продаже не влезали в квартиру), продала по этой же причине рояль «Стенвей»: «Принцип оформления квартиры был… ничего лишнего. Никаких красот – красного дерева, картин, украшений. Голые стены. Только над тахтами – сарапи, привезенные из Мексики, а над моей – старинный коврик, вышитый шерстью и бисером, на охотничьи сюжеты… На полах цветастые украинские ковры». Маяковский заказал медную дощечку на входную дверь «Брик. Маяковский».
Для салонных сборищ предназначили столовую (14 квадратных метров!), днем приема назначили вторник. Приходили Пастернак, Асеев, Шкловский, Мейерхольд, Эйзенштейн, Пудовкин, Кулешов, Дзига Вертов, заметно поднявшийся по служебной лестнице Агранов, его коллеги Захар Волович, Михаил Горб, Валерий Горожанин (соавтор Маяковского и ее хороший приятель). Народу собиралось много, светская беседа о новинках в литературе, живописи и кино протекала за столом. «Как много в горке стояло посуды! – вспоминала Лиля. – Я покупала ее так: „Дайте, пожалуйста, три дюжины самых дешевых стаканов“. Или „тарелок“. Ведь к нам ходило так много людей! В столовой каждую неделю было собрание „Нового ЛЕФа“, ставили стеклянный бочонок с крюшоном, я делала бутерброды. Водку не пили, и пьяных не бывало никогда». Домработница Аннушка пекла изумительные круглые пирожки, щедро раздаваемые хозяйкой, которая предлагала их гостям со словами: «Кому пирожок?» – и бросала желающим через стол.
Как-то на одном из вторников в Гендриковом переулке между раздачей пирожков чуть не случилась драка: обсуждался кинофильм, в адрес которого гости произнесли немало критических слов. Вдруг выяснилось, что сценарий картины написал Шкловский. «Он стал грубо огрызаться. Тогда Лиля Юрьевна предложила вместо сценария Шкловского обсудить любой другой плохой игровой сценарий. Шкловский неожиданно подскочил, как ужаленный, и закричал: „Пусть хозяйка занимается своим делом – разливает чай, а не рассуждает об искусстве!“» – передавал Лилин муж Катанян.
Приходили иностранцы, в 1927 году их было слишком много – отмечался первый юбилей советской власти, а в Гендриков переулок попал мексиканский художник Диего Ривера, запомнивший, как было жарко в квартире от энтузиазма присутствовавших. Здесь он встретил американца Теодора Драйзера.
Как и в первом Лилином салоне, праздники в Гендриковом переулке не обходились без маскарадов. Так, известен маскарад 1929 года, поводом для которого послужила выставка Маяковского «20 лет работы». Правда, состав участников был несколько иной: не только уцелевшие футуристы, но и новые друзья – сотрудники ГПУ «Горб, Сноб, Горожанин и Яня с женами», турецкий поэт Назым Хикмет, а также несколько представителей творческой интеллигенции. Режиссером действа выступит Мейерхольд, захвативший с собой «костюмы: жилетки, парики, шляпы, шали, накладные бороды, маски и прочую театральную бутафорию». Маяковскому досталась огромная козлиная голова из папье-маше, надев которую он оседлал стул и принялся громко блеять, изображая рогатое животное, по какой-то нелепой причине олицетворяющее у людей понятие адюльтера. Впрочем, выбор вполне логичный: именно в этот вечер Лиля не сводила глаз со своего очередного любовника – славного сына Советской Киргизии, председателя Совнаркома этой среднеазиатской республики товарища Юсупа Абрахманова. Похоже, роль козла отпущения стала для Маяковского последней – в следующем, 1930 году поэт застрелился. Чекистов жизни лишили чуть позже…
Следующий салон Лили Брик возник уже по другому адресу – в кооперативном доме № 3 в Спасопесковском переулке, куда они с Осипом переехали в 1930 году. Место застрелившегося в апреле Маяковского (иронично, что он успел внести лишь первый взнос в кооператив) в этом тройственном союзе занял будущий комкор Виталий Примаков, активный участник Гражданской войны. На двери трехкомнатной квартиры красовалась почти такая же табличка, что и в Гендриковом, только с иной фамилией. Некоторых это покоробило, например Варлама Шаламова, который в 1935 году пришел в Спасопесковский переулок: «Почему-то было больно, неприятно. Я больше в этой квартире не бывал».