Несмотря на свою молодость, Примаков получил известность как талантливый военачальник: в 1919 году в двадцать один год от роду он уже командовал дивизией Червонного казачества, отличавшегося особой непримиримостью к врагам революции. Сталин ценил Примакова, имевшего хорошие перспективы продвижения по службе. В 1930 году он служил военным атташе в Японии. «Мы прожили с ним шесть лет, – вспоминала Лиля, – он сразу вошел в нашу писательскую среду. Он и сам был талантливым писателем, достаточно прочесть хотя бы его рассказы в „Альманахе с Маяковским“. Примаков был красив – ясные серые глаза, белозубая улыбка. Сильный, спортивный, великолепный кавалерист, отличный конькобежец. Он был высокообразован, хорошо владел английским, блестящий оратор, добр и отзывчив. Как-то в поезде за окном я увидела крытые соломой хаты и сказала: „Не хотела бы я так жить“. Он же ответил: „А я не хочу, чтобы они так жили“».
Спасопесковский пер., 3. Фото 2024 г.
Отлично владевший словом, Примаков интересно писал о странах, где ему выпало побывать: Китае, Афганистане, Японии. С новым мужем Лиля вела кочевую жизнь, разъезжая по местам его военной службы. Новый брак поставил ее в иное, более высокое положение, чем раньше. Из музы поэта она стала генеральской женой. Изменился и круг общения: в Спасопесковском стали бывать друзья мужа – Тухачевский, Уборевич, Якир. Изменилась и среда общения, привлекавшая новых персонажей и отсекавшая тех, кто в нее не вписывался.
Спасопесковский пер., 4а. Фото 2024 г.
Как-то в Спасопесковский заехала Лидия Чуковская, Брики – рассказывала она Ахматовой – ей не понравились: «Общаться с ними было мне трудно: весь стиль дома – не по душе. Мне показалось к тому же, что Лили Юрьевна безо всякого интереса относится к стихам Маяковского. Не понравились мне и рябчики на столе, и анекдоты за столом…» Осип вызвал наибольшее раздражение: «Оттопыренная нижняя губа, торчащие уши и главное – тон не то литературного мэтра, не то пижона». Лишь Примаков произвел хорошее впечатление – молчаливый и «какой-то чужой им». Буржуйские рябчики с ананасами – это не бутерброды и пирожки, Примаков, да и сама Лиля снабжались из спецраспределителя, куда вход Чуковской и Ахматовой был заказан. А ведь еще недавно другой близкий Лиле человек прямо подчеркивал социальную принадлежность этих самых рябчиков.
Чуковская посетовала: «Очень плохо представляю себе там, среди них, Маяковского». Здесь Ахматова сказала очень интересную фразу: «Литература была отменена, оставлен был один салон Бриков, где писатели встречались с чекистами… И вы, и не вы одни, неправильно делаете, что в своих представлениях отрываете Маяковского от Бриков. Это был его дом, его любовь, его дружба, ему там все нравилось. Это был уровень его образования, чувства товарищества и интересов во всем. Он ведь никогда от них не уходил, не порывал с ними, он до конца любил их». Иными словами, для Анны Андреевны и Маяковский, и Брики, и чекисты – все было едино. Вот почему в биографической литературе бытует мнение, что с чекистами Лилю познакомил Маяковский, а Агранова он представлял богеме в Гендриковом переулке как «друга советской творческой интеллигенции».
Еще один богемный маскарад состоялся на Новый, 1936 год. Среди его участников – руководящий состав Красной армии. Любитель игры на скрипке обрядился бродячим музыкантом со скрипкой же в руках, королем трефовой масти оделся Якир, а главная героиня натянула на себя ночную рубаху цвета морской волны, «с пришитыми к ней целлулоидными красными рыбками, рыжие волосы были распущены и перевиты жемчугами». Лиля захотела поиграть в русалку. Все веселились, пили шампанское, ели апельсины, фотографировались, желали друг другу самого наилучшего в наступающем году, а хозяйке дома – большой любви и счастья. Не сбылось: Примакова арестовали в августе 1936-го и пытали, выбив показания на остальных участников маскарада. Всех приговорили к расстрелу. На салонных маскарадах Лиля словно отпевала своих мужчин. Почти всегда это был пир во время чумы, будь то маскарад перед Февральской революцией или пирушка в разгар массовых репрессий.
В этих репрессиях поучаствовали Лилины друзья с Гендрикова, которых она не забывала и на Арбате. Часто виделись с Аграновым и его женой. Примечательно, что, попав на Лубянку, Примаков и там с Аграновым увиделся, Агранов выступал в качестве следователя, а Примаков – подследственного. Затем Агранов тоже превратился в обвиняемого и дал показания на многих своих коллег, в том числе и побывавших у Лили в Спасопесковском.
Лилю Брик после ареста и расстрела Примакова не посадили, что также удивительно: жены, дети раскрытого в недрах РККА заговора отправлялись вслед за своими мужьями и отцами. А вот с Лили – как с гуся вода, хотя материалов на нее следователи насобирали в избытке, ее тесное общение с иностранцами и врагами народа, коих среди ее окружения было хоть пруд пруди, открывало ей прямую дорогу на лесоповал, а то и похуже, но Сталин будто бы самолично вычеркнул ее из расстрельного списка. Легенда красивая. В 1938 году вскоре после расстрела Примакова у Лили новый супруг – литературовед Василий Катанян, теперь он стал третьим членом в этой семье.
В 1940 году в Спасопесковский вновь пришли поэты: молодые Борис Слуцкий, Николай Глазков, Михаил Кульчицкий, Павел Коган. Слуцкий рассказывал о собраниях литературного кружка в Спасопесковском: «Как-то так получилось, что вести кружок вызвался Осип Максимович Брик. Кроме меня из его кружковцев профессиональным литератором стал еще Владимир Дудинцев. Зимой сорокового, вероятней всего в январе, я хорошо это помню, потому что зима была ужасно суровой, Брик как-то позвал меня к себе. И с того времени я стал там бывать регулярно, и литературный кружок в более узком составе переместился с улицы Герцена (Слуцкий учился на юрфаке МГУ.– Авт.) в Спасопесковский переулок, в квартиру Бриков. Надо было только раз увидеть Лилю Юрьевну, чтобы туда тянуло уже, как магнитом. У нее поразительная способность превращать любой факт в литературу, а любую вещь в искусство. И еще одна поразительная способность: заставить тебя поверить в свои силы. Если она почувствовала, что в тебе есть хоть крохотная, еще никому не заметная, искра Божья, то сразу возьмется ее раздувать и тебя убедит в том, что ты еще даровитей, чем на самом деле. Лиля сказала мне: „Боря, вы поэт. Теперь дело за небольшим: вы должны работать, как вол. Писать и писать. И забыть про все остальное“. И я ей поверил. Только ей – и Осипу Максимовичу, который уверил меня в том же. Кто бы и что бы потом мне ни говорил, я всегда помнил только Лилины слова: „Боря, вы поэт“. Эти слова не столько вызывали гордость, сколько накладывали обязанность. Самый большой стыд – это если нечем было отчитаться перед Лилей при очередном ее посещении». Визиты молодых поэтов и коллективные чтения в Спасопесковском продлились недолго: вскоре началась война, затем эвакуация, Кульчицкий и Коган погибли на фронте.
С началом войны квартира опустела. Осип Брик и Василий Катанян устроились работать в «Окнах ТАСС». Во время вражеских налетов вместе с соседями тушили немецкие фугасы-зажигалки. Затем, опять же втроем, выехали в эвакуацию в Пермь. Вернулись обратно в 1943-м, увидев последствия бомбежки Арбата: выбитые окна в квартире, общее разорение. Василий Катанян рассказывает: «Жили бытом военной Москвы: отоваривание карточек, обмен вещей на продукты, железная буржуйка, возле которой поставили письменный стол и работали все трое – это было единственное теплое место в комнате. Иногда сидели в пальто. ЛЮ воспринимала все без особых жалоб. „Как в 18-м году“, – говорила она. Небольшое подспорье давал огород, землю под который выделил литераторам Союз писателей где-то возле Сельхозвыставки. Я ездил помогать отцу и Брику управляться с картошкой, а ЛЮ посадила грядку петрушки, она считала ее очень полезной. Она ездила с нами, поливала свою петрушку и варила на костре картошку, которую мы ели часто только с солью – больше ничего не было. В войну членам Литфонда давали американские подарки, и, чтобы их получить, нужно было написать заявление. ЛЮ: „Я не могу написать „Прошу дать мне подарок“. Подарок дарят, а не дают в ответ на просьбу“. И не написала. А отец написал и получил ботинки, которые я носил два года».
Постепенно в Спасопесковский вновь потянулся народ: оставшиеся в Москве знакомые и те, кто вернулся из эвакуации. Конечно, довоенные разносолы оставалось только вспоминать, но и пустым обеденный стол не был – даже когда главным блюдом был суп из крапивы, все это было со вкусом сервировано. А «после обеда всегда был кофе – тогда его почему-то много и относительно дешево продавали в зеленых зернах. ЛЮ их умело жарила, молола и очень вкусно заваривала с щепоткой соли. Все, кто приходил к обеду или к ужину, старались принести что-нибудь съестное. Борис Барнет принес однажды в кастрюле борщ».
В военном 1943 году Маяковскому могло бы исполниться пятьдесят лет. Отмечая юбилей, «Лиля Юрьевна в виде изысканного десерта сварила сладкую манную кашу, и все ели ее холодную, присыпая корицей. Вообще-то в день рождения Маяковского ЛЮ всегда делала его любимое блюдо – вареники с вишнями. Но в сей голодный военный год муку нигде нельзя было купить, и ни у кого из знакомых ее тоже не было: ею не разрешено было торговать. На юбилей поэта пришло много народу, пришли днем (комендантский час!), каждый принес что мог, и Лиля Юрьевна в хрустальном бочонке смешала крюшон – его всегда ставили на стол во время заседания ЛЕФа». Василий Катанян где-то раздобыл десяток вареных яиц. Из гостей ему запомнились кинорежиссер Лев Кулешов, критик Анатолий Тарасенков, чтец Владимир Яхонтов, актриса Рина Зеленая, художники Михаил Куприянов и Давид Штеренберг.
Важнейшая перемена в жизни Лили случилась в феврале 1945 года – поднимаясь по лестнице к себе домой (без лифта!), от сердечного приступа умер Осип Брик. Так навсегда для Лили исчезла формула тройственного союза. Позднее она сказала, что в своей жизни она любила только его.