– Да хоть сто. Женя, клянусь, ты взвоешь уже через неделю.
Она была не права: я взвыл через пять минут.
Внешность открывшего мне дверь парня буквально ослепила меня после серости мартовских улиц и сдержанных красок парадной. Пшеничные растрёпанные волосы. Очень светлая кожа. Почти золотого цвета лисьи глаза, золотая серёжка в ухе, золотые часы, белая футболка с золотой вышивкой «Всё ты можешь!», бежевые джинсы и белые тапочки. Он весь был чересчур свеженьким, а вот пах совершенно противоположно – тяжёлым духом ладана, свечным воском и старыми книгами.
– Привет! – сияя, воскликнул он. – Ты Женя, да? Я Феликс, очень приятно. Погуляй ещё минут десять, пожалуйста, я потом тебя пущу. Спасибо!
И не успел я хоть что-то сказать в ответ, как он с грохотом захлопнул дверь прямо перед моим носом. Из-за неё послышался топот: Феликс убегал куда-то в недра квартиры.
Я ошарашенно моргнул. Потом обиделся. И это нас, москвичей, считают самоуверенными и невоспитанными?
– Эй! Открой! – закричал я и, чувствуя несправедливость и оттого начиная закипать от гнева, несколько раз подряд нажал на кнопку звонка. Когда отзвучала последняя птичья трель, я вздрогнул: с той стороны вдруг раздался звериный рёв, будто внутри бесновался крупный хищник, потом – что-то вроде взрыва, отдалённый звон, снова топот…
И вот дверь опять открылась. Феликс выглядел всё таким же милым и солнечным.
– Всё, можешь заходить. Добро пожаловать!
– Что это были за звуки?
– Фильм, – не моргнув глазом, заявил он и повёл меня на экскурсию. – Очень хотелось досмотреть, прости. Но ты не подумай: я тебе ужасно рад! Правда.
Квартира была хорошая. Светлая и чистая, просторная, современная. Мне в ней понравилось всё, кроме того факта, что из-под двери одной из двух принадлежащих Феликсу комнат сочился вонючий чёрный дым («Это просто концертная установка, не обращай внимания»), а в холодильнике я первым делом наткнулся на стоящую на средней полке банку, полную густой красной жидкости. Когда я с сомнением поднял её, из багровой глубины на меня выплыли два глазных яблока и язык.
Зрачки задвигались. Язык зашевелился.
Я заорал.
Феликс, отошедший было, чтобы отключить свою дым-машину, мгновенно развернулся и успел нырком впрыгнуть между мной и холодильником, поймав выпавшую из моих рук банку в паре сантиметров от пола.
– Ты знаешь, Женя, – сказал он, лёжа на кафеле и задумчиво глядя на меня снизу вверх, – возможно, мне всё-таки стоит сразу предупредить тебя о роде моей деятельности. Хозяйка квартиры сказала, что не нужно, спугну, но вот смотрю я на тебя и боюсь, что иначе ты тут быстро окочуришься.
– Так-так, – скривился я. – Ну приплыли. Ты блогер, что ли? Специалист по пранкам?
Он изумлённо моргнул.
После чего, поднявшись и вернув банку на место (глаза и язык опять пропали в красной жидкости), задумался:
– А это худшее, что приходит тебе в голову?
Из закрытого им холодильника послышалось какое-то странное шуршание.
Худшим из того, о чём я подумал, было, конечно, другое: что-то вроде «гурман-людоед и убийца». Размышляя об этом, я покосился на окно, которое находилось в двух шагах от меня. Мы – на третьем этаже. Если что, выпрыгну и, скорее всего, выживу.
Поэтому я пожал плечами и подтвердил:
– Если выбирать из более-менее обычных профессий, то да. Блогер, который снимает какую-то дичь с бестолковыми розыгрышами, – это, на мой взгляд, действительно ужас.
Феликс скрестил руки на груди и эдак невзначай прислонился к холодильнику плечом. Меня не покидало ощущение, что он не просто так там отирается. Что оттуда может выползти что-то очень нехорошее, и банка с глазами по сравнению с этим «чем-то» покажется цветочками.
– А ты у нас музыкант, да? – вместо ответа неожиданно спросил Феликс. – Московский интеллигент… Хозяйка рассказала. Она сюда абы кого не поселила бы.
– Пианист, – расправив плечи, подтвердил я.
Феликс хихикнул, как-то подозрительно пакостно, а потом неожиданно протянул мне ладонь для рукопожатия.
– Что ж, а я действительно блогер, специалист по пранкам. Ты молодец, что догадался!
– Серьёзно? – теперь уже мне самому моя идея казалась глупой.
– Ага. Поэтому иногда я буду делать странные вещи. Не обращай внимания, договорились? Обещаю, тебя лично это не коснётся. Но если хочешь, позвони хозяйке, спроси насчёт моей благонадёжности – она тебе точно не соврёт. Если я правильно помню, ты ведь сын её подруги, верно?
На самом деле я, конечно, уже расспрашивал Нонну Никифоровну насчёт Феликса. Она действительно близкая подруга моей матери, доцент кафедры истории России в СПбГУ, и женщина, вне всякого сомнения, заслуживающая доверия и уважения, крайне положительно отзывалась о своём квартиранте.
«Евгеша, – сказала она. – Феликс – это, пожалуй, лучший человек для того, чтобы делить с ним квартиру в Петербурге. В отличие от большинства горожан, ты действительно сможешь спать спокойно. И даже если ты, любознательное чадо, проведёшь слишком много времени, глядя в глаза сфинксов на Университетской набережной, они не навестят тебя в твоих ночных кошмарах».
Вторая часть характеристики звучала загадочно, а что касается первой, то я решил, что она имеет в виду тихий характер моего будущего соседа. И поэтому, конечно, представлял Феликса немного иначе. Несколько более… чопорным, скажем так. В отглаженной рубашке (совсем как у меня), а не в футболке с привлекающей внимание надписью, в белых носках, а не жёлтых, и уж точно без легкомысленной золотой серёжки в виде руки с поднятым большим пальцем.
Тем более у него была фамилия Рыбкин – совсем как у одного из самых приятных, хоть и проходных, персонажей братьев Стругацких. Я думал, что только крайне положительные и спокойные родители называют детей в честь подобных литературных персонажей. И что дети обязательно соответствуют именам. (Сказал человек, в чьём паспорте написано Евгений Фортунов, но которого небеса явно терпеть не могут: неудачи подстерегают меня как минимум пять раз в неделю.)
Феликс между тем взъерошил волосы и подозрительно прищурился.
– А на чём ты собираешься играть, пианист? В квартире нет фортепиано, а синтезатора у тебя я не вижу.
Тут я смутился.
– Я временно не играю.
– Почему? – удивился Феликс.
Явно барахлящий холодильник за ним зашумел и вздрогнул, и Рыбкин прижался к нему всей спиной.
– Мне… не повезло на последнем концерте, – не желая вдаваться в детали, обтекаемо сказал я. – Пока что не хочется садиться обратно за инструмент. Я решил взять несколько месяцев паузы и побыть писателем.
– Ничего себе, – опешил мой сосед. – И что ты собираешься писать?
– Не собираюсь, а уже пишу. – Я вскинул подбородок. – Причём давно. Просто раньше это было только хобби… Я работаю в жанре фэнтези. Преимущественно городского.
Глаза у Феликса стали по пять рублей.
А затем такие, будто он хочет сказать что-то достаточно важное. Но в итоге он только солнечно улыбнулся:
– Ну, тогда мы подружимся! Ладно, будем считать, обнюхались. Смотри, я не ожидал, что ты днём приедешь, поэтому не успел убрать всякие свои… профессиональные штучки. Если ты сейчас побудешь в своей комнате, я тут мигом разберусь. Сможешь потом брать еду и принимать душ без опаски. А если вдруг что-то всё-таки вылезет на тебя – ты сразу выбегай из комнаты, захлопывай двери и зови меня, договорились?
– «Что-то» – это что? – не понял я.
– Вариантов много. – Рыбкин сделал неопределённый жест рукой. – В Петербурге, знаешь ли, водятся самые разные… кхм… пранки. В смысле, я самые разные делаю. Но все будет тип-топ!
Так началась наша совместная жизнь.
Мартовский Петербург – не самое приятное место. Стыло, ветрено, снег ещё не растаял, а голые деревья выглядят усталыми и одинокими. Все уговаривали меня переезжать попозже, чтобы случайно не испортить себе впечатление о городе. Лучше дождаться, говорила семья, когда ветер с залива переменится: станет карамельно-солёным, пахнущим морем и липами, а масонское око Казанского собора заблестит на ярком весеннем солнце.
Но мне повезло: в этом году тепло и краски рано вернулись на широкие проспекты и изогнутые набережные Петербурга. Я много гулял и изучал те достопримечательности, на которые у меня никогда не находилось времени в бытие туристом. С Феликсом мы общались не так часто – наши режимы не совпадали, – но он всегда с удивительно живым, неподдельным интересом слушал мои «заметки переселенца», то и дело прося рассказать что-нибудь, когда мы, казалось бы, садились в гостиной посмотреть какой-нибудь сериал. В плане кино наши вкусы неожиданно сошлись. Мы оба любили фантастику и при этом страшно критиковали всё, что видели: я – сюжетные дыры (очень уж мне хотелось изобразить пресловутую писательскую профдеформацию), а Феликс – то, что он называл «матчастью» и «достоверностью».
– Пф! – фыркал он, закидывая в рот горсть попкорна. – Бред. Упыря так не убьёшь. Осинового кола мало, нужно ещё молитву на древнеарамейском поверху прочитать. И желательно помазать ему лоб миром. Ну или елеем. В принципе подойдёт любое из масел, которые используют в богослужениях.
– Ох, Женя, давай сделаем паузу! – морщился он через минуту и нажимал на клавиатуре пробел, вследствие чего во весь экран застывало изображение орущей девицы, которую впечатал в стену озлобленный призрак. – Мне надо подышать, прежде чем продолжать смотреть на столь непрофессиональное обращение главного героя с доской Уиджа[3]. Тут любой бы рассвирепел… Давай лучше расскажи, ты куда сегодня ходил? Хотя нет! – Феликс поджимал ноги и задумчиво щурился. – Я сам догадаюсь. Ты гулял по бывшему кварталу Аптекарей на Васильевском острове, да? Заходил в аптеку Пелей?
В первые разы, когда Феликс вот так легко угадывал, где я был, я думал, что ему просто везёт. Потом мне начало казаться, что он ужасно, нечеловечески наблюдателен и умён: тогда я даже начал немного фантазировать на тему того, что мы будем как Холмс с Ватсоном: и хотя в идеале это