И по его тону я чувствую, что повышения не видать.
Так оно и выходит.
Нет, конечно, Хан Ханыч выслушивает всю историю. Даже не выдаёт коронную фразу: «А что же вы старших не дождались, милая?» – но по лицу всё и так видно. Он долго разглядывает лист, в котором запечатано два тролля, а потом говорит прочувствованно, как ребёнку:
– Вы большая умница, Ларочка, большой талант. С Тимофеем мы ситуацию обсудим; отчёт пускай тоже он пишет, к чему вам эта бумажная волокита. А вы возьмите завтра выходной: отоспитесь, погуляйте.
Вот и всё.
Севшим голосом тихо спрашиваю:
– Может, запросить повышение? Всё-таки двадцать лет в стажёрах, я, э-э…
Лицо у Хан Ханыча неуловимо меняется. Часы на стене начинают цокать раздражённо, и книги служебной библиотеки в шкафах за стеклом мелко трепещут, точно предвкушают развлечение.
– Так ведь ставки нет, Ларочка, – очень ласково говорит директор. – Марья Коще… то есть Константиновна на пенсию пока не собирается. Куда мы вас переведём? Даже стол ставить некуда.
Наверное, с более твёрдым характером можно было бы возразить. Ну, стукнуть кулаком, рявкнуть, пригрозить, что напишу кляузу в центр. Почему бы, в конце концов, не заменить ставку стажёра на ставку инспектора? А работать я и на подоконнике могу, так даже удобнее!
…но я ничего такого, конечно, не делаю.
– Конечно, – тихо, придушенно отвечаю я – и выхожу.
Спина у меня очень прямая; серый шерстяной свитер кажется страшно колючим.
Обидно до слёз.
Ночью мне снятся кошмары про самоопределение. Всюду тролли и зыбь, макабрический хоровод, гогот, писк и визг… Зажимаю уши, зажмуриваюсь – и всё исчезает. Мимо в кигуруми летучей мыши проплывает Лена из книжного.
«Кто ты?! – кричу я ей. – Книгопродавец, книготорговец, книготорговка?!»
«Книготоргоблин!» – отвечает она и хохочет в голос.
Мне хочется спросить, кто же тогда я, но всё понятно и так.
Неудачница.
Просыпаюсь уже после полудня, в поту. Простыни сбиты в ком; одеяло валяется в ногах.
Холодно.
За окном серо, сумрачно. Откуда-то пахнет табаком, хотя соседи вроде не курят. Пол как будто ледяной – отопление ещё не дали; который год обещаю себе купить обогреватель и набросать на старый, скрипучий паркет ковры в два слоя, но летом забываю, а осенью всякий раз думаю, что вот-вот включат батареи. И отчего б не потерпеть?
И так всю жизнь.
В холодильнике из съедобного – кусок сыра (с прошлой недели), одно яйцо (неизвестного происхождения) и горбушка, вернее, уже сухарик. Молока нет; кофе тоже закончился. Печаль печалью, а завтрак никто не отменял, так что, похоже, мрачное затворничество откладывается на неопределённый срок: пафосно грустить дома хорошо, когда там есть что положить в тарелку и налить в бокал.
«Если так, – загадываю про себя, – то сегодня буду гулять по городу как турист, а не как инспектор».
Что ж, воплотить это в жизнь оказывается чуть сложнее, чем загадать.
С первым пунктом, найти понтовую хипстерскую кофейню, я справляюсь быстро. А вот со вторым – позавтракать в своё удовольствие – не задаётся. Крепнет ощущение, что я тут не на своём месте. Как чайка среди мрачно-интеллектуальных воронов: обычная женщина в растянутом свитере и голубых джинсах-скинни, когда вокруг однотонные худи, оверсайз, очки с умно блестящими стёклышками и пальцы, которые быстро порхают над клавиатурами планшетов. Все, как сговорившись, пьют американо, фильтр, аэропресс; я же беру карамельный раф с чувством вины, потом наугад тыкаю в меню. Выпадает странное слово «шакшука» и чизкейк.
Шакшука, кстати, оказывается яичницей с помидорами.
После завтрака отправляюсь гулять. Подсознательно сторонюсь мостов; почти жду, что на хвост сядет какая-нибудь мерзкая зыбь, но, видимо, даже нечисть чует что-то не то и избегает меня.
«Может, вообще уволиться? – размышляю, сладострастно изводя себя негативными сценариями. – Уволиться, да… Сначала буду долго проедать бабушкину библиотеку, а потом… потом пойду в коучи!»
Эта идея мне почти нравится.
А что? Склепаю видеокурс, открою набор на семинар, буду чистить ауры целительными чаячьими воплями. Вы когда-нибудь слышали, как кричит чайка? Звук запредельного ужаса, истерика, выкрученная на максимум. Просто физически невозможно слушать чайку и концентрироваться на своих проблемах: единственное, о чём получается думать – это беруши. Одна минута – и наступает просветление. Две – и живьём возносишься на небеса.
Когда я в шутку воображаю себе логотип моих будущих курсов по очистке ауры, за рукав меня хватают. Приличная с виду женщина лет тридцати, черноглазая и смугловатая, в немаркой осенней куртке, брюках и кроссовках – от цыганского в ней только повадки. И кодовая фраза:
– Девочка, девочка, дай я тебе погадаю!
Мне становится смешно. Ага, девочка – старше тебя.
– Нет, спасибо, – говорю вежливо.
– Получишь то, о чём просишь, но не то, чего хочешь! – выпаливает цыганка. Не то предсказывает, не то угрожает, по интонациям и не поймёшь. – Дай погадаю! Девочка!
Разворачиваюсь и ухожу; она продолжает кричать что-то вслед о венце безбрачия, завороте на работу – антинаучная чушь, противоречащая последним открытиям в области теоретической магии. Мне должно стать противно, но делается только смешно. Сама ты девочка, хочется сказать; я помню, как в магазинах полки были пустые, и за едой приходилось лететь на залив, ловить там рыбу по-чаячьи; мои мама с папой так устали читать плохие новости, что уехали в тайгу, к медведям, до сих пор там живут и раз в пару лет шлют мне мешок кедровых орехов.
В конце концов, я уже двадцать лет стажёр – куда хуже-то? Уволиться? Ну и пусть.
Бездумно спускаюсь в метро и еду до «Беговой». У залива влажность больше, но дышится легче. А ещё здесь чайки – и некоторые из них, я знаю наверняка, тоже оборотни, которым в птичьем теле живётся радостнее, чем в человечьем.
Не то чтобы я их не понимала.
Беру кофе навынос и иду к берегу. Песок грязный. У самой кромки воды стоят чьи-то кеды с аккуратно свёрнутыми разноцветными носками, но самого хозяина – или хозяйки – не видно. Сложно поверить, что кто-то купается в такое время, так что, может, это просто розыгрыш.
Кофе, кстати, очень вкусный; жалею, что не взяла ещё и эклер.
…когда из тумана выходит Саша, я почти не удивляюсь.
Он сегодня в другом худи, без мотивирующих надписей, просто с вопросительным знаком на груди. Джинсы подвёрнуты; кроссовки растоптанные. В правой руке шаманский бубен, в левой – кофе.
Самое смешное, что редкие прохожие косятся не на бубен, а на фотогеничную Сашину рожу… Ну, у нас тут мало кого можно удивить шаманскими штуками.
– Что делаешь? – спрашиваю вместо приветствия. – Рабочий день же вроде.
– Так я и работаю, – вздыхает Саша. И поднимает бубен. – Камлал вот на хорошую погоду. Шеф узнал, что наш ревизор из Хабаровска, а там триста солнечных дней в году. Ну вот меня и попросили сделать немного солнышка, хотя бы на полдня.
Растерянно киваю; действительно, похоже на Хан Ханыча. Он умеет, что называется, ладить с людьми.
Саша садится на песок рядом со мной. Это странно, но приятно; немного кружится голова. Кофе уже остыл, и от него теперь несёт чем-то жжённым.
Орут чайки.
Пахнет морем.
– Знаешь, – вдруг говорит Саша, не поворачиваясь. – А я сказал шефу, что если он тебя не повысит, то я сам уволюсь. Он обещал подумать.
От неожиданности я закашливаюсь. Глаза у меня слезятся. А когда снова обретаю дар речи, то произнести удаётся только одно:
– Саша… зачем?
Вместо ответа он быстро наклоняется – и целует меня в щёку. Точнее, тянется к щеке, но я чуть поворачиваю голову, и получается, что в уголок рта.
Губы у Саши тёплые, мягкие и пахнут кофе.
Наверное, надо что-то сказать, но слова разом куда-то деваются. Тогда Саша подскакивает, пихает мне в руки бубен и убегает в туман – он шаман, у него получается скрыться плавно и красиво, как в кино, а я остаюсь на берегу, у холодного моря, и чувствую себя настоящей дурой.
Ни в какие коучи я, разумеется, не иду и не увольняюсь.
Офис стоит вверх дном – фигурально выражаясь, конечно, но здесь и до буквального недалеко. Ревизор приезжает в полдень, и директор спешно ищет какой-нибудь несложный мост, из-под которого можно аккуратно изгнать тролля, демонстрируя наши исключительные таланты. Слишком крупные особи не подходят, ведь может возникнуть вопрос: а как мы вообще допустили, чтоб оно такое большое выросло? Мелочь же недостаточно впечатляюще выглядит.
Наконец Марья Константиновна предлагает вполне перспективный вариант: Мучной мост, мимо которого она шла вчера вечером и как раз приметила средней упитанности тролля, достаточно пугливого, чтобы спрятаться при её приближении под берег.
– Идеально! – восклицает директор. – Милая моя, и-де-аль-но!
Ответственную миссию по изгнанию он, разумеется, храбро берёт на себя.
Ревизора на вокзале встречает Тимофей – у него единственного есть личная машина, причём не древняя «Волга», которая только за счёт колдовства и тарахтит ещё. Если честно, меня немного потряхивает. Не только из-за Саши – нет, мы взрослые люди, поздоровались с утра нормально, бубен я ему отдала; крутится в воздухе что-то такое… Запах перемен?
И ветер дует такой, что крыши шевелятся.
– Это потому что сейчас солнца быть не должно, – тихо поясняет Саша. И краснеет. – Чтобы совершить невозможное, надо сначала расшатать конструкцию.
Ничегошеньки не понимаю, но киваю с умным видом.
Ревизор, кстати, оказывается совсем не страшным. Усталый мужик с умными глазами и бородкой клинышком, высокий, в плохо отглаженном сером костюме и длинном тёмном пальто. В Питере он смотрится прямо на своём месте, безупречно сливаясь с толпой в центре; по специализации – чёрный колдун, а значит, любую недобрую магию чует издалека, её не спрячешь.
И наверняка умеет справляться даже с самыми заковыристыми проклятиями.