И есть для меня в этом саду еще одна приманка, влекущая сила – это его название. Здесь я могу оставить прозаическое повествование (прозаик из меня никакой) и поместить свое стихотворение, наконец-то!
Тем и нравится сад, что к Тавриде склоняется он,
Через тысячи верст до отрогов ее доставая.
Тем и нравится сад, что долинам ее посвящен,
Среди северных зим – берегам позлащенного края,
И когда от Потемкинской сквозь его дебри домой
Выбегаю к Таврической, кажется мне, за оградой
Ждет меня тонкорунное с желтой, как шерсть, бахромой,
И клубится во мгле, и, лазурное, грезит Элладой.
Тем и нравится сад, что Россия под снегом лежит,
Разметавшись, и если виски ее лижут метели,
То у ног – мушмула и, смотри, зеленеет самшит,
И приезжий смельчак лезет, съежившись, в море в апреле!
Не горюй. Мы еще перепишем судьбу, замело
Длиннорогие ветви сырой грубошерстною пряжей,
И живое какое-то, скрытое, мнится, тепло
Есть в любви, языке – потому и в поэзии нашей!
Это стихотворение авторы Википедии включили в статью о Таврическом саде, чем я втайне горжусь и недоумеваю: откуда они о нем узнали, неужели заглянули в мою книгу стихов «Таврический сад»? Оно написано в 1982 году, когда открылась новая страница моей жизни – и я переехал сюда, на Калужский переулок вблизи Таврического сада. Крым, имеющий отношение к Элладе, античному миру и мифу, – одно из лучших мест на Земле, и Григорий Потемкин, присоединивший его к России, оказал еще неоценимую услугу Петербургу, построив на тогдашней окраине города свой дворец (архитектор Старов) и добавив к нему замечательный сад. Про сад я уже рассказал; дворец тоже прекрасен. Это не помпезный, не пышный, а какой-то очень «домашний», тихий загородный дворец, двухэтажный – и в этом его прелесть, «с шестиколонным портиком и плоским куполом на невысоком барабане». Одноэтажные галереи и боковые двухэтажные корпуса обнимают широкий парадный двор, – по образцу этого дворца в России будет построено множество домов в дворянских усадьбах.
В этом дворце в начале XX века разместилась Государственная дума, а в январе 1918 года открылось и тут же было разогнано большевиками Всероссийское Учредительное собрание, на которое такие надежды возлагала здравомыслящая и верящая в избирательное право и демократию лучшая часть русского населения. Разогнано большевиками. Вот и стоит у главной аллеи, недалеко от входа, памятник Ленину. А где же памятник Потемкину? Его нет.
Говоря про сад и дворец, не забуду сказать, что ими восхищался Державин: «Здесь искусство спорит с прелестями природы». И еще одна дорогая для меня и печальная подробность: в 1826 году во дворце по приглашению вдовствующей императрицы Марии Федоровны жил (и вскоре умер) Николай Михайлович Карамзин.
Потемкинская, Таврическая, Шпалерная, Кирочная – какие чудесные названия у этих улиц, окаймляющих Таврический сад! Свое стихотворение я растолковывать не буду: ясно, что оно продиктовано названием сада, пронизано таврическими, крымскими ассоциациями. Замечу только, что оно «густое», метафорически напряженное, сквозь него надо медленно «продираться», пробираться, как сквозь садовые заросли. И по контрасту с ним меня трогает и умиляет «простенькое» стихотворение старого, забытого поэта – Александра Измайлова, написанное в 1804 году:
Сад Таврический, прекрасный!
Как люблю в тебе я быть,
Хоть тоски моей ужасной
И не можешь истребить.
Только лишь одной природы
Ты имеешь красоты,
Просто все в тебе: и воды,
И деревья, и цветы.
«Как люблю в тебе я быть» – кажется, что это сказано и про меня тоже. Зайти в сад, вспомнить Крым… Сколько раз в своей жизни я был в Крыму, раз пятнадцать, если не больше. Жил и в Алуште, и в Алупке, и в Гурзуфе, и в Ялте, и в Коктебеле… В Коктебеле в последний раз, кажется, в 1998 году. Во что он тогда превратился, страшно и горько вспоминать: немолчная, неумолимая музыка в забегалочных и ларьках, ухающая и не дающая заснуть по ночам, автостоянка, придвинутая вплотную к корпусу Дома писателей, бензинный перегар, шашлычный дым, отравляющий морской воздух, заслоняющий мой любимый запах полыни…
И в Ялте не лучше – там вообще полуразвалившиеся писательские жилые корпуса напоминали руины, только не те, античные, с остатками желто-розовых колонн, похожих на мраморные пни, а блочно-бетонные, серые, кирпичные, известковые – и можно увидеть своими глазами, как быстро наша цивилизация готова развалиться, потрескаться, раскрошиться, зарасти сорной травой.
Крым пришел в упадок, зато Таврический сад год от года становился лучше, чище, пополнялся за счет новых саженцев, старые мосты заменялись новыми, на их перилах появились ящички с разноцветными примулами и анютиными глазками, траву косили, дупла в дряхлых ивах и дубах пломбировали… И вот еще одно неслыханное в наших краях нововведение (или послабление): убрали дощечки, запрещающие лежать на траве, – и теперь в жаркий летний день горожане устраиваются на лужайках, загорают, лежа на траве, как в Крыму на пляже. Это ли не завоевание, это ли не тихий, скромный, не учтенный в перечне прав и льгот еще один признак свободы?
Вчера, 10 мая, позвонила наша приятельница, сказала Лене: «Бегите с Сашей скорей в Таврический сад, я только что оттуда, там поют соловьи!» Увы, пока мы раскачивались, раздумывали, пойти или нет, пошел дождь. И сегодня он опять зарядил с утра, какие уж тут соловьи! А в Крыму хорошо еще потому, что дождей в мае и летом почти не бывает…
Эти строки я пишу в мае 2014 года на фоне тревожных украинских событий.
Приведу здесь стихотворение, написанное 13 марта, и сделаю необходимое пояснение: я смотрю на проблему не с политической, а с поэтической точки зрения, но она-то иногда и бывает самой убедительной.
Где волны кроткие Тавриду омывают…
Конечно, русский Крым, с прибоем под скалою,
С простором голубым и маленькой горою,
Лежащей, как медведь, под берегом крутым.
Конечно, русский Крым, со строчкой стиховою,
И парус на волне, и пароходный дым.
Конечно, русский Крым. Михайлов и Праскухин,
Кого из них убьют в смертельной заварухе?
Но прежде чем упасть, – вся жизнь пройдет пред ним,
Любовь его и долг невыплаченный, – глухи
И немы, кто убит. Конечно, русский Крым.
И в ялтинском саду скучающая дама
С собачкой. Подойти? Нехорошо так прямо.
Собачку поманить, а дальше поглядим…
Случайная скамья, морская панорама,
Истошный крик цикад. Конечно, русский Крым.
Конечно, Мандельштам, полынь и асфодели.
И мы с тобой не раз бывали в Коктебеле,
И помнит Карадаг, как нами он любим
На зное золотом. Неужто охладели
Мы, выбились из сил? Конечно, русский Крым.
Без Крыма русскую поэзию уже невозможно представить. И без Таврического сада тоже.
Через сад с его кленами старыми,
Мимо жимолости и сирени
В одиночку идите и парами,
Дорогие, любимые тени.
Распушились листочки весенние,
Словно по Достоевскому, клейки.
Пусть один из вас сердцебиение
Переждет на садовой скамейке.
А другой, соблазнившись прохладою,
Пусть в аллею свернет боковую
И строку свою вспомнит крылатую
Про хмельную мечту молодую.
Отодвинуты беды и ужасы.
На виду у притихшей Вселенной
Перешагивайте через лужицы
С желтовато-коричневой пеной.
Знаю, знаю, куда вы торопитесь,
По какой заготовке домашней,
Соответственно списку и описи
Сладкопевца, глядящего с башни.
Мизантропы, провидцы, причудники,
Предсказавшие ночь мировую,
Увязался б за вами, да в спутники
Вам себя предложить не рискую.
Да и было бы странно донашивать
Баснословное ваше наследство
И печальные тайны выспрашивать,
Оттого что живу по соседству.
Да и сколько бы ни было кинуто
Жадных взоров в промчавшийся поезд,
То лишь ново, что в сторону сдвинуто
И живет, в новом веке по пояс.
Где богатства, где ваши сокровища?
Ни себя не жалея, ни близких,
Вы прекрасны, хоть вы и чудовища,
Преуспевшие в жертвах и риске.
Никаких полумер, осторожности,
Компромиссов и паллиативов!
Сочетанье противоположностей,
Прославленье безумств и порывов.
Вы пройдете – и вихрь поднимается —
Сор весенний, стручки и метелки.
Приотставшая тень озирается
На меня из-под шляпки и челки.
От Потемкинской прямо к Таврической
Через сад проходя, пробегая,
Увлекаете тягой лирической
И весной без конца и без края.
Стихотворение пришло ко мне в Таврическом саду, а продолжено и закончено было, конечно, дома, за письменным столом.
Любящий поэзию читатель, а я на него и рассчитываю, легко догадается, о каких «родных тенях» идет здесь речь. Он узнает и Анненского, и Блока, и Ахматову, проходящих через сад на башню к Вячеславу Иванову.
А еще в этом саду бывали жившие неподалеку Михаил Кузмин и Юрий Юркун…
Поэзия и природа нераздельны, поэзия – часть природы, мыслящая ее часть. Иногда мне кажется, что не я, а клены и дубы, кусты и трава сочиняют стихи, а я у них на подхвате, записываю за ними.