Однажды, когда никого поблизости не было, я отдала Ленке три кукольных пластмассовых чашки, розовых и внутри, и снаружи, а еще – маленькую фарфоровую сахарницу. Мне ничего не надо было взамен – только чтобы она отвела меня на свою площадку. Ленка пообещала, что отведет – если меня отпустят. Посуду мою не вернула. Это означало, что обмен состоялся.
Я готова была ждать многие годы, хоть до старости, когда уже не надо будет спрашивать разрешения у старших, но случай подвернулся раньше.
В одно июньское воскресенье мама и бабушка уехали в город к портнихе, а меня оставили с папой.
С папой хорошо оставаться, потому что он довольно-таки невозмутимый человек. Если ущерб не нанесен ему лично. Например, если всем положили по две котлеты, а ему – одну и еще половинку, он, конечно, рассердится. А если маме вообще ни одной не досталось – он к этому отнесется спокойно. Философски, как он сам говорит.
Папа всю неделю мечтал просто полежать на диване в этот теплый воскресный день. Но бабушка и мама строго наказали ему глаз с ребенка не спускать.
Когда я попросилась на улицу, папа стал философски рассуждать вслух и рассудил вот что. Если на улице никого не будет, мне станет скучно и я вернусь домой. А если я встречу во дворе подруг, то захочу с ними поиграть подольше. За подругами обязательно будет кто-то присматривать – присмотрят уж заодно и за мной, знает он эту публику. И вообще, он в моем возрасте сам присматривал за младшими братьями. Наприсматривался на всю жизнь. Имеет право в свой законный выходной ничего не делать.
Высказав всё это, папа выпустил меня из квартиры, а сам лег на диван.
Во дворе, как назло, не было никого, перед кем я могла бы похвастаться внезапно обретенной свободой передвижения. Только Ленка пыталась протиснуться сквозь верхнее, самое узкое кольцо в хвосте металлического петуха, установленного совсем недавно. Таких петухов привозят и вкапывают на нашей площадке каждый год, и каждый год окрестные хулиганы отрывают им сначала глаза, потом клюв, потом хвостовые кольца. Остается только невысокая лесенка-туловище с торчащими перекладинами, к которым когда-то крепился хвост. Но сейчас петух еще совершенно целый, и Ленка спешит испытать его.
– Не пролезаешь! – сказала я. Потому что со стороны всегда виднее.
– Я никуда не лезу, – огрызнулась Ленка. – Я отдыхаю. А потом пойду на свою площадку.
– Пойдем вместе?
– Тебя не отпустят, – презрительно сказала Ленка. Присела на жердочку, которой оканчивалось петушиное хвостовое колечко, и сделала вид, что и вправду отдыхает в такой неудобной позе.
– Я отпрошусь и приду! – крикнула я и побежала домой.
Папа лежал на диване, и звонок в дверь отвлек его от этого важного дела.
– Нагулялась? – философски спросил он.
– Можно мы с Ленкой сходим на другую площадку? – осторожно спросила я.
Что бы сказала в ответ бабушка? «На какую площадку? Одна? Да еще с Ленкой? Я тебе что про нее говорила? Что это за ребенок, всё надо по десять раз повторять!» Ее лицо покрылось бы красными пятнами, и она бы пошла на кухню капать себе валерьянку. А мама бы добавила шепотом: «Посмотри, до чего ты доводишь бабушку, которая столько для тебя делает. Другие девочки тоже так расстраивают своих родных? Пойди и быстро извинись».
Но папа не стал меня стыдить или пить валерьянку. Он только рад был побыть дома один, когда никто не стоит над душой и не просит что-нибудь починить, почитать, приколотить, вынести на помойку или наоборот, принести из магазина. Папа редко лежит на собранном диване, как вот сейчас. По мне, так лежать и смотреть в потолок очень скучно, но папа – другого мнения, вот он и лежит.
– Иди, только осторожнее там. Смотри под ноги. Долго не задерживайся. – сказал он.
Я начала спускаться по ступенькам, и в животе у меня легонечко закололо от предвкушения счастья. Обойдя наш дом, я сразу увидела Ленку.
Она давно слезла с петушиной жердочки и сидела на турнике. Турник – это такая толстая железная труба, приделанная к двум тополям и уже вросшая в них накрепко. Когда на трубе не выбивают ковры (большую часть времени) – она наша. Я, Ленка и Катя – высокие, мы можем допрыгнуть до трубы, зацепиться за нее, взбежать ногами по шершавому стволу дерева и повиснуть вверх ногами. Главное придерживать юбку, а то трусы будут видны, и все тебя засмеют. Особенно те, кто не может до турника допрыгнуть.
– Что, не отпустили? – с сочувственным презрением спросила Ленка.
Чтобы показать свое превосходство, она исполнила перед обомлевшей от зависти мною кувырок назад «солдатиком» (очень страшно! Никогда так делать не буду, даже если папа, мама и бабушка хором разрешат).
Ленка так развоображалась, что чуть не сорвалась с турника головой вниз, но удержалась, завершила трюк и спрыгнула на землю.
– Папа сказал, что можно, – спокойно ответила я. Ленка сделала вид, что не поверила, и пошла себе одна по дорожке, мощенной растрескавшейся цементной плиткой. Я поспешила за ней и зашагала рядом. Она не гнала меня, но держалась независимо, как будто мы идем вместе, но каждая по своим делам.
Незаметно мы вышли за пределы нашей площадки. Ничего не произошло. Дикие собаки не набежали из кустов, чтобы покусать нас до бешенства и заражения крови, пьяницы не вылезли из канав, чтобы пообещать щеночка, заманить в западню и продать нас в рабство.
– Скажешь, когда будет опасно? – осторожно спросила я.
– Если с тобой что-то случится, я не виновата, – предупредила Ленка.
– А если с тобой?
– Со мной ничего не случится, я туда хожу, и мне всегда можно. А с тобой может случиться что угодно, поэтому бабушка тебе не разрешает.
– Сегодня мне папа разрешил! – с вызовом ответила я. Ленка замолчала и прибавила ходу. Мы перешли улицу и оказались в мире неизведанном, но близком. Детская площадка в соседнем дворе была беднее нашей, мы на нее и не ходили: подумаешь, песочница и качели-бревно. Близко-близко к площадке подступали деревья, обвитые бельевыми веревками. На них висели чьи-то наволочки, простыни и пододеяльники. В нашем дворе белье не сушат. У нас в доме почти у всех есть свой балкон, и на каждом балконе развеваются паруса свежевыстиранных трико и халатов. Только Катьке не повезло: они живут на первом этаже, совсем без балкона, веревки для белья у них натянуты прямо в ванне. И бабушки у них нет. Наверное поэтому им на трех жильцов дали трехкомнатную квартиру. В утешение.
Я задумалась и совсем забыла о том, что впервые выхожу в незнакомый мир без взрослых. Ленка так уверенно шагала вперед, что с ней было спокойно, как с бабушкой, когда мы идем с ней за ручку в универмаг.
– Вот этот дом, – вдруг сказала Ленка, небрежно махнув рукой, – который самый длинный в мире.
Я посмотрела вперед – дом действительно тянулся и тянулся, словно бесконечный состав, проходящий мимо станции, и где-то вдали, кажется, делал небольшой изгиб, как русло реки.
– А как люди, которые живут на той стороне, ходят в магазин? – спросила я.
– Через ворота, – напомнила Ленка, – А иногда им привозят продукты на вертолете.
– Откуда?
– Из гастронома. И даже из города. С нашей стороны ворота кажутся широкими, можно на машине проехать. А в обратную сторону они узкие. Да еще иногда так суживаются, что не протиснешься. И тогда все там стоят в очереди, ждут, пока ворота немножко расширятся. Иногда целую неделю не могут выйти!
– А мы сможем пролезть обратно? – встревожилась я.
– Не знаю. Если боишься застрять, то лучше иди домой.
– Пошли уже! Мне папа разрешил! – храбро повторила я.
Мы поравнялись с воротами как раз в тот момент, когда приехала старуха на телеге. Не знаю, откуда она появилась – может быть, давно там стояла и поджидала покупателей, но мне показалась, будто она только-только примчалась, чтобы успеть заколдовать нас с Ленкой.
В телегу была запряжена лошадь, серая с белым, она перебирала ногами. За спиной у бабки стояли большие алюминиевые бидоны вроде тех, в которых в универмаге хранится сметана.
Баба Яга, несмотря на летнюю жару, была в драповом пальто, ушанке как у мальчишек и в валенках.
– Молочка, девочки? – гаркнула она басом. Мы испугались и побежали прочь.
– Скорее в ворота! – крикнула Ленка.
Ворота были огромными. Высотой в два этажа, широкие – так, что два «запорожца» проедут, не коснувшись друг друга. Ворота не запирались на замок, рядом не было стражи, как я представляла, слушая Ленкины рассказы, сквозь них могли проходить все.
Эхо наших шагов отражалось от стен. Мы выбежали по ту сторону бесконечно длинного дома и оказались в еще более зеленом, дремотном, заросшем высокой травой краю. Асфальтовая дорога вмиг стала широкой тропинкой, утоптанной множеством ног. Тропинка вела под горку, чтобы бежать было легче, но Ленка остановилась и повалилась в траву.
– Она не погонится за нами? – спросила я, оглядываясь. Мы не так далеко ушли от жуткой телеги.
– Ей нельзя ходить через ворота, – сказала Ленка. – Здесь ее колдовство бессильно, она даже может рассыпаться в пыль, если сюда сунется.
Я обернулась еще раз. С этой стороны ворота казались такими же широкими, как с нашей.
– Ты же сказала, что здесь они ýже, – напомнила я.
– Так сегодня воскресенье! – ответила Ленка, продолжая нежиться на травке, – По воскресеньям ворота одинаковые и здесь, и у нас. Но дальше будет страшнее. Ты еще можешь вернуться. Я провожу тебя и отвлеку старуху на себя.
– Да ты сама боишься! – догадалась я.
Ленка ничего не ответила, она просто вскочила на ноги и помчалась вниз по тропинке. Я – за ней. Мы выбежали на широкую проезжую дорогу.
– Это Камышинская улица, – сказала Ленка.
– А где камыши? – спросила я.
– Будут. Потом. А прямо здесь ездят мопеды и машины, – предупредила Ленка. – Знаешь, как носятся? Могут даже насмерть сбить. Надо идти по обочине, как я.
Про мопеды, автомобили и прочий транспорт, способный сбить насмерть или сильно покалечить, я многое могла бы порассказать: едва ли не половина страшных слухов из коллекции наших бабушек так или иначе затрагивала эту тему.