По обе стороны от дороги, там, где у нас зияют канавы, здесь простиралась ровная плоская обочина, посыпанная желтой пылью. Я порадовалась, что сейчас нет дождя – ведь у нас с Ленкой нет с собой лодки.
– А если дождь пошел, а ты тут? – спросила я.
– Тогда надо барахтаться и ждать Деда Пихто. Он плавает на большой резиновой лодке и всех в нее спасает.
«Как Дед Мазай» – подумала я, вспоминая картинку из книжки, которую читала мне мама.
Мы шагали вдоль дороги, поднимая маленькие облачка пыли. Слева виднелись двухэтажные желтые домики, вырезанные из тех же самых мелков, что и здания, в которых расположились наши булочная, почта и «Молоко». По правую руку возвышался бесконечный дом, он длился, длился и длился, пока не свернул направо, вдоль улицы.
– Это Беломорская, – сказала Ленка.
Наверное, подумала я, на этой улице все курят «Беломор» и там везде валяются эти сине-голубые большие пачки и длинные белые окурки, которые в наших играх в песочнице исполняют роль взрослых, тогда как маленькие оранжевые фильтры – это дети.
Улица для курящих упиралась в высокий холм, поросший травой. На вершине холма виднелись холмики поменьше. В некоторые из них были воткнуты ржавые трубы в конусообразных шляпках, похожие на поганки.
– Это Погреба, – небрежно пояснила Ленка.
Мы прошли еще немного вперед. Потом я оглянулась, чтобы получше рассмотреть железные поганки, и заметила, что в каждом маленьком холмике есть дверца – деревянная, некрашеная, как в ничейном сарае, что стоит возле пруда.
– Там что, живут? – удивилась я.
– Это же Погреба, – повторила Ленка. – В них погребают.
– Как погребают? – не поняла я.
– Хоронят, значит. Мертвых.
– А трубы зачем?
– Чтобы печку топить. Они же в земле лежат, там холодно.
– А двери для чего?
– Так принято. Пойдем, посмотрим? Я тебе что покажу! – вдруг оживилась Ленка, – Там на всех дверях замки, а на одной только щеколда, и вдвоем ее можно поднять!
– Зачем замки? Они что, выходят наружу? – спросила я, стараясь не произносить это слово – «мертвые». Мне казалось – чуть только заговоришь о смерти, и сразу кто-нибудь умрет.
– Раз замки – значит, не выходят, там сидят. Пошли, пошли!
Идти тревожить мертвых и поднимать щеколду на чужой двери я совсем не хотела.
– Мне папа разрешил пойти только на дальнюю площадку, а не на Погреба! – вывернулась я.
– А давай у него спросим! Вдруг он тоже с нами захочет? Он-то, может, и захочет, а потом всё разболтает маме и бабушке: вот я какой молодец, пока вы ерундой занимались, я с ребенком гулял. Где гулял? Да тут рядом, на Погребах, где погребают. Почему это я не соображаю, что делаю? Потом взрослые будут ругаться, а под конец достанется и мне – за Ленку, за площадку у леса, за Погреба, за то что неуклюжая, за то что ленивая, за то что мною не похвастаешься перед родственниками и соседями.
– С нами папа не пойдет, он очень занят всякими делами, – быстро придумала я. – Он обещал запереть меня дома, если буду морочить ему голову.
Никогда папа так не говорил. «Не морочь мне голову» – бабушкины слова.
– Мой дед такой же, – кивнула Ленка. Печально поглядела на ржавые трубы, торчащие из Погребов, и мы пошли дальше.
Гладкий асфальт под ногами сменился каменистым. Он был бледно-серый, почти белый, и в него, как в пластилин, была вдавлена щебенка. Я делала такую вазу маме на 8 Марта: обмазала пластилином банку из-под сметаны, а сверху прилепила мелкие белые камешки, которые собрала за домом.
– Иди осторожно, – предупредила Ленка, – а лучше не наступай на них.
– На кого? – я испуганно огляделась, ожидая увидеть полчища змей и пауков.
– Смотри под ноги! – зло крикнула Ленка. – Это опасные камни! Они всё время растут. Могут через обувь прорасти и воткнуться тебе в ногу. А если будешь стоять на месте, то врастут в тебя, прорастут насквозь, ты останешься тут навсегда и закаменеешь насмерть!
– А почему их не уберут, если они опасные?
– Никак не убрать, они же из-под самой земли нарождаются. Их заливают асфальтом, а они всё равно растут! Деревья и всякие грибы растут от дождя, а скалы – от солнечной погоды! – нагнетала Ленка, – Такой, как сейчас. Сейчас – самое подходящее время!
Я прыгала по растущим камешкам и чувствовала, как они впиваются в тонкие подошвы моих сандалий. Я старалась поскорее отдергивать ногу, чтобы камни не успели врасти в нее, и в итоге всё ускоряла и ускоряла шаг. Здесь не было ни канав, ни пыльной обочины. Справа возвышался серый, некрашеный деревянный забор. Не такой неприступный, как тот, что напротив пруда: без единой щелочки, увешанный объявлениями с отрывными телефонами. Сквозь широкие щели в этом заборе были видны одноэтажные дачные домики, оттуда к нам тянулась крапива, но ужалить не могла. Слева никакого забора не поставили, потому что земля там круто обрывалась вниз. Но между обрывом и кусачим асфальтом было небольшое пространство, поросшее травой, – я перебралась туда и позвала к себе Ленку:
– Пойдем здесь, тут камни не растут.
– Смотри, вниз не ухни, там болото, – ответила она, продолжая прыгать по опасному асфальту.
Солнце светило вовсю. Странно, но в тот день мы никого не встретили – казалось, что тайная тропа, ведущая на дальнюю площадку, появилась специально для нас, а прочие непосвященные видят на ее месте какой-нибудь забор или березовую рощу.
Очень скоро мы добрались до речки, через которую был переброшен выкрашенный зеленой краской деревянный мост с высокими прочными перилами.
– Река трех мостов! – зловеще сказала Ленка. – Главная опасность!
Она подошла, вернее, подскакала ко мне и указала пальцем вниз и влево. Там, перебирая водоросли и вороша ил, бежала по своим делам речка Лубья, о которой я так много слышала. Мне казалось, она протекает где-то на краю света, а вот же – мы дошли до нее сами, пешком. Я не сразу заметила железную трубу, перекинутую с одного берега на другой.
– Вот, самый опасный мост! – торжественно сказала Ленка. – Кто ступит на него, того засосет внутрь, в трубу, в канализацию!
– Конечно, опасный. Какой дурак там пойдет! – согласилась я. – Мы пойдем по настоящему мосту.
– Нет! – вскрикнула Ленка, – Это самый коварный мост! Он специально притворяется хорошим. Ты дойдешь до середины, а там все доски трухлявые. И полетишь вниз, на камни…
Третий, надежный мост, обнаружился по другую сторону от деревянного. Извилистая тропинка вела вниз, к самой воде. Мы спускались по ней, скользили, хватались за ветки рябины и стебли каких-то растений. Мост представлял собой две ржавые рельсы, помещенные одна над другой. Нижняя нависала над самой водой. По ней нужно было идти боком, переставляя левую ногу и подтягивая к ней правую. Верхняя рельса служила перилами, за которые надлежало крепко держаться, чтоб не упасть в воду.
Ленка встала на мост и заскользила по нему, подавая пример. Я двинулась следом. Было не страшно, скорее – скучно. В тот год по радио всё время передавали песню «Малиновка», в которой были такие строки: «Три жердочки березовый мосток над тихою речушкой без названья». Я повторяла их про себя, переставляя ноги одну за другой.
Река бурлила и пенилась возле самых наших сандалий. Она казалась мелкой и неопасной: даже если упадешь, вымокнешь разве, но не утонешь и не разобьешься. К тому же я умею плавать.
Мы переправились на тот берег, слезли с наших «жердочек» и по другой извилистой тропинке полезли наверх. Тут карабкаться было удобнее – из земли торчали булыжники и осколки кирпича. Мы хватались за них руками и упирались ногами, пока не выбрались на асфальт с прорастающими сквозь него скалами.
За спиной остался зеленый деревянный мост – а значит, пройдено еще одно препятствие на пути к дальней площадке.
Прыгая то на одной ноге, то на другой, я поспешила на поросшую травой обочину. Ленка осталась посреди дороги и медленно побрела вперед.
– Камни! – крикнула я. – Иди сюда, они в тебя прорастут!
Ленка посмотрела сначала себе под ноги, потом – на небо и уверенно сказала:
– Всё, сегодня они больше не будут расти. Видишь, солнце уже не в зените.
И мы медленно пошли по дороге. Камни продолжали впиваться в тонкие подошвы, но были уже не опасны.
Рельеф местности постепенно изменился. По обе стороны от нас высились земляные валы, поросшие травой. Каждый был увенчан серым деревянным забором. И слева, и справа были садоводства. Как две враждующие крепости, они стояли друг напротив друга. Вместо орудий из-за заборов выглядывали ветви малины и опускались чуть не до земли. Не помню, как вышло, но мы с Ленкой вскарабкались на одно из земляных укреплений и принялись уплетать спелые ягоды.
А вокруг по-прежнему никого не было. Может, и проходили мимо случайные прохожие, но всем им было не до нас, а нам – настолько не до них, что мы их даже не замечали.
– А это не волчачья малина? – вдруг спохватилась я.
– Нет, – сразу посерьёзнела Ленка и спрыгнула вниз, на кусачий, но уже не опасный асфальт. – Сначала будет ручей. Там моста нет. Наступишь – превратишься в таракана или какашку.
О том, что мы приближаемся к ядовитому ручью, нас предупредил специфический аромат. Так пахнет, когда канализацию прорвет, и нечистоты скапливаются в подвале. Тогда в квартирах на первом этаже тоже очень плохо пахнет, а под навесом у входа в подвал собирается столько комаров, что кажется, будто бетонная плита покрыта изнутри искусственным мехом.
Вонючий ручей вырывался из трубы, пересекал дорогу и весело бежал вниз в том направлении, в котором двигались и мы.
Ленка долго примеривалась, переминалась с ноги на ногу, корчила рожи, охала, пока наконец не прыгнула. Я прыгнула следом за ней – без всяких кривляний и причитаний. Кусачий асфальт снова превратился в обыкновенный, гладкий. Ручей нес свои отравленные воды где-то поодаль, пока не скрылся в траве.
– А теперь нас ждет самое страшное испытание, – замогильным голосом сказала Ленка. – Улица, где никто не живет!