NN, квартира XX.
Теперь дочка может навещать папу каждое воскресенье. Это намного лучше, чем сидеть в детдоме и тщетно ждать, когда «папа заберет». Половина контингента детдомов сидит там именно с такой вот надеждой, которая с каждым годом сиденья только крепчает, потому как приобретает статус мифа. Теперь папа перестал быть мифом, и, если он не отвечает на звонки, если он не может встретиться – дочка рыдает.
Ну а мама… У дочки есть ее сережки, фотографии, юбки и туфли.
– И почему это на фотографиях так много покойников? – говорит она.
Странно знакомиться с человеком после его смерти. А у меня уже есть ощущение, что мы с ней знакомы.
Мама моей дочки была на десять месяцев младше меня.
Летом, когда мы только-только стали жить все вместе, мы поехали гулять в парк Екатерингоф. Забрели далеко, в ту заброшенную часть парка, где течет речка Екатерингофка, а жители окрестных районов жарят шашлыки и пьют вино.
Вдруг послышался сильный шум. Он нарастал и в конце концов стал невыносимым. Я не знала, что и думать. Залезать под скамейку показалось мне полумерой. Дети, кажется, не слишком испугались, даже младшая дочка. Но мне было очень не по себе. Я точно знала, что такой сильный шум – это, скорее всего, нештатная ситуация, а может, и война. Невозможно даже было сказать, откуда шумит: казалось, грохочет все.
Над нашими головами молниеносно пронеслись, взмывая вверх, четыре неправдоподобно красивых, игрушечных на вид военных самолетика. Они описали над парком мертвую петлю и унеслись в небо над Заливом. За ними мчалась другая четверка.
– Военный парад! – сказал кто-то.
И тогда я подумала, что даже если наступает конец света, хорошо уже и то, что мы сейчас вместе.
Что же касается проспекта Стачек, то его в очередной раз отремонтировали на средства города. Как всегда, ненадолго, да и на том спасибо.
Андрей СтепановЛесной
9 мая 1965 года праздновали двадцатилетие Победы.
По этому случаю исполком Ленсовета принял решение дать имя безымянному «пятачку», возникшему еще сто лет назад на пересечении двух улиц – Большой и Малой Спасских – и трех проспектов – Алексеевского, Старопарголовского и Второго Муринского. Пятачок расположился в очень важном для Ленинграда месте: на пути из центра к Пискаревскому мемориальному кладбищу, куда отныне должны были возить по вновь проложенной «правительственной трассе» важных гостей в черных автомобилях. Кучка домов, испуганно жавшаяся на пятачке с сáмой революции, все-таки дождалась своего часа: она подлежала сносу. На ее месте планировалось создать круглую площадь, окруженную часовыми – выстроенными по единому проекту высокими домами.
От прежнего пятачка решили оставить четыре дома. Маленький романтический особнячок с башенкой, который народ называл «дачей Шаляпина» (увы, Шаляпин там никогда не бывал). Круглую баню-«шайбу» (в наши дни ее уже не тронут – признана памятником конструктивизма, но тогда шайбу пощадили, я думаю, по другой причине: людям, даже живущим в музее, надо мыться). И два дома Политехнического института: общежитие для студентов-иностранцев и пятиэтажный дом с высокой трубой, заселенный в основном семьями преподавателей.
Указ о создании площади-памятника и постановление о сносе безыдейного пятачка вышли 15 мая 1965 года. А 13 июля в доме с трубой произошло важное лично для меня событие.
Район назывался Лесной или Лесное. Название пошло от Лесного института, впоследствии Лесотехнической академии. Этот институт – белое здание, окруженное парком, – возник здесь еще в 1811 году и обозначил южную границу будущего района. Только через сто лет появилась северная граница – Политехнический институт, тоже белое здание, окруженное парком. Мало кто знает: петербургский Политех строили как почти точную копию берлинского. Оригинал не пережил войну, наши разбомбили его в сорок пятом. Копия выжила: блокадники вспоминают, что немецкие снаряды сюда не долетали – совсем чуть-чуть. Копия, не имеющая оригинала, в философии называется обидным словом «симулякр» («притворщик»). Считается, что притворщик изображает то, чего на самом деле не существует и никогда не существовало. Мне кажется, что авторы этой теории не приняли в расчет бомбежки.
Между Лесотехнической академией и Политехническим институтом расположились – со временем так или иначе уходя в небытие – ленинградские НИИ: Котлотурбинный, Физико-агрономический, Постоянного Тока, Радиевый, Телевидения, а также знаменитый Физтех – Физико-технический институт имени Иоффе. Мой дед всю жизнь проработал в Политехе. Отец в момент моего рождения трудился в Институте Постоянного Тока. Я в 1982 году поступил в ЛЭТИ (электротехнический институт) на «алферовскую» кафедру. Со второго курса занятия проходили в здании Физтеха. Студентов принял сам Жорес Иванович Алферов – уже академик, но еще не Нобелевский лауреат. Помню, он советовал побольше заниматься физкультурой, особенно бéгом, поскольку для настоящего физика главное – это здоровье (а я уважительно посматривал на огромную, полную до краев окурками бронзовую пепельницу у него на столе). Все, кто тогда внимательно слушал речь академика о пользе бега, потом сбежали за границу – кроме меня, физиком так и не ставшего.
«По данным на 1982 год, в Ленинградском научном центре работают свыше 23 тысяч человек, в том числе 25 академиков, 57 членов-корреспондентов, свыше 900 докторов и около 3,5 тыс. кандидатов наук».
Говорят, что до середины шестидесятых Лесной был самым зеленым районом города. Здесь были дачи и дачки, сады и садики, кусты сирени, клумбы с цветами, бескрайнее море сосен и соединенные канавами пруды – Золотой, Серебряный, Круглый. Это был полупригород, предместье, связанное с городом живой ниткой трамвайных рельсов. Девятый, восемнадцатый, тридцать второй, сороковой, пятьдесят третий – все с разноцветными огоньками – сходились на кольце у Политеха. Значительно сокращенный сороковой маршрут существует до сего дня. От прочих остался эфемерный след: линия трамвая на площади Мужества сворачивает на Второй Муринский точно в том же месте, что и сто лет назад, следуя изгибу снесенных домов.
Эту линию открыли первой в Петербурге, в 1886 году. Через сто лет система ленинградского трамвая стала самой большой в мире и была занесена в книгу Гиннеса. В новом Санкт-Петербурге от нее каждый год методично отрезают по куску, и очень скоро не останется совсем ничего.
От Института Постоянного Тока к дому с трубой шел переулок с чисто петербургским названием – Пустой. Помню, что по этому переулку я ходил в «булочную на Яшумова». Или это наваждение, аберрация памяти? Не мог я туда ходить, раз интернет ясно говорит: известный с 1887 года Яшумов переулок частично уничтожен в пятидесятые, а в 1964 году его остатки слиты с улицей Курчатова. Но я ясно слышу голос покойной матери: «Через полчаса будем обедать. Сбегай-ка на Яшумова за хлебом».
В том же 1964 году Пустой переулок назвали именем Шателена. Мой дед работал с Михаилом Андреевичем Шателеном, есть фотография, где молодой дед (1903 г. р.) стоит за спиной почтенного господина с бородкой (1866 г. р.), они рассматривают какие-то серьезные графики. Дед умер, когда мне было тринадцать лет, о Шателене он не рассказывал, и это красивое французское слово так и осталось переулком, до сих пор полупустым, поскольку всю его восточную сторону занимает длинный высокий забор, за которым расположена недоступная для простых смертных территория. Такие участки на карте города оставляют пустыми, закрашенными серым цветом, и любой ленинградец покажет вам серый многоугольник рядом со своим домом, навеки огороженное пространство, вдоль забора которого он идет всю жизнь, никогда не попадая внутрь.
Где-то к 1990 году я осознал одну странную вещь. До тех пор мне казалось, что, гуляя по городу, я прохожу мимо Адмиралтейства, Академии художеств, Сената и Синода – любителю старых романов мерещилось, что он живет в Санкт-Петербурге. Осознал же я, что хожу мимо Военно-морского училища им. Дзержинского, Института живописи, скульптуры и архитектуры им. Репина, Исторического архива, причем попасть в эти здания по большей части трудно или совсем невозможно. Стало ясно – я живу в Ленинграде. Но ясность сохранялась недолго: в 1991 году город переименовали в Санкт-Петербург. Потом начали возвращать старые названия улиц, и появилась возможность прогуляться по Большой Морской, что твой Набоков. Спустя еще какое-то время Музей религии и атеизма (Казанский собор) стал проводить богослужения, даже не убрав экспонаты, демонстрирующие ужасы инквизиции. А потом в здание Сената вернули высшую судебную инстанцию (чем и был Сенат на излете империи), и жить стало еще страннее.
Я гуляю по Политехническому парку, где знакома каждая тропинка – тысячу раз я проезжал по ним в детстве на велосипеде или пробегал трусцой, готовясь стать настоящим физиком. Вот самая красивая в мире водонапорная башня, часть кафедры гидротехники, маячившая в моем окне все детство. Вот Первый и Второй профессорские корпусы – лучшие места для жизни во всем городе. Памятная доска на Первом: здесь с 1902 по 1957 год жил выдающийся энергетик профессор М. А. Шателен. (Наш дом с трубой был де-факто третьим из корпусов, но не получил звания профессора, как и мой дед.) Вот Дом ученых в Лесном. Сюда нас водили в четвертом классе на встречу – господи, какой же я старый! – на встречу с ветераном Гражданской войны, бойцом 25-й Чапаевской дивизии. Старик закусил зубами беломорину и прошелся по сцене церемониальным маршем, показывая, как на самом деле происходила психическая атака, неправильно, по его мнению, показанная в фильме «Чапаев» (сейчас историки уверены, что такой атаки не было вовсе). Сюда же мы ходили с родителями в кино. Точно знаю, что под новый 1978 год в Доме ученых шел фильм Чаплина «Огни рампы». Дату подсказывает воспоминание: когда возвращались домой по Политехническому парку, отец сказал, что актер, игравший в фильме главную роль и сочинивший к нему удивительную музыку, вчера умер. Из самого фильма запомнилась почему-то только молитва старого клоуна. Когда его возлюбленна