— Что же?
— Назвать дом «Левиафаном».
— Имя придумал Сэб.
— Не смеши. Твой брат даже не разговаривает. И не в состоянии удержать ручку в руках, чтобы написать хоть пару слов…
— В этом нет необходимости.
— Ах, да. Я забыла, вы же близнецы. И между вами существует кармическая связь… как утверждают мифические британские ученые, которых никто никогда не видел.
Кьяра слишком жестока для влюбленной женщины. Она разговаривает с Лео так, как будто хочет уличить его в чем-то, а это — неправильно. С сердечными друзьями не общаются подобным образом. Алекс, во всяком случае, не позволил бы себе… Но Кьяра — не Алекс, особым тактом она не отличается и роман с Лео (если это действительно роман) ни на йоту не изменил ее. Чувства других людей никогда ее особенно не волновали, исключение сестра делает лишь для серийных убийц. Ужасно, конечно, но такова репортерская сущность Кьяры. Ее не переделаешь.
— На твоем месте я бы не стал недооценивать Сэба, — примирительно хмыкает Лео. — Я не знаю, существуют ли британские ученые на самом деле, но связь существует точно. Как ее ни называй — кармической или какой-то другой.
— Очень бы хотелось поприсутствовать на сеансе этой связи.
— Тс-с, — Лео прикладывает палец к губам Кьяры. — Иногда желания исполняются в самый неподходящий момент.
— Нет, правда… Мне просто интересно, как все выглядит. Ты слышишь внутренний голос, и он принадлежит Сэбу?
— Не совсем. Иногда я вижу сны.
— И там есть Сэб?
— Только он и есть. Такой, каким он был до… болезни.
— Ты никогда об этом не рассказывал.
Значит, Сэба усадила в инвалидное кресло вовсе не травма, как думал Алекс. Активный образ жизни, спорт и прыжки с парашютом тут вовсе ни при чем. Хорошо бы еще узнать, что это за болезнь, хотя… Это сакральное знание ничего не даст Алексу, положение которого сейчас ничуть не лучше положения несчастного метеорологического брата. Он не может сдвинуться с места, он прикован к металлу, как Сэб прикован к своей каталке. Да, Алекс в состоянии говорить и даже кричать, но что толку в криках, если его никто не слышит?
— Случай не подворачивался. Но теперь, когда вы познакомились… Когда ты его увидела, а он увидел тебя…
— Это так важно, что он увидел меня?
— Важно.
— Он даже не отреагировал на мое присутствие, Лео.
— Боковой амиотрофический склероз, вот как называется болезнь.
— Это ни о чем мне не говорит.
— Паралич и последующая атрофия мышц, так будет понятнее? Сначала отказывают руки и ноги, а потом и все тело перестает слушаться. А потом наступает момент, когда ты не можешь произнести ни слова. Даже самого простого — «да», «нет», «больно»… Врагу не пожелал бы более мучительного существования.
— Горы — не слишком подходящее место для человека с подобным диагнозом, ты не находишь? Разве твоему брату не нужен квалифицированный медицинский уход?
Кьяра задает своему приятелю те же вопросы, которые задавал сам себе Алекс. Которые задал бы любой нормальный человек.
— Как давно… он болеет?
— Давно. Поначалу мы пытались бороться, спустили целое состояние на обследования и поддерживающую терапию в лучших клиниках. Я отдал бы и больше… Я отдал бы все, но есть ситуации, в которых деньги бессильны. И любое количество нулей в чековой книжке непринципиально. И это не поворот выключателя, Кьяра. Угасание растянулось на годы, и ждать конца осталось недолго.
Алекс готов расплакаться — вот черт! Сам нуждающийся в помощи, он корчится от жалости к малознакомому человеку, но Кьяру… Кьяру не пронять даже такой, полной скрытого отчаяния исповедью. Губы Лео вжимаются в затылок сестры, хорошо, что он не видит того, что видит Алекс, — улыбку.
Кьяра улыбается. Примерно так, как улыбалась, когда ловила на вранье своего малолетнего брата. Его вранье тоже было маленьким, смехотворным: отметки в школе, разбитая тарелка, бесхозная мелочь — монетки могли валяться в низкой вазе месяцами, но стоило Алексу сунуть их в карман, как тут же нарисовывалась Кьяра: «Это не ты взял двести лир?»
Нет.
Алекса выдают пылающие щеки, на всей земле нет ни одного мальчишки, кто краснел бы с такой готовностью. Но даже если бы его щеки оставались бледными, как десны мертвой мыши-полевки, Кьяра все равно вывела бы его на чистую воду. Она просто улыбнулась бы, как улыбается сейчас, — «я знаю, что ты знаешь, что я знаю». Против жала этой улыбки Алекс бессилен. Против нее не существует противоядия. Но Лео — совсем другой человек, и его история не идет ни в какое сравнение с детской историей о монете в двести лир. Почему его сестра улыбается?
— Как давно он болеет, Лео?
— Я не понимаю…
— Это же простой вопрос, не так ли? Речь идет о пяти годах? О десяти? Как долго он находится в таком состоянии? Не жизни и не смерти?
— Вот ты о чем. Последние четыре года.
— То есть еще до вашего переезда сюда?
— Да.
— И именно он настоял на том, чтобы дом назывался «Левиафан»?
— Да.
— Интересно, каким образом на этом мог настоять ведущий растительное существование человек? Ты ведь даже не знаешь, насколько хорошо он соображает. И соображает ли вообще.
Какая же она жестокосердная гадина, его сестра! И всегда была такой — чего стоят постоянные эксперименты с читателями ее колонки! Терпеливо копаться в темных душах преступников, наплевав при этом на жертвы и на чувства их родных. На месте Лео Алекс смазал бы сестре по физиономии! Благо, руки у метеоролога свободны. Но Лео ничего подобного не предпринимает. И, в отличие от Кьяры, ведет себя именно так, как и положено влюбленному. Он мягок и терпелив. Накручивает на палец локон Кьяры и говорит извиняющимся голосом:
— Ты неправа, милая.
— Ах, да! Я забыла о твоих снах. Больше чем уверена, что он явился к тебе во сне с этим дурацким предложением.
— Можешь смеяться, но все обстояло именно так.
Кьяра как будто ждала этого: она запрокидывает подбородок и смеется. Но это, вопреки ожиданиям Алекса, не злой смех. Он так же горчит, как и недавний смех Лео, все здесь отравлено горечью. Как будто «Левиафан» был сложен из осиновых бревен. Но фундамент у дома — каменный, а на стены пошла отборная красная ель, чья древесина — упругая и сладковатая, не в пример осине. Все здесь не то, чем кажется на первый взгляд.
— Расскажи мне об этом эпохальном сне.
— Нечего особенно рассказывать. Мы говорили с Сэбом о переезде.
— Во сне?
— Да.
— Удивительно, — снова смеется Кьяра.
— Да, — Лео, напротив, очень серьезен. — Первое время я тоже удивлялся, но потом привык. Мы разговариваем с ним, иногда молчим. Иногда нас бывает трое.
— И кто же третий?
— Кошка. В детстве у нас была кошка, Даджи. Она погибла, погибла из-за Себастьяна. Он очень переживал. Он даже заболел, у него был нервный срыв. А во сне Даджи жива и здорова. Сначала приходит она, а потом уже Сэб. Но он может явиться и без Даджи. А Даджи никогда не приходит без него.
— И что делает кошка, когда приходит?
— Ничего, просто сидит в отдалении. Впрочем, я не уверен. Это же сон… Но когда появляется Сэб, она взбирается ему на руки и больше не покидает их.
— Забавно. И каждый сон с кошкой и братом ты помнишь в подробностях?
— Во всех подробностях я помню наши с ним разговоры. А сны… Когда-то я записывал их. Но потом бросил.
— Почему?
— Сэб настоял.
— Ты хочешь сказать, что во сне Сэб посоветовал тебе не записывать сны?
— Напрасно мы затеяли этот разговор, — хмурится Лео.
— Я просто хочу понять. Как далеко ты можешь зайти, следуя советам брата.
— Мы просто разговариваем. Но иногда он дает дельные советы, да.
— Насчет «Левиафана» и вашего приезда сюда?
— И насчет этого тоже. Не будь Сэба и моих снов, мы бы не встретились.
— Мы?
— Ты и я. Он все знал заранее.
— Вот как? И он сообщил тебе мое имя?
— Нет. Но ведь это неважно. Важно, что я оказался в нужное время в нужном месте.
— По-моему, это я нашла тебя, не так ли? — Кьяра торжествует, как будто уличила Лео в краже мелких монеток из вазы. — А нашла, потому что искала. Объездила пол-Европы. А ты оказался здесь, совсем рядом…
Безумная мысль закрадывается Алексу в голову — может быть, он тоже спит и видит сон? Ничем иным объяснить происходящее невозможно. Ни стекло, которое отделяет его от сестры и Лео, ни то, что они не торопятся увидеть и услышать его, а разговаривают так, как будто никого рядом нет. Как будто сигнал бедствия не был послан, а Джан-Франко разливает пиво в «Carano», а не висит в душевой кабинке с перерезанным горлом. Если это сон — когда наступит пробуждение? И можно ли ускорить его? Традиционные рецепты типа ущипнуть себя за руку или побиться головой о стену не действуют, остается только ждать.
— Если твой Сэб из сна — такой всезнайка, почему он не рассказал тебе о дневнике? — продолжает Кьяра.
Что за дневник она имеет в виду? Уж не тот ли, который Алекс обнаружил в старом радиоприемнике?
— Это важная вещь, согласись. Не будь его, никто бы не узнал, что случилось на самом деле.
— Мы не знаем, что случилось на самом деле, — парирует Лео. — Дневник — это всего лишь одна из интерпретаций случившегося.
— Тебе просто не нравится правда, Лео. Вот и все. И твой Сэб из сна… Он не знал о дневнике, потому что о нем не знал ты.
— Что ты хочешь этим сказать?
— Один мой приятель… полицейский… расследовал дело серийного убийцы. Его подробности я опущу, скажу лишь, что на совести этого типа было около десятка жертв. Так вот, ему тоже снились сны. И в снах к нему являлась его покойная мать, убеждавшая его совершить убийство. Подсказывающая, что и как делать. А он был слепым орудием в ее руках. Он не мог ее ослушаться. Так, во всяком случае, он объяснял свои поступки.
— Я не сумасшедший, если ты намекаешь на это.
— Никто не говорит о сумасшествии. Просто твой брат в твоих снах — это ты сам. Вот и все.