чертовщины, творящейся в «Левиафане», верны, Кьяре угрожает нечто большее, чем человеческая агрессия. Сам дом противостоит ей. Но ведь не дом убил Джан-Франко, ему просто перерезали горло. А потом подвесили за ноги, опрокинув татуированную лодчонку и женщину с яйцом на коленях. Такое мог совершить и человек. Нет, неправильно — только человек мог совершить такое. Но сунуть в уши чужие сны ни один человек не в состоянии. Ни один человек не в состоянии соединить два куска ремня, да так, чтобы не было видно следов разрыва! Чертовщина творится не только под носом у Алекса, она окопалась в его кармане!..
На секунду Алекс почувствовал желание избавиться от армейского полушубка. Желание было таким острым, таким жгучим, что он даже приостановил подъем и принялся расстегивать пуговицы. Но они не поддавались: то ли потому, что пальцы совсем закоченели, то ли потому, что петли оказались чересчур маленькими, а пуговицы, наоборот, большими. Справиться с ними можно было бы в спокойном состоянии, в более подходящей обстановке. И оторвать тоже не получится: несмотря на почтенный возраст полушубка, нитки не сгнили и не потеряли крепости, они держат пуговицы мертвой хваткой. Алекс оставил эту затею, после того как едва не сорвался вниз, увлекшись борьбой с неподдающимися кругляшками металла. Едва переведя дух, он попытался успокоить себя здравыми размышлениями о пользе утепленного военного обмундирования: вряд ли в том месте, куда приведет его лестница, будет теплее, чем здесь. И этот ватник — его единственное укрытие, единственная гарантия того, что он не замерзнет насмерть, нельзя же всерьез рассчитывать на пижонскую куртку «Aeronautica Militare»! Конечно, он избавится от полушубка, как только ситуация станет более благоприятной.
Но до этого, судя по всему, далеко.
Серое пятно над головой куда ближе.
Алекс надеялся, что это и есть выход из шахты, верхний ее край. Он надеялся, что границы пятна так и останутся незыблемыми, — теперь надежде пришел конец. Пятно сместилось к стене с импровизированной лестницей и изменило конфигурацию: от почти идеального круга осталась лишь половина. Но и она стремительно сокращается, словно невидимая гигантская пасть втягивает в себя пухлый кусок пирога, пропитанный цветочной эссенцией. Да-да, в воздухе снова появился запах ложных нарциссов! На этот раз он не забирается в ноздри, он ведет себя чрезвычайно деликатно и почти неуловим. Как духи Кьяры, она умеет рассчитывать точную дозировку. Но Алекс думает сейчас не о Кьяре, а о незнакомке с фотографии. Если бы он оказался в вагоне поезда, идущего на Каттолику, то сразу бы вычислил ее купе.
По этому запаху. Волнующему и опасному.
На чем зиждется эта уверенность — непонятно. И почему он вообще вспомнил о молодой женщине со снимка? Нет цветов безобиднее ложных нарциссов, с каких пор в их аромате появился привкус опасности?
Всему виной отравленное облако тумана.
После того как оно прошло сквозь него, изменилось не только время, не только пространство, — сам Алекс изменился. И продолжает меняться каждую минуту. Нет, ему по-прежнему холодно, он по-прежнему ощущает себя братом и любящим сыном, он торгует рубашками в магазинчике на центральной площади К., а до этого имел неудачный опыт продажи домов. Он любит сериал «Комиссар Рекс» и нефильтрованное пиво, он собирается жениться на девушке по имени Ольга, он принимал участие в трех похоронах, трех крестинах и одной свадьбе, он первым обнаружил тела двух мертвецов, у одного из которых украл запонки, вот черт!.. Не нужно было трогать эти дурацкие запонки! Он радиолюбитель, что еще?! Его сестру зовут Кьяра, в молодости его родители совершили круиз вокруг Апеннин и занимали каюту номер NOTHING CAN BE DONE, нет, не так, проклятье! На двери их каюты была табличка с номером NOTHING CAN BE DONE…
Проклятье, проклятье, проклятье!
Номер 31. Каюта номер тридцать один! Бывшего работодателя Алекса зовут синьор Моретти, нынешнего — синьор Пьячентини, синьора Паглиа — аптекарша, близнецы Эрик и Аннета — внуки герра Людтке, заведующего Центром скалолазания, а родители Алекса во время круиза вокруг Апеннин по двадцать раз на дню открывали и закрывали каюту под номером NOTHING CAN BE DONE.
Проклятье!
Номер 31. Каюта номер тридцать один!
Его сестру зовут Кьяра, она криминальный репортер, а в свободное от убийств время любит прошвырнуться по миру. Алекс, напротив, домосед, весь его послужной список состоит из Тренто, Больцано и Вероны, да еще Виареджо, где жила покойная тетя Паола. Он мечтал о поездке в Порту, но отважился лишь на билет, в котором конечным пунктом значится Каттолика…
…значится Кальяри…
…значится Салерно.
Ч-черт! Где живет сейчас его девушка, та, что была до Ольги и до всех остальных, совсем уж мимолетных? Та, что сбежала с чехом по имени NOTHING CAN BE DONE, сноубордистом?.. Лучше вообще ни о чем не думать, не пытаться составить список имен, личных предпочтений и событий, которые происходили когда-то, включая похороны, крестины и кражу запонок. Иначе и без того некрепкий, взболтанный последними событиями рассудок повредится окончательно. Лучше не замечать, как полушубок начинает жать в плечах, а ведь из всего вороха старого тряпья Алекс выбрал именно тот, что был впору! Лучше не замечать, что становится теплее: тепло идет не снаружи, а изнутри, от самого Алекса. На первый взгляд ничего удивительного в этом нет: по лестнице он поднимался довольно быстро, вот и разгорячился, вспотел.
Но лоб у Алекса холодный, по вискам не струится пот, и шея под воротником не взмокла. И несмотря на затраченные усилия, он не потерял дыхания и чувствует себя вполне сносно. Как если бы был спортсменом, одним из завсегдатаев Центра скалолазания. Алекса лишь немного беспокоит нерезкая боль в правом плече, но ее можно списать на брезентовый капкан, в котором он пробыл намного дольше, чем следовало. Но все это можно пережить — только бы выбраться отсюда!
…Лестница закончилась внезапно, и вместо очередной металлической скобы Алекс обнаружил перед собой пустоту. Он уткнулся лицом в тот самый недоеденный кусок пухлого пирога, при ближайшем рассмотрении оказавшийся туманом. Остатками тумана, за которыми смутно проглядывались очертания еще одного тоннеля. В нижних рукавах не было видно ни зги, здесь же царили ранние сумерки. Подтянувшись на руках, Алекс выбросил тело на каменный пол и несколько секунд лежал неподвижно, сжимая и разжимая пальцы. Плечо болело все сильнее, и это меньше всего напоминало тупую мышечную боль. Что-то подобное он испытывал много лет назад, в детстве, когда сковырнулся с велосипеда и плашмя рухнул на торчавший из земли металлический штырь. Штырь протаранил бок, но жизненно-важные органы не задел, так что Алекс отделался легким испугом, да еще десятью швами, наложенными на рану.
Но ведь он не ранен!
Он не падал ни на какие прутья, а брезентовая удавка лишь сдавливала его руку все то время, что он наблюдал за фантомами Кьяры и метеоролога. Но с этим он разберется позже, есть вещи поважнее, чем саднящее плечо.
Тоннель.
На первый взгляд он похож на те бесконечные кротовые норы, что Алекс оставил внизу. Единственное отличие — здесь есть свет. Пусть и призрачный, но есть. Он идет отовсюду, весь тоннель заполнен сумерками, такие бледные неоновые сумерки настигают К. поздней осенью и ранней весной — и знаменуют собой наступление ненастья. Дожди, мокрый снег и, конечно же, туманы: они стеной окружают К., и с каждым годом стена становится все плотнее. Туман есть и здесь, но он стелется по полу, так что самого пола не разглядеть. Но печальней всего то, что и конца тоннеля не видно: он упирается в сумерки, теряется в них. Как бы то ни было, здесь Алекс чувствует себя значительно лучше, чем внизу, даже несмотря на боль в плече. Свет, даже такой, намного лучше, чем тьма. И звук лучше, чем тотальное вязкое безмолвие, а тоннель наполнен звуками. Не инфернальными шепотами и вздохами, а вполне реальными: где-то течет вода, и капли раз за разом падают на камень. Падающие капли могут означать только одно: температура поднялась выше нуля и он не замерзнет!
Капель убаюкивает, навевает мысли о весне и тепле, которое приходит вместе с ней. Как же он соскучился по теплу! И… он заслужил хотя бы десять минут отдыха. Десять минут — и Алекс поднимется и снова двинется вперед, а пока он просто отдохнет, не станет думать ни о чем плохом. Может быть, самое плохое уже позади?
В тот самый момент, когда он был готов поверить в это, к стуку капель прибавилось легкое шипение и потрескивание, какое бывает, когда ставишь старую пластинку. Оно длилось несколько секунд, а потом откуда-то полилась музыка. Алекс узнал эту песню сразу, хотя слышал ее лишь раз в жизни, в день, когда Кьяра бежала из К., — Miss Otis Regrets.
Часть третьяНанни Марин
…Мисс Отис сожалеет, что не может прийти на обед, мадам!
Мисс Отис сожалеет, что не может прийти на обед.
Жаль, что придется его отложить.
Но вчерашним вечером в Аллее Влюбленных она заблудилась…
Алекс никогда не был силен в английском, все его познания ограничиваются небольшим словарным запасом, достаточным лишь для того, чтобы выдоить из себя пару фраз о погоде и направить случайного посетителя в нужное место. Обычно этим местом являются подъемник и Центр скалолазания, реже — гостиницы и автобусная станция. Пару раз его спрашивали о местных достопримечательностях, и тогда в лексиконе Алекса появилось словосочетание «St. Mark’s Monastery»[20]. Иногда он заменяет скучное слово «monastery» чуть более игривым «nunnery», и это производит неизгладимое впечатление на носителей языка, особенно женщин. Они задерживаются в магазинчике чуть дольше, чем планировали, и даже покупают какую-нибудь мелочь вроде носовых платков. В свою бытность риелтором Алекс пытался подтянуть английский до приемлемого в общении с клиентами уровня и даже прослушал аудиокурс «English for beginners»