Созерцая горные хребты, я спрашиваю о местной фауне – горных козлах, муфлонах и других животных, втайне надеясь на возможность поохотиться. Прежде чем отправиться сюда, я читал, что здесь водятся такие животные.
Хамза рассказывает, что здешных зверей давно уже нет. Даже птицы покидали эти места, спасаясь от ужасов войны, и лишь сейчас начинают потихоньку возвращаться. Единственные, кто успешно адаптировался и никуда не исчезли, – это шакалы и сурки (байбаки). Видит Бог – предётся похоронить мечту об охоте и шансах встретить снежного барса, и я рассказываю спутникам о разнообразной фауне у нас на родине. Больше всего их удивляют рассказы о бобрах. Они до этого не слышали о подобных зверьках, и мне приходится искать в сети их картинки в те редкие моменты, когда интернет вдруг изволит появится.
После более чем шести часов тяжёлого путьи мы благополучно прибываем в Баглан, где нас ждёт ужин, после которого отправимся в сторону Кундуза..
Юсуф
В Кундузе меня ждёт встреча с ещё одним талибом, говорящим по-русски. Ему решено поручить обезпечение моего пребывания. Юсуф – этнический русский, давно живущий здесь и ставший «своим» среди афганцев. Его рассказы и опыт – настоящая удача для этой книги, ведь жизненный и боевой путь Юсуфа сами по себе достойны отдельного тома.
Мы с Юсуфом почти ровесники. У этого худощавого и немного печального на вид мужчины удивительно жизнерадостные глаза, в глубине которых читается огромный жизненный опыт. Мы едем сквозь вереницу домов, мимо детворы, которая машет нам вслед, а Юсуф вдохновленно рассказывает о своей жизни и о здешних порядках. Мимо проскальзывает очередная взорванная башня блокпоста, оставшегося от прежнего режима.
– Как-то раз, ожидая нападения кафиров, мы за одну ночь заминировали всю эту дорогу. Потом обнаружили гораздо меньше мин, чем заложили, так что дорога и сейчас частично в минах, – добавляет мой попутчик очередную порцию адреналина к этой поездке.
Я стараюсь расслабиться и воспринимать всё как путешествие, а не как военный рейд, и лишь мысль о том, что с тех пор прошёл уже почти год, во время которого подрывов небыло, немного успокаивает. Иншалла, как говорится.
Пока мы едем, я наблюдаю за полями, где трудятся люди. Нигде не видно тракторов или другой сельхозтехники.
– А знакшь, что здесь до сих пор собирают зерно серпом? – спрашивает Юсуф.
– Нет, но интересно – почему серпом, а не косой? – в голове всплывают детские воспоминания о деревенской жизни.
– С серпом не потеряется ни одного зёрнышка, а косой много пропадает.
Я поражён, глядя, как местные жители каждое утро после утренней молитвы Фаджр отправляются на изнурительную работу в поля. За исключением короткого полуденного перерыва, когда от палящей жары все прячутся в тень, они продолжают трудиться до Магриба – вечерней молитвы.
Как и сто, двести, а то и тысячу лет назад, люди по-прежнему живут здесь в домах из глины и суглинка, ведь этого материала в округе предостаточно. А мы подъезжаем к воротам усадьбы Юсуфа, и какой-то мальчуган открывает их для нас. Уже ночь, и мне предлагают чай со сладостями: немного конфет и традиционные миндали в сахарной глазури, приготовленные из неочищенного тростникового сахара —это очень вкусно, «райсское наслождение», как говорится. Юсуф приносит зелёный чай с пояснением, что мужчины пьют здесь именно зелёный, а женщины – чёрный. Почему так – он не знает, но, если я вдруг начну искать чёрный чай, меня «мягко говоря, не поймут».
Из мебели в доме только ковёр, на который стелят простыню, кладут подушку и одеяло. Сегодня ночью я буду спать «по-афгански». Глаза слипаются, и я засыпаю едва успев растянуться на полу, хотя вопросов к гостеприимному хозяину у меня ещё великое множество..
Кундуз
Меня захотел встретить ещё один «очень большой и уважаемый человек», и ранним утром, после зелёного чая с иранскими и росийскими конфетами, мы едем в Кундуз. Теперь у меня появится возможность увидеть этот город, о котором ранее я слышал только в новостях.
Юсуф увлечённо рассказывает о местной жизни. Чувствуется, что он соскучился по возможности обменяться мыслями с кем-то, выросшим в родственной культуре. Я стараюсь слушать и запоминать, записывать на диктофон и делать заметки. Проезжая мост через одну из местных рек, Юсуф указывает на людей, стоящих по пояс в воде.
– Видишь, эти люди – продавцы песка.
– Кому здесь нужно покупать песок? – удивляюсь, ведь вокруг, как мне кажется, и так полно песка.
– Его используют в строительстве. То что ты видищ вокруг одна сплошная глина. Земля целиком из глинистого грунта. Если ударить по ней топором, раздаётся звон! Представь, круглый год, даже зимой, люди целыми днями стоят по пояс в воде, промывая из неё песок за 250 афгани в день (чуть меньше 3 евро)!
У меня, конечно, мурашки пробегают по коже, и я начинаю лучше понимать здешнюю повседневную борьбу за выжываеммость, котрая является ростым бытом. Мы едем дальше, останавливаемся на блокпостах и опять двигаемся вперёд.
Каждый встреченный человек одаривает меня взглядом, полным любопытства, а иногда и ужаса:
– Саламу алейкум!
– Валейкум ассалам!
Юсуф доводит меня обратно к джамаату, и я чувствую, что новые друзья стараются «спрятать» меня в машине.
– Пожалуйста, ни с кем не разговаривай! – через Хамзу обращается ко мне эмир.
– Здесь полно врагов, для которых ты – желанная цель, и ты очень выделяешься, – поясняет Хамза.
– Но я же сразу говорил, что мне нужно одется в местную одежду! – восклицаю я, поскольку изначально цель поездки, не ставилась – «быть мишенью» для очередного боевика Даеш.
– Да, мы поедем в город и купим тебе нормальную одежду!
Благодаря скорости и манёврам Садиха вскоре я в центре Кундуза и могу рассмотреть город, о котором прежде так много слышал в новостях. Здесь находится одна из крупнейших военных баз с аэродромом, но сам город меньше Кандагара, Герата и даже Мазари-Шарифа, хотя всё же является значимым центром Афганистана.
Главный перекрёсток центральной улицы кишит магазинами и торговцами, продаётся всё, от продуктов до автоматов. Оружие здесь – часть обычной повседневности, но если хочется «пострелять в своё удовольствие», лучше заранее предупредить местную администрацию. Любой выстрел сразу привлекает внимание талибов и вызывает проверку. Сейчас самое важное – безопасность и спокойствие людей. Пистолет в кармане может иметь каждый, но с ним вас не пустят ни в одно учреждение. Есть места, где оружия нет ни у кого, например в аэропорту. Входя на его территорию, оружие сдают даже талибы. На улице с автоматом встретятся лишь талибы, ведь здесь с винтовкой ходят только те, у кого есть на то веская причина. Таков общий обычай (неписаный закон).
Когда талибы начали свой легендарный путь к победе, первые два «калашникова» пришлось приобретать по астрономической на те времена цене – около 30 000 долларов за каждый. Сегодня цены на оружие сильно упали.
Теперь автомат Калашникова можно купить за 800–1500 долларов – в зависимости от версии и состояния. Самыми ценными считаются советские и российские экземпляры, а «чешские» имеют более скромную репутацию. М16 A4 дешевле, около 700 долларов, но модель A2 можно найти и за 400.
В топе пистолетов – «made in USA» (новые модели Beretta) по цене до 700 долларов, но популярные здесь CZ75/85 будут стоить даже дороже. ПМ (Макаров) оценивают высоко, если он заводской; цена может доходить до 800 долларов, а за оригинальный советский ТТ запросят меньше 300, тогда как пакистанская подделка – 100. Юсуфов «Smith & Wesson» здесь продадут за 250–300 долларов. Это качественное и удобное оружие, которое афганцы недооценивают. Самый дорогой в этом топе – австрийский Glock, его цена может доходить до 1500 «зелёных» в местном эквиваленте. Почти бесплатными можно назвать такие «длинноствольные безделушки», как РПК, ведь «цинк» (ящик)патронов (1000 зарядов) стоит около 1000 долларов, и афганцы высоко ценят компактность оружия.
Наконец я добрался туда, куда хотел попасть сразу – прямо от трапа самолёта. Рядом с оружейной лавкой, за стеной, расположен один из лучших местных ателье, где меня радушно принимают, снимают мерки и предлагают выбрать ткань. Традиционная афганская одежда – шелвар камиз или пейран-тумбан (в зависимости от региона и языка) настолько универсальна и приспособлена к местным условиям и климату, что в ней можно и работать, и воевать, и отдыхать. Очень широкие штаны, (шелвар/тумбан), стягивающиеся встроенным поясом или кулиской, и свободной рубахи (камиз/пейран) с просторными рукавами хорошо защищают от жары. Подобной «униформой» пользуются практически все афганцы, а отличия проявляются лишь в нюансах – такую же одежду носят во многих местах Центральной и Южной Азии. У пуштунов и некоторых других этнических групп встречаются похожие комплекты, но с незначительными стилистическими отличиями. Помимо этого, в северных районах (например, среди узбеков и таджиков) распространён ещё и чапан (кафтан) – удлинённый халат-накидка. Интересное дополнение к этому соответствующему сунне наряду – почти обязательная жилетка, унаследованная от британцев. Я, конечно, обойдусь без неё, ведь с детства терпеть не могу этот «снобский» элемент гардероба. Различия видны главным образом в расцветках и головных уборах. Я выбираю как можно более чистую хлопковую ткань индигового цвета, а теперь нужно прогуляться пару часов, пока «портные-мальчишки» всё сошьют. Харис уже принёс мне купленные шлёпанцы и предлагает традиционную для пуштунов шапку. Мне всегда нравилась «паколь», хотя на постсоветском пространстве её принято называть «пуштункой», но сами пуштуны почти не носят эту форму, у них распространены другие «тюрбаны» со специфическим вырезом над лбом. К «паколю» талибы относятся с лёгким пренебрежением и удивляются моему выбору. Причин может быть несколько. Во-первых, паколь – головной убор, рожденный британцами, популярный в среде европейской знати во времена, когда Индостан и Афганистан находились под колониальным влиянием империи. Во-вторых, он более принят в Пакистане, в Кабуле и северных районах Афганистана среди таджиков. Именно в этих регионах «паколь» любим, а ведь у каждого этноса здесь – свой стиль. В-третьих, нужно помнить, что талибы (примерно на 4/5 пуштуны) строго стараются придерживаться сунны и одеваться как пророк Мухаммад, котор