Слову внемли, черных скопище тайн,
Слушай меня, неподвижная туча.
Прочь! Я велю тебе: прочь улетай,
Больше несчастного края не мучай!
Та, что тебя удерживает жестко,
Пускай во прах рассыплется решетка!
Свисавший с платформы сосуд задрожал, закачался из стороны в сторону, сорвался с кожаного ремня, но не упал, а остался на месте, как бы обретя невидимую опору. Он подскакивал, вертелся вокруг собственной оси и светился, причем свечение становилось все ярче.
Джон-Том ощущал, как вибрируют в его ладонях ножки платформы.
Сооружение казалось слишком хрупким, чтобы выдержать нарастающий грохот, который исходил из сосуда, однако пока вроде бы не собиралось разваливаться. Сосуд сделался ослепительно белым. Земля под ногами содрогнулась. Зеваки, что располагались поодаль, кинулись врассыпную.
Грохот перешел в оглушительный рев. Джон-Тому чудилось, что он стоит под водопадом. Клотагорб беззвучно разевал рот; волшебника совершенно не было слышно. Внезапно он воздел лапы к небу. Над площадью громыхнул гром. Сорбл свалился наземь с лобового стекла джипа. Джон-Том стиснул зубы, но не отпустил ножек, хотя в ушах у него звенело, а пальцы потихоньку онемели. Глаза юноши были полуприкрыты, а потому он почти случайно заметил, как из горлышка сосуда взметнулось вверх нечто вроде серебристой ракеты. Свист, которым сопровождался полет самодельного снаряда, быстро затерялся в раскатах грома. Клотагорб глядел из-под лапы вслед ракете, исчезнувшей в черноте тучи. Неожиданно он проронил:
– Можешь отпустить, мой мальчик.
Джон-Том с облегчением подчинился и принялся тереть ладони одна о другую, чтобы к ним вернулась чувствительность.
Облако испустило рык, который прозвучал, как эхо того грохота, что сопутствовал вращению сосуда. Этот звук был менее оглушительным и куда более естественным, а потому и приятным на слух. Перед ним в туче блеснуло некое слабое подобие молнии; потом возникло сияние, которое распространилось по краям клубящейся массы. Раздался новый рык. Облако словно о чем-то спрашивало.
– Что вы сделали, сэр?
– Единственное, что требовалось, мой мальчик, единственное, что мог.
– А что дальше? Будет какое-нибудь чудо?
– Если нам повезет, то да.
У Джон-Тома затекла шея, а потому он опустил голову и перевел взгляд на платформу, служившую опорой хитроумному аппарату, который зашвырнул в небо сверкающее невесть что. Кожаный ремень, на котором первоначально висел металлический сосуд, попросту испарился. Сам сосуд валялся на земле: этакая полурасплавленная питьевая кружка.
Таинственный аппарат, против ожиданий Джон-Тома и вопреки законам физики, остался цел и невредим, хотя та сила, которая запустила ракету, должна была разнести его вдребезги, а жар, что расплавил сосуд, – испепелить до основания. Юноша обескураженно помотал головой.
Ничего не скажешь, Клотагорб – мастер устраивать спектакли с участием сверхъестественных явлений.
– Чудеса, да и только, – буркнул подковылявший Мадж. Выдр наклонился, повел носом и недовольно сморщился. – Все никак не соберусь спросить у его чудодейства, почему как магия, так обязательно сплошная вонь?
– Мадж, ты способен опошлить все на свете!
– Эх, приятель, твой свет сам что хошь опошлит. Кстати говоря, от него тоже смердит так, что и покойник не выдержит.
Джон-Том сделал вид, что не слышит, нагнулся и протянул руку к сосуду. В небе по-прежнему погромыхивал гром, в воздухе ощущалась неприятная сырость. Юноша осторожно прикоснулся к расплавленному металлу. Тот оказался холодным. Тогда Джон-Том подобрал сосуд, положил его на ладонь и принялся рассматривать. Не верилось, что совсем недавно он излучал палящий жар; в настоящий момент от сосуда исходил поистине ледяной холод. Мадж был прав: металл попахивал чем-то не слишком ароматным. Джон-Том сунул палец внутрь, провел им по стенке, а когда извлек наружу, увидел, что к ногтю прилипли черные крошки. Юноша поднес палец к носу и принюхался.
– Ну что, кореш? – поинтересовался Мадж.
– Не знаю, – отозвался Джон-Том и вновь поглядел на небо. – По запаху похоже на иодид серебра. Там, откуда я пришел, им или чем-то в этом роде засеивают облака.
– Приятель, мы тут засеиваем не облака, а землю, – буркнул выдр, кинув на юношу косой взгляд. – Не говори ерунды.
Джон-Том не стал спорить. Он направился туда, где стоял Клотагорб.
Чародей продолжал смотреть в небо. Какой же ты молодец, старикан, подумал Джон-Том и понял вдруг, что улыбается.
И тут случилось нечто невероятное. Произошло чудо, о возможности которого упоминал волшебник. Джон-Том осознал, что уже не улыбается, а хохочет во все горло. Еще немного – и он пустился бы в пляс.
С неба закапал дождь.
Гром звучал поначалу сварливо, затем озадаченно, а теперь гремел басовито и уверенно. Джон-Том запрокинул голову, подставляя дождю лицо, наслаждаясь чистой, свежей, естественной – ну, может, самую чуточку неестественной – влагой.
– Ну-ка, – воскликнул Мадж, выхватывая у юноши сосуд, – дай я понюхаю. Тут чтой-то не так. – Выдр глубоко вдохнул, глаза его широко раскрылись. – Разрази меня гром, приятель, там было настоящее бренди!
Может, осталась даже капелька-другая, как раз для старины Маджа. – Он хотел было выпить остатки содержимого, однако ему помешал Джон-Том.
– Эй! – Юноша поспешно отобрал у Маджа полурасплавленный сосуд. – Тебе что, жить надоело? Иодид серебра… Или хлорид? – Джон-Том принюхался; на лице его появилось озадаченное выражение. – И вовсе не бренди, а самый настоящий бурбон.
– Ну и дела, приятель, – пробормотал изумленный выдр. – Лично я чую шоколадный ликер.
– А я – то ли сауер[2], то ли водку, – откликнулся Джон-Том. – Что происходит?
– Ничего особенного, мой мальчик, – произнес Клотагорб, прикрывая лапой очки, чтобы на стекла не попало ни капли дождя. – Тот компонент, определение которого вызывает у тебя столь значительные затруднения, является весьма дорогостоящим и куда более существенным, нежели все то, что ты перечислил. Если бы не обстоятельства, требующие решительных действий, я бы ни за что не стал применять его. Сей компонент встречается крайне редко, а потому служит предметом вожделений; им стремятся завладеть и те, кто творит магию, и те, кому наплевать на все, кроме выпивки. Мы называем его спиртэксом. – Волшебник снова поглядел на небо. Дождь лил не переставая, превращался мало-помалу в настоящий ливень. Громовые раскаты стихли, и теперь слышался лишь стук о землю дождевых капель, которые падали отвесно, под прямым углом, благо на ветер не было и намека.
– Никогда о таком не слышал, – буркнул Джон-Том.
– Спиртовой эссенцией, – пояснил чародей, – я постарался не только прогнать облако, но и вернуть Оспенспри к действительности, а потому должен был использовать нечто, способное смешиваться с водой.
– Чтоб у меня зенки повылазили! – вопил между тем Мадж, который запрокинул голову, широко разинул рот и непрерывно облизывался. – Приятель, ты что, совсем ума лишился? Пей, пока пьется! Пли ты думаешь, что дождик никогда не кончится?
Сорбл, подобно выдру, не собирался упускать столь благоприятную возможность. Теперь понятно, почему он помалкивал, подумалось Джон-Тому. Пока остальные были заняты разговорами, филин медленно, но верно поднимался к вершинам блаженства. Юноша осторожно слизнул каплю, что собралась у него на кончике носа. М-м, мятный ликер. Вторая капля имела привкус «Галльяно», третья – «Мидори» или чего-то очень похожего. Хватит, сказал себе Джон-Том. В конце концов, он ведь не испытывает ни жажды, ни желания упиться до чертиков.
– Осафинское! – горланил Мадж. – Терраквинское! Кусаж, гвинал, эссарк, гудмейж! – Выдр повалился на землю, перевернулся на спину, широко раскинул в стороны лапы и как будто забыл обо всем на свете.
Однако насладиться алкогольным ливнем в гордом одиночестве у него не получилось. Горожане Оспенспри быстро распознали целебные свойства дождевых струй и повыскакивали из своих хижин – сперва по двое и по трое, а потом повалили на улицы возбужденной гурьбой. К общему веселью присоединились даже те, кто мнил себя трезвенниками: они поступили так для того, чтобы не завидовать впоследствии менее благоразумным соседям, которые наверняка будут рассказывать о чудесном ливне до конца своих дней. Дождь шел и шел, и вдруг унылый городской пейзаж начал меняться буквально на глазах. Мертвые деревья и растения ожили, словно по мановению волшебной палочки. На стеблях, которые, казалось, давным-давно высохли, раскрылись лепестки цветов, на ветках стали набухать и распускаться почки, стволы деревьев распрямлялись, как бы наливались жизненной силой и победно вскидывали облаченные в зеленую дымку ветви. Плодов ожидать не приходилось, ибо их пора уже миновала, однако урожай следующего года обещал быть поистине умопомрачительным.
Капли дождя сотворили чудо с полями, на которых вызревала когда-то поздняя пшеница. Припавшие к земле колосья встрепенулись, поднялись в полный рост, зазолотились спелыми зернами. Кстати сказать, потом из этого зерна выпекли хлеб, который прославился на все Колоколесье и далеко за его пределами тем, что тесто караваев и буханок слегка отдавало алкоголем, а каждый ломоть напоминал по вкусу тот или иной сорт вина.
Джон-Том наблюдал сквозь пелену дождя и тумана за преображением Оспенспри. Город как будто разогнулся, скинул с себя тяжкую обузу.
Постройки и те, кто ютился в них, словно вдохновились метаморфозой, которая произошла с черным облаком. Чем светлее становилось последнее, тем радостнее делались Оспенспри и окрестности. На глазах у Джон-Тома город превратился из островка запустения и отчаяния в истинный цветок севера. Глиняные хижины исчезли без следа, на их месте вознеслись к небу величественные здания из дерева и камня. Грязь под ногами моментально высохла, явив взгляду брусчатку белого мрамора с красноватыми прожилками. Облепленный зеленой слизью фонтан преобразился в изящный шпиль, украшенный воздушными арками; из десятков отверстий хлынули прозрачные водяные струи. Возникли вновь и мраморные статуи, и сотни сверкающих зеленых гранатов – оливинов, которые дали площади ее название.