Я проигнорировала угрозу, закрыла глаза, пока с наслаждением ела сыр. Я была очень голодна. Когда я открыла глаза, он смотрел на меня как кот, глаза были огромными, радужки расширились.
— Вкусно? — бодро спросил он.
— Я так голодна, — я схватила горсть орехов и сухофруктов с полноса и засыпала все в рот.
— Не спеши, охотница. Я обещал, что не дам тебе голодать. Я подготовил этот поднос для тебя, чтобы выполнить обещание.
— Мне нужно, — попыталась сказать я, но пришлось дождаться, пока я все проглочу. — Мне нужно поговорить с тобой о моей свободе от клетки.
— Почему бы тебе не доесть, — он указал на ширму в другой части комнаты, — и не помыться? Я принес чистую одежду и маленькую ванну за той ширмой. Может, тебе даже понравится. Твоя одежда выглядит… поношенной.
Это он еще мягко описал мои испорченные вещи.
— Я тут не для одежды и купания, — сказала я. — При их Дворе есть дети. Смертные дети.
Он просто смотрел на меня задумчиво. Ничего не говорил. Не удивился. Не пугался.
— Ты знал, — еда выпала из моей руки. Почему я ощущала, что меня предали? Он был фейри. Он был жестоким. Запутанным. Я знала это. Так почему думала, что он будет переживать?
— Смертных детей часто воруют, — сказал он спокойно. — Мы не можем уже зачать своих.
Мой рот открылся. Я резко закрыла его. Я целовала его. Такого бессердечного.
— Тебе все равно. Они воруют детей, а тебе все равно.
Он выглядел растерянно и нервно, словно боялся моей реакции и не знал, какой она будет.
Я ощутила жар на щеках, а потом поняла, что плакала. Почему я видела в нем друга? Потому что он дал мне еду и нарисовал кровью картину? Потому что ему нравился обмен на поцелуи?
Я не должна была забывать, что он не был человеком. Он не был моим другом.
— Ты — монстр, — я встала. Мне нужно было уйти от него. Мое обещание держало меня в комнате, но мне не нужно было сидеть напротив него как подруге.
Я пятилась, пока плечи не ударились об стеллаж за мной. Моя челюсть дрожала. Слезы текли, жаркие и быстрые, все расплывалось перед глазами.
Ладони Скувреля были подняты, словно он пытался успокоить меня.
— Я говорил тебе, что мы — монстры.
— Ты не дашь мне спасти их? — они были просто детьми. Просто напуганными детьми, и некому было позаботиться о них.
— Нет, — он говорил тихо. Словно не переживал из-за того, что бил ножом в спину.
— Ты не отпустишь меня и спасти моего отца? — мой голос был сдавленным от слез. Мне было все равно.
— Ни за что.
— Тогда зачем покупал меня обратно? Почему не оставил меня с сестрой?
Он сглотнул, глаза стали мрачными, и он сказал:
— Я — Валет Дворов. Я сею проблемы. Это я делаю.
— Я тебя ненавижу, — мои ладони дрожали. Мой нож был в руке, несмотря на мое обещание. Я в два шага пересекла комнату и подошла к нему, прижала нож к его горлу в следующий миг. Я игнорировала его окровавленное ухо. Его жертва была не для меня. Он затеял свою игру.
Ему было плевать на испуганных детей. Ему было плевать на моего страдающего отца. Потому что они были смертными, как я. Он не считал, что мы заслуживали сострадания или уважения.
Я покажу ему иное.
— Чего ты от меня хочешь, Эластру Ливото Хантер? — он звучал утомленно.
— Я хочу, чтобы ты уважал меня! — я кричала. Я не могла остановиться. Я была как собака, сорвавшаяся с поводка.
— Я уважаю нож, который ты прижала к моему горлу, — его глаза пылали.
— Мало уважаешь, — горячая слеза покатилась по лицу.
— Я уважаю жестокость в твоих глазах.
— Я хочу куда больше, — я дрожала так сильно, что кончик ножа трясся.
— Я уважаю жизнь в твоем бьющемся сердце, которое требует моих страданий.
— Это подойдет.
Я убрала нож, пока не нарушила обещание. Я и не могла его нарушить.
— Я просто должна спасти отца и тех детей. И все.
Он кашлянул, его пальцы коснулись места, где был мой нож.
— Я уважаю это.
— Но ты не поможешь мне? — спросила я. Я уже рыдала и не могла остановить это.
— Нет.
— Зря я давала тебе поцелуи. И угрозы, — сказала я, убирая нож в ножны. — У тебя нет сердца, чтобы его разбить. У тебя нет души, чтобы ее ранить.
Я могла плюнуть в него. Но зачем тратить силы?
Я подняла повязку, чтобы напомнить себе, кем он был.
— Прошу, не… — он поднял руку, умоляя, но я видела только спутанные нервы и бурю внутри.
Я прошла за ширму, сняла грязную одежду и опустилась в горячую воду, оттирала себя с яростью, которую не могла больше нигде выместить, мои слезы текли без остановки.
Когда я выбралась из деревянной кадки, моя кожа была красной, и комната была тихой, лишь порой вода плескалась об стенку кадки.
Скуврель не был мне другом.
Это означало, что я не могла позволить ощущать к нему что-то, кроме ненависти. Мне нужно было превзойти его, как и мою сестру. Может, придется его убить. Может, стоило сделать это сейчас, пока был шанс.
Перед глазами всплыло его отрезанное ухо, но я отогнала воспоминание. Кто знал, зачем он это сделал? Точно не ради помощи мне.
Я зло оделась в то, что он разложил. Узкие сапоги из черных вороньих перьев поднимались до колен, тонкий камзол из перьев совы с пышным воротником из перьев совы. Пара мягких кожаных штанов и белая рубаха с кружевом. Хотя бы не было платьев. Я ощущала себя глупо в платье.
Но было неправильно давать ему одевать меня, когда я хотела вырвать его глаза. Я посмотрела на грязную одежду на полу. Я не могла надеть ее. Она была в вине и крови крысы. Испорчена. Вздохнув, я вышла из-за ширмы, стараясь не выглядеть радостно из-за новой одежды.
Скуврель стоял передо мной, скрестив руки на широкой груди, приподняв идеальную бровь.
— Не в настроении? — холодно спросил он.
— Я никогда не прощу твое черное сердце, — я подражала его холодности.
— Меня украли ребенком и притащили сюда. Как тех детей, — искры чего-то, близкого к ярости, мерцали в его глазах.
Меня словно ударили по животу.
— Вряд ли ты знаешь, как это, — продолжил он. — Поверь, твой плен, по сравнению с этим, милый визит к берегу моря.
— Тогда ты особенно ужасен, раз не помогаешь мне, — яд наполнил мои слова. — Ты знаешь, каково им, но тебе все равно. Ты бессердечный. Ты искаженный. Ты — ничто.
Он зло скривил губы, сделал шаг ко мне. Он схватил меня за воротник и притянул к себе так внезапно, что я направила на него кинжал. Он поймал мое запястье и повернул его, заставив выронить нож. Он удерживал мой взгляд своим яростным взглядом. Миг прошел, мы не двигались, оба тяжело дышали, а потом он склонился и нежно поцеловал меня, словно бабочка задела крылом. Я не сдержалась, предательское сердце забилось быстрее. Его поцелуй ощущался как кража и подарок. Все быстро закончилось. Боль мелькнула на его лице, когда он закончил, глаза жестоко блестели. Он схватил мой нож, сунул рукоять в мою ладонь и толкнул меня к клетке, закрыл за мной дверцу.
Он схватил горсть орехов и сухофруктов, бросил их сквозь прутья за мной. Я едва успела поднять руку, миндаль ударил меня. Он был размером с бревно для костра, тяжелый. Я подавила ругательство от боли в руке. Точно останется синяк.
У меня были синяки всюду. Даже на моем очарованном сердце.
Он вышел из комнаты, не оглядываясь, хлопнул дверью библиотеки, оставив меня дрожать как лист в новых сапогах из перьев.
Как можно было справиться с таким мужчиной? Был ли способ?
Странно, но я думала, что Хуланна могла знать, что делать. Но это погубило бы наш мир, так что я не хотела узнавать.
Я села в клетке, одна, с разбитым сердцем, понимая, что все было не так, как я думала. Ни моя деревня. Ни моя семья. Ни мой союзник в Фейвальде. Может, даже я.
Глава двадцать четвертая
Я репетировала речь, и, когда он вернулся, бросила слова в него:
— Ты сказал мне, что твой вид не врет, но ты просто имел в виду, что вы в этом лучше нас. Ты врешь в каждой лживой ноте своего голоса, в каждом косом взгляде, каждый раз, когда твое дыхание срывается в обещании. Ты врешь каждым честным словом.
Он замер, уперев руку в бедро, словно показывая, что его рубашка не была застегнута до пояса. Какое мне было дело до его идеального облика в мороке? Я видела его настоящего, странного и спутанного.
— А я говорил что-то, что заставило бы тебя думать иначе? — он сделал паузу. — Ненависть ко мне?
Я забыла, что мы еще играли в это.
— Пять.
Его лицо озарила хищная улыбка.
— Отлично. Готовность к путешествию?
Я помедлила. К какому путешествию? Его ухмылка вызывала тревогу.
— Четыре.
— Я предложил бы тебе плащ, у моря холодно, но у меня нет такого маленького. Придется тебе укрыться той мерзкой шкурой крысы, если нужно.
— Или ты можешь выпустить меня из клетки.
— Подумай. Я подкупил кого-то со Двора Сумерек, чтобы тебя вернули мне, но Равновесие Дворов все еще принимает за тебя ставки, и мне нужно продолжить ту игру. Ты знаешь, что Закон игр не позволяет прервать начатую игру. Я не буду идти против закона, как и против своей природы.
— Это не остановило Двор Сумерек или Двор Кубков, — едко сказала я.
— Нет, это была ставка Двора Кубков. Равновесие записал это. Ставка на кражу, прерывающую игру. Не очень высокая, но самая высокая на то время.
— Выше замка? — мой голос был потрясенным, а Скуврель схватил клетку, и я подвинулась, чтобы закрепить сухофрукты и миндаль.
— Зависит от замка.
— Желание рассказать мне, что ты делаешь, Скуврель?
— Один, — он ухмыльнулся, дразня. Его ярость пропала, сменилась насмешкой. Но я не забыла, как он поцеловал меня и бросил в клетку, а еще обиду и ярость в его глазах, когда он говорил о своем прошлом.
— Мы не отправляемся в путешествие. Ты делал все это не для того, чтобы насолить Дворам, хотя это твоя работа.