Когда миндалевидное тело чувствует угрозу, оно тут же посылает сообщение в гипоталамус и ствол мозга, чтобы система гормонов и вегетативная нервная система занялись управлением реакции всего тела (2, 71). Расс называет симпатическую нервную систему, ответственную за реакцию «бей или беги», автоматически включающуюся при признании Сиреной наличия опасности, Охранником.
До лобных долей, а точнее, до медиальной префронтальной коры, информация доходит медленнее. Ее мы можем называть Управляющим Миссией (Mission Control), отвечающим за осознанный ответ на ситуацию, или же Сторожевой башней, наблюдая с высоты которой мы можем собрать более полные данные и принять решение о том, о чем говорит дым, который мы почуяли, – о пожаре, из-за которого нам нужно поскорее убираться из дома, или же о том, что у нас просто подгорел стейк?
И даже если ваша Сирена (или Дымовой датчик) временами включается нерелевантно ситуации, благодаря навыкам саморегуляции, контролю эмоций и побуждений вы можете довольно быстро восстановить свой внутренний баланс, выдохнув и сказав «отмена, это была ложная тревога».
Но если вы знакомы с комплексной травмой, в вашем организме происходит следующее: ваш Аналитик Данных постоянно посылает некорректную информацию, ломая эту цепочку в самом начале, включая все сирены и датчики, которые верещат, вопят и клокочут: «Мы в опасности, мы опасности, мы в опасности!», не давая ни малейшего шанса Управляющему Миссией принять свое осознанное решение.
Ваше тело настолько привыкает реагировать на травматические стрессоры, что принимает для себя решение перехода на новый постоянный режим работы – режим выживания. И даже когда действие стрессора заканчивается, оно продолжает существовать в «военном положении».
Этому способствуют эпигенетические механизмы – изменения в генах, которые происходят в результате жизненного опыта. Последние исследования подтвердили, что могут существовать гены, которые активируются под воздействием травматических стрессоров и вызывают появление симптомов, и что комплексная травма может «включить» гены, которые специально склоняют мозг к переходу в режим выживания, а организм – к гипер- или гиповозбуждению (1, 104).
Вы родились с какими-то связями в мозге, определенными генами, однако окружающая среда может включать и отключать некоторые гены, позволяя вашему мозгу самостоятельно устанавливать связи с вашим опытом (6).
Комплексная травма способствует установлению крепких связей вашего тела с вашим опытом посредством режима выживания. Можно сказать, что люди с КПТСР живут за пределами окна толерантности – и есть вероятность того, что они никогда не заглядывали в это окно. Гипервозбуждение сменяется на гиповозбуждение и обратно. Вы как будто едете, нажимая одной ногой на газ, а другой – на тормоз (14, 109).
Вернемся к моей жизни. Первый ответ мамы на мое письмо был таким: «Я не гожусь на роль подопытного кролика, и я не понимаю, как же вы вообще остались живы с такой матерью». Но затем она пообещала ответить на некоторые из моих вопросов, и ее ответы, какими бы горькими они ни были, подарили мне ощущение законченности и целостности моей истории. Единственный человек, которому я никогда не смогу задать ни одного вопроса, – это мой отец. И мне остается лишь предполагать, что он мог бы рассказать мне…
Я знаю, что не у каждого из вас есть возможность поговорить о том, что больше всего причиняет вам боль, с теми, кто к этой боли причастен. Кто-то просто не хочет, кто-то боится, кто-то оборвал все контакты, а кто-то потерял всех тех, кто, казалось бы, мог дать необходимые ответы.
С моей стороны будет лицемерием сказать, что эти ответы абсолютно бесполезны, – мне и правда стало легче, мое состояние и правда стало понятнее, я и правда получила пользу от воссоздания детских событий (к сожалению, несмотря на касание к ним, я практически ничего не вспомнила; моя память все так же бережно и строго хранит все свои секреты, и, честно говоря, я думаю, вряд ли это изменится).
Но с точки зрения научного психотерапевтического подхода, вам не обязательно говорить о самой травме для исцеления. Гораздо важнее говорить о том, как травма повлияла – и влияет – на вас. Гораздо важнее говорить о том, какой вы хотите видеть свою жизнь – и какие вы видите барьеры на пути воплощения своих ценностей и реализации своих целей. Гораздо важнее говорить о том, что сейчас происходит с вами.
Наши травмы не остались в нашем прошлом. Наши травмы остались в нашем теле и в нашем разуме.
Изменения доступны тогда, когда мы делаем первые шаги к доверию самим себе. Когда мы позволяем себе роскошь сказать: «Тебе было тяжело, и, даже если ты не помнишь чего-то, я верю тебе без всяких доказательств».
Психотерапия травмы
Под предводительством исследований в нейробиологии, привнесенных в начале 2000-х в психотерапию Бесселом ван дер Колком, Дэном Сигалом и Луисом Козолино, и изучения привязанности в методах лечения травмы акцент постепенно сместился с извлечения памяти о событиях на наследие имплицитных воспоминаний (16).
Потому что то, как вы выжили, важнее того, как вы травмировались, о чем пишет Я. Фишер в книге «Исцеление фрагментированных личностей, переживших травму» (17).
Возможность выразить случившееся словами способна преобразить жизнь человека, однако это не всегда помогает устранить яркие болезненные воспоминания, улучшить концентрацию или способствовать большей вовлеченности в собственную жизнь и снижению чрезмерной чувствительности к разочарованиям и обиде (2, 219).
Памяти не обязательно восстанавливать все до мельчайших деталей для того, чтобы человек мог исцелиться (18, 67). Разговоры о травме, просто чтобы поговорить о травме, не являются основой работы с травматическим опытом, этот метод уже устарел.
Сам факт пересказа истории не может изменить автоматические физические и гормональные реакции организма, который продолжает находиться в состоянии повышенной бдительности, будучи постоянно готовым пережить в любой момент нападение или насилие. Чтобы произошли реальные изменения, тело должно понять, что опасность миновала, и научиться жить в реалиях настоящего (2, 28).
Текущие исследования не поддерживают метод раскопки воспоминаний в терапии. Для исцеления важны не содержание и детали воспоминаний клиента, а влияние этих воспоминаний на текущее функционирование (3, 66).
Классическая модель работы с травмой выглядит так:
1. Обеспечение безопасности и подготовка к переработке воспоминаний о травме.
2. Переработка травматических воспоминаний.
3. Реинтеграция – полное возвращение к нормальной жизни.
Эффективность этого подхода оспаривают – не доказано, что применение других терапевтических инструментов помимо переработки воспоминаний о травме или начало лечения с обсуждения проблем в повседневной жизни имеет негативные последствия (1, 134).
И даже если вы смогли, как это сделала я, поговорить о своей боли, и даже если вы получили какие-то ответы, и даже если вам сказали драгоценное слово «прости» – как жаль, что извинения от человека, имеющего прямое отношение к нашей травме, не меняет нашу нервную систему. Нашу нервную систему меняет новый безопасный опыт и его регулярное повторение, которое культивирует в нас новые способы реакции.
Наша основная задача – это применить знания о нейропластичности – гибкости нейронных контуров мозга, – чтобы перепрограммировать мозг и перестроить разум людей, которых жизнь приучила видеть в окружающих угрозу, а самих себя воспринимать беспомощными созданиями (2, 191). Если ваш мозг работает с помощью предсказаний и конструирования и перестраивает себя благодаря полученному опыту, то не будет преувеличением сказать, что если вы меняете свой текущий опыт сегодня, то вы в состоянии изменить, кем вы станете завтра (6).
Способность нового опыта бросать вызов тревожности и наследию травмы в виде имплицитных воспоминаний резко контрастирует с традиционным подходом в лечении травмы. Если просто постоянно вспоминать про пережитую травму на сеансах психотерапии, то это может лишь усилить зацикленность на ней (2, 40). Теперь целью терапии может быть не создание условий, в которых клиент сможет поделиться своей историей, а мы как терапевты станем просто свидетелями произошедшей трагедии, а создание нейробиологически регулирующей среды, вызывающей у клиента чувство безопасности (17, 83).
Для этого сам рассказ о травме не обязателен. Обязательно другое: возвращение своего тела к «заводским настройкам» – к ощущению безопасности, и осознание того, что ваши «патологические» реакции и симптомы – это стратегии выживания и стремления к жизни, а вовсе не свидетельство вашей дефектности или испорченности.
Мы целостны, а не сломлены; мы застреваем в наших переживаниях, но мы не становимся из-за них дефектными. Мы выживаем, но нам важно научиться новой информации:
• Изучить то, как еще можно жить внутри своего тела.
• Изучить то, как еще можно жить в окружающем мире.
И да, у нас нет возможности взять и удалить наше прошлое, навеки стереть его, переписать историю своей жизни. Но мы можем дать этому прошлому пространство и научиться жить с ним, не боясь его. Более того, мы можем горячо приветствовать себя в этом прошлом – и даже если сейчас вам кажется, что вы никогда не сможете перестать презирать и винить себя за какие-то вещи, я надеюсь, эта книга даст вам возможность взглянуть на свою историю, даже на самые мрачные ее части, иначе.
«Я тебе верю».
Какие сложные, какие драгоценные, какие преобразующие слова. Я возьму на себя смелость сказать, что каждый из тех, кто столкнулся с травмой, хотел бы услышать их.
Но для того, чтобы это произошло, необходимо признать то, что причиняет вам боль. Мы с моей сестрой, будучи детьми, даже не пытались этого сделать.