— Ну вы же понимаете, что я один этот вопрос не решаю. Придется немного подождать.
Недели через две захожу в редакцию. И снова:
— Ну вы же понимаете!..
— Что я должен понимать?
— Вы прекрасно понимаете. Вы старый член партии.
— Я беспартийный.
— Ну это только форма. Вы же коммунист по духу.
— Может быть. Но что этим можно объяснить? Я написал письмо по важному, принципиальному вопросу и рассчитываю на публикацию.
— А я думаю, что вы только адрес наш указали, а писали в «самиздат».
— Это вам, видимо, хочется, чтоб письмо появилось в «самиздате» и вам можно было, ухватившись за это, отказать публиковать у вас. Но я принял надежные меры, чтоб этого не случилось, и буду добиваться от вас публикации.
— Ну вы понимаете, что я один этот вопрос не решаю.
Проходит еще несколько дней. Ко мне зашел Писарев. Случайно на моем письменном столе оказался один экземпляр моего письма в редакцию «Вопросов истории КПСС». Сергей Петрович увидел. Заинтересовался. Попросил дать ему почитать. Отказать было неудобно, но я ему объяснил, что добиваюсь опубликования в журнале и потому в «самиздат» пока не даю. Поставил условием, чтобы он никому не давал и сам не размножал.
Через три-четыре дня он возвратил мой экземпляр. От письма — и от содержания и от стиля — был в восторге, хвалил взахлеб. При этом сказал такое: «И это не только мое мнение. Я дал на одну ночь своему знакомому, доктору экономических наук, так он, возвращая, сказал, что не спал всю ночь. Начал читать и понял, что такую работу надо иметь в собственной библиотеке. Взял машинку, заложил в нее десять экземпляров и за ночь переписал. Один экземпляр и мне в презент принес».
— Что же вы наделали, Сергей Петрович? Ведь это же вы в «самиздат» пустили. Значит, лишили меня возможности припереть журнал к стенке. Теперь, как только им станет известно, что письмо гуляет в «самиздате», они схватятся за это и откажут мне в публикации.
— Ой, простите, Петр Григорьевич, я совсем забыл об этом. Но я сейчас пойду к этому доктору, и мы все соберем.
Дня через два Сергей Петрович сообщил, что все экземпляры размноженного доктором письма собраны. А еще через несколько дней я получил письмо из Арзамаса. Полковник запаса писал, что ему попалось мое письмо в редакцию журнала «Вопросы истории КПСС». Он прочел и потрясен. Ко мне у него лишь один вопрос — писал ли я такое письмо? Не фальшивка ли это, созданная каким-либо империалистическим разведывательным центром?
Я ответил, что писал такое письмо, но направил его только адресату. Каким образом письмо могло попасть к вам, не могу даже предположить. Отвечать за содержание мною не проверенного и не подписанного письма не могу. В ответ получил открытку без подписи и обратного адреса, на которой было написано всего три слова: «Спасибо за письмо». За какое? За то, которым я ответил полковнику, или за то, что писал в редакцию? Это навсегда останется для меня загадкой. Загадка и то, каким путем мое письмо вышло в «самиздат». Не верить Сергею Петровичу я не могу. Я убежден, что если он сказал: «Все экземпляры собраны», — то они действительно собраны. Но остается неясным: не снял ли кто-нибудь копии с экземпляра, отпечатанного доктором, прежде чем возвратить этот экземпляр. Хотя, конечно, возможно, что утечка произошла и из редакции. Таких случаев в практике «самиздата» было сколько угодно. Либо утечка происходит произвольно, по инициативе кого-либо из сотрудников, либо ее организует сам редактор, чтобы закрыть дорогу нежелательной публикации. Кстати, отказ публиковать мое письмо был мотивирован именно «самиздатом». Вскоре после арзамасского письма позвонил редактор и сказал: «А письмо ваше все же писано на «самиздат». Ко мне уже четыре «самиздатских» копии поступили. Так что публиковать не будем. Мы «самиздат» не популяризируем. У нас не Китай, — едко-иронически добавил он, — мы обходимся без дацзыбао». У меня нет оснований подозревать его в сознательном использовании «самиздата» для закрытия дороги моему письму.
Пути в «самиздат» самые разнообразные. Все время, пока я жил и боролся в Советском Союзе, я не переставал поражаться чуду народного творчества — «самиздату». Каким образом материалы закрытого характера, явно не предназначенные для «самиздата», оказываются в нем? Как при почти полном отсутствии множительной техники «самиздатские» произведения в течение очень короткого времени расходятся по огромной территории и становятся достоянием множества людей?
Каких-то пять-шесть машинописных копий, вышедших от автора, превращаются в сотни и тысячи экземпляров, каждый из которых читается множеством людей. Никогда я не мог понять также, почему одно произведение сразу вспыхивает ярким пламенем, но потом довольно быстро угасает, а другое как бы разгорается потихонечку, но потом многие годы не сходит со сцены.
Но бывают и такие произведения, которые автор настойчиво толкает в свет. Несколько раз печатает и распространяет, а они бесследно исчезают. И это было бы понятно, если бы такое происходило только с произведениями бесталанными. Но очень часто исчезают бесспорно талантливые творения. «Самиздат» их почему-то не принимает. Однако бывает и так: произведение быстро изчезло, затем проходят месяцы и даже годы, и оно вдруг снова появляется и начинает жить второй, значительно более полнокровной жизнью. И уже полное чудо — реакция отторжения чужеродного «самиздату». КГБ неоднократно запускал в «самиздат» свои провокационные «творения». Многие из них выглядели вполне «самиздатскими» и по форме и по содержанию, но не было на моей памяти случая, чтобы КГБистский матерьяльчик удержался на «самиздатской» ниве, получил какое-то распространение.
Мое письмо «самиздат» принял исключительно гостеприимно. Оно распространилось не в одной Москве, пошло по стране. Не только с Волги (Арзамас) дошли сведения о нем, и из Новосибирска, из Ташкента, Алма-Аты, Симферополя, Владивостока, Харькова, Киева и даже с Чукотки.
В Москве это письмо проложило мне дорогу в весь диссидентский мир. Меня нашли студенты. Четырежды встречался я со студентами Московского университета на Ленинских горах. Своеобразны были эти встречи. Все понимали, что выступаю я нелегально. Никто бы не разрешил мне читать лекции в университете о второй мировой войне. Но все делали вид, что лекция эта официальная. На лекциях присутствовали группы в полном составе, во главе с парторгами, комсоргами и старостами. Они даже где-то там сообщали, что у них встреча с участником Великой Отечественной войны. Все как будто официально, но только организаторы заботились, чтобы нигде не осталось записи моей фамилии. Проход мне организовывали без письменного пропуска, фамилия перед лекцией объявлялась вымышленная. Я тоже заботился, чтобы по моим следам не вышли на университет. В день лекции я выходил из дому за пять-шесть часов до ее начала. И все это время тратил на то, чтобы оторваться от своих «хвостов» и проверить чистоту своего следа. Для таких случаев, когда надо скрыть, куда я ходил, у меня имелся проверенный участок. На этом участке следующему за тобой «топтуну» скрыться негде. И если я видел, что мне не удалось от него оторваться, если он появился на проверочном участке, я возвращался домой. Таким образом у меня сорвалась и одна университетская лекция. Мне показалось, что я притащил «хвост» на проверочный участок. Может, это был и случайный человек, но я не хотел рисковать судьбой студентов и вернулся домой.
Но как бы мы ни осторожничали, дело с «лекциями генерала» грозило вырваться наружу. Лекции брали слушателей за живое. Об их содержании велись разговоры. Те, кто слушал, рассказывали товарищам, не бывшим на лекции. К этим разговорам начали прислушиваться подозрительные люди и даже явные стукачи. Поэтому организаторы лекций решили прекратить их во избежание беды. Вместо довольно массовых аудиторных лекций я стал ночами проводить беседы по квартирам. Редкий вечер осени и начала зимы 1967 года обходился без таких бесед. Стоило только поражаться, как много людей интересуется военными вопросами. Я задумался над этим феноменом. И понял, что людям просто-напросто нужна правда. Они интересуются правдивой информацией по любому вопросу. Поэтому нарасхват идет политэкономического характера труд Варги, экономические записки академика Аганбегяна и «Новый класс» Джиласа. Мне посчастливилось ввести в обращение и еще один труд. Я имею в виду «Технологию власти» Авторханова.
Мне эта книга попалась на глаза совершенно случайно и неожиданно. Я попросил оставить мне почитать и получил на двое суток. Книга буквально перевернула мое мировоззрение. Автор наглядно и убедительно нарисовал путь Сталина к власти и показал, что у него никогда не было никакой другой цели, кроме власти. Власть — его единственная цель и единственная вера. Все идеи, все разговоры о коммунизме — это все пустое, это для наивных идеалистов. Реальное же только власть, а жизнь — это борьба за нее и за владение ею. Это была самая важная книга из того, что я читал. Если бы наши люди могли прочесть эту книгу, от веры в социализм и коммунизм и во всякие блага, которые обещают правители, не осталось бы и следа. И я решил в меру своих сил пропагандировать и распространять эту книгу. Мы, прежде чем вернуть книгу хозяину, сняли с нее копию, а потом ее начали размножать — фотоспособом и на пишущей машинке. Я приобрел себе машинописный экземпляр в собственность, и он у меня все время был в ходу. Вместе с тем и люди, взявшиеся за размножение, были все время заняты. Потребители, по мере того, как расходились сведения о книге, все прибывали, хотя книга из-за отсталых методов размножения стоила очень дорого. Я за свой машинописный экземпляр уплатил, например, пятьдесят рублей. И это была себестоимость.
Мои лекции, беседы, распространение Авторханова все ширили круг моих новых друзей. Перечислить всех нет никакой возможности. Назову некоторых. На одной из квартирных бесед познакомился со Славой и Ритой Лучковыми и их другом Павлом Литвиновым. И если со Славой и Ритой сохранились на долгие годы только добрые отношения, то с Павлом мы подружились всей нашей семьей, узнали и полюбили всю семью Павла: его обеих бабушек (теперь уже покойных) — Айви Вальтеровну (жену Максима Максимовича Литвинова, бывшего наркома иностранных дел СССР) и Полину Мироновну, мать и отца Павла — Флору Павловну и Михаила Максимовича, сестру Павла Нину, ее мужа Геню и их сына Артема, подругу, впоследствии жену Павла Майю Копелеву, ее сестру Лену и их отца — известного советского писателя Льва Копелева и его жену — писательницу Раю Орлову, тетю Павла — Татьяну Максимовну и ее дочерей — Машу и Веру: все прекрасные, чуткие люди, которые никогда не покинут человека в несчастье. Я специально перечислил всех, с кем свело знакомство с одним человеком, а если разобраться, то и еще не всех, так как у Павла еще есть: сын Сережа, у которого тоже уже родился ребенок, пасынок Дима, замечательнейший, добрый и умный юноша, и дочь Лара. Перечислил, чтобы читатель лучше понял характер диссидентских связей.