Крепкая, теплая дружба сложилась у меня и с Володей Войновичем, играющим значительную роль в правозащите и в подлинной художественной литературе. Его перу принадлежит великолепная сатира «Приключения солдата Ивана Чонкина» и «Иванькиада». Дай Бог Володе еще много раз выступить столь же успешно.
Мы с женой очень сожалеем, что знакомство с выдающимся русским писателем, автором замечательной повести «Три минуты молчания» и блестящего романа «Верный Руслан» Георгием Николаевичем Влади-мовым и его женой Наташей было столь кратковременным. Мы уверены, что он порадует своих читателей и почитателей еще многими прекрасными произведениями, хотя и знаем о его большой загруженности работой советской группы «Международной амнистии» и другими правозащитными делами.
В плеяде писателей-правозащитников видную роль играют писатели национальных республик: украинцы — Симоненко, Бердник, Стус, Руденко… литовец — Томас Венцлова и другие.
Способствовала развитию правозащитного движения и благоприятная среда. Прежде всего сочувственное отношение населения и поддержка правозащитников со стороны их семей и друзей. Я уже называл многие семьи, которые принимали участие в правозащите всем составом. Назову еще. Это прежде всего семья Подрабинеков. Не только Александр Подрабинек известен своей мужественной борьбой против психиатрического произвола. Его старший брат — Кирилл — осужден на два года лагерей за правозащитную борьбу. Их отец Пинхос Абрамович и его жена Лидия Ивановна принимают активное участие в правозащитной борьбе, находятся в дружбе с нами. Наши друзья — семья Терновских: Леонард, Людмила и их дочь Оля — активные участники правозащиты. Леонард — врач, член рабочей комиссии по психиатрии.
Но не только активисты правозащиты вспоминаются мне. Очень содействовали созданию благоприятного климата те, кто поддерживал дух наш своей дружбой, своим участием. Вспоминается мне милая Наташа Варшавская, которая всегда готова была и проявить дружеское участие, и помочь в домашних делах. А друзья наши — Наташа и Саша Харнасы со своей дочуркой Катей — крестницей Зинаиды; или Наташа и Саша Барабановы — разве можно забыть тепло их дружеских сердец и их заботливые руки. Никогда не забудем мы врача Игоря Рейфа, его врачебные заботы обо всей нашей семье и прекрасные и умные его беседы со мной. Не забудем и его жену Зою. Так же будет помниться наш друг, врач-психиатр Клепикова Раиса Ивановна. Особенно помним ее заботы о нашем Олеге и дружеское участие в наших семейных делах. Глубокий след оставил в нашей памяти своей бескорыстной дружбой Женя Кокорин. Помним также Диму и Зоряну Щегловых. Но особенно, конечно, вспоминаем мы Володю Гусарова. Сын крупного партийного босса (в свое время первого секретаря ЦК КП Белоруссии), Володя рано понял несправедливость общественного устройства и начал критиковать общественные привилегии, которыми и сам пользовался благодаря папаше. Его стали «лечить» в психиатричках и лишили любимой работы. Талантливый актер оказался за бортом театра. Тяжко пережил это и потянулся к вину. Отдохновение находил среди правозащитников. Сколько раз мы слышали его чудесное исполнение стихов, рассказов, чтение больших литературных произведений. В этом было его призвание. Читая и рассказывая, он жил. Он был и незаурядным писателем. Его повесть «Мой папа убил Михоэлса»[6] — прекрасное литературное разоблачение системы произвола. Мы любили и любим Володю.
И очень многие были чем-то примечательны. Член рабочей комиссии по психиатрии Феликс Серебров пишет стихи. Его жена Вера играет на рояле, поет. На дружеских вечеринках не только Володя Гусаров, но и эти двое вносили много своего в общее веселье. Петя Старчик и его жена Сайда, Саша Российский и другие «барды» выступали со своими песнями и музыкой. Григорий Соломонович Померанц обычно приходил, когда у меня никого не было. Это мыслитель. Его стихия — беседа в тиши. Зинаида неоднократно говорила мне: «Как я люблю ваши беседы с Померанцем». Я их тоже любил. После общения с ним весь мир выглядит лучше. Наступает душевное успокоение. Как, значит, нужны душе встречи с мудростью. Как мне здесь не хватает Григория Соломоновича и бесед с ним.
И совсем особый талант у Ирины Корсунской. Замотанная работой и заботами о большой семье, она где-то в дороге или в промежутках между приготовлениями пищи и уборкой — пока кипит вода или что-то варится — пишет наспех, обрывками фраз открытки в лагеря, тюрьмы, психушки… Как же любил я получать и читать ее открытки в «психушке». Через них я видел ту жизнь. Она вся была в обрывках Ирининых фраз, и я прекрасно понимал все, что она хотела сказать.
Упомяну еще двоих — Витю Некипелова и Андрея Твердохлебова. Я ничего о них не буду писать. Они сами себя сумели достаточно проявить. Особенно величием своих душ. Всегда о других, всегда на защиту узников. Я горжусь тем, что они наши друзья. На этом я и прерываю о друзьях. Сказал ли хоть о десятой части? Не знаю. Но и те, о ком не сказал, — в моем сердце.
Способствует развитию правозащитного движения и неразумная линия поведения властей. Власти пытаются всем управлять, все контролировать.
Талантливый художник хочет рисовать так, как подсказывает ему его талант. Так нет, бюрократ тут как тут: «Не сметь! Рисовать, как я велю!» И вот оппозиционное движение художников вливается неиссякаемым потоком в общее правозащитное движение. Именно на этой почве мы с женой познакомились и впоследствии подружились с художниками Иосифом Кеблицким, Оскаром Рабиным, Эрнстом Неизвестным. Люди хотят сочинять стихи, перекладывать их на музыку и петь. Вместе с тем есть люди, которым хочется слушать эти песни. Но бюрократ снова тут как тут: «Не дозволю!» И вот новый приток в общий поток правозащитного движения. Петр Старчик и Саша Российский из него.
Но вот уже не притоки, а могучие потоки. Бюрократ вмешивается в дела религии. Он хочет, чтоб и Бог шагал в одном строю с диаволом. С верующими государство ведет настоящую и все более жестокую войну. И что удивительного в том, что миллионы верующих примыкают к правозащитному движению? В него вливаются такие люди, как священник Глеб Якунин, Левитин-Краснов, Капитанчук, Регельсон, Хайбулин. А правозащитники увлекаются религиозной проповедью, особенно такого талантливого проповедника, как священник о. Дмитрий Дудко, наш с женой духовный наставник.
К настоящему большому сражению идет дело и в национальном вопросе. Продолжающиеся дискриминация и геноцид выселенных с родной земли малых народов и политика русификации в национальных республиках вызывают все возрастающий протест. И национальное движение тоже вливается в общий поток правозащиты.
Речь явно идет о нарастании могучего гнева народного. Правозащитное движение неорганизованно и потому представляет собой скорей моральную, чем физическую силу. Но и при таком его состоянии правительству теперь вряд ли удастся воспользоваться опытом новочеркасских событий 2 июля 1962 года. В случае нового возмущения трудящихся с ними придется объясняться словами, а не пулями. Власти знают об этом и беснуются.
Они представляют дело так: в стране имеется несколько отщепенцев, растленных типов, которые согласились за деньги банков Манхаттена и Сити поставлять клеветническую информацию западным пропагандистским центрам и, надев на себя личину борцов за права человека, поставляют эту информацию. Но это ложь. Даже советские суды никогда не устанавливали диссидентского «сотрудничества» с зарубежными антисоветскими центрами, не уличили в том, что «они получают деньги из сейфов PC и РСЕ за клеветническую информацию» (Правда. 1977. 22 февр.). Наоборот, мы неоднократно гласно доказывали, что судят диссидентов по фальсифицированным делам.
Я рассказал одну лишь правду о всех течениях диссидентского движения. Скажите, как можно предать суду участников петиционной кампании? Предавали, и в большом числе. Но… не за петицию, а «за… распространение клеветнических измышлений, порочащих советский общественный и государственный строй» или «за… антисоветскую пропаганду». Как это делается? Очень просто. Из петиции берутся наиболее неприятные факты нарушений законов властями и без какой бы то ни было проверки переносятся в обвинительное заключение как клеветнические. Что бы обвиняемый ни говорил в доказательство правильности изложения фактов, — суд не принимает это во внимание, каких бы свидетелей он ни выставлял, — их суд не вызывает. Голословные утверждения обвинительного заключения переписываются в приговор и служат основанием для назначения жестоких сроков заключения.
Вот как, например, был осужден украинец, кандидат философских наук Василий Лисовой. Он был целиком сосредоточен на научной работе и никаких симпатий к правозащитникам не высказывал. Но когда он услышал об аресте И. Дзюбы, написавшего книгу «Интернационализм или русификация» и его единомышленников — И. Светличного, Е. Сверстюка, В. Стуса, А. Сергиенко и других, совесть ему сказала: молчать нельзя! Лисовой видел, что ни общечеловеческие правовые нормы, ни советские законы не давали никаких оснований для этих арестов. По сути они были противоправными, антиконституционными. Исполненный веры в святость советской Конституции, В. Лисовой обращается с письмом к руководству партии и правительства. В письме он обосновывает незаконность арестов. В конце он написал примерно так: если эти люди преступники, то я тоже преступник, так как разделяю их взгляды. Значит, меня тоже надо арестовать и судить вместе с ними. И его арестовали и судили за это письмо, назвав его антисоветским. И дали ему семь лет заключения и три года ссылки, хотя даже по советским законам судить нельзя, так как письмо не распространялось, а было послано только адресату. Несмотря на это, Верховный суд утвердил приговор. Лагерный срок Лисовой уже отбыл и находится в ссылке. И все эти годы карали и его жену — Веру Лисовую. Ее лишили работы по специальности, и она кормила своих двоих детишек, перебиваясь временными заработками, надомной работой.