И тоже это для меня неразгаданная тайна. Что он Телятникова настроил против Хорна, это мне ясно. А почему изменил отношение? И почему Хорна действительно не тронули, ни тогда, ни после? Неужели из симпатии Кирилова ко мне?
Сам Хорн, почувствовав твердую мою поддержку, развернулся во всю силу своего организаторского таланта. Инициатива била из него ключем. Работы велись организованно и бесшумно. В августе они были закончены. Я собрался с отчетом в Смоленск, и в это время пришла телеграмма начинжа БВО: «Прибыть на сборы начинжев укрепрайонов». И я поехал.
Обстановка на совещании была какая-то тревожная. Как будто над нами нависло что-то угрожающее. Может это было результатом того, что из четырех начинжев, участвовавших в совещании, трое были новыми; их предшественники были арестованы.
На третий или четвертый день моего пребывания в Смоленске меня вызвали с занятий к начинжу округа. Когда я вошел, полковник подал мне телеграмму Вишнеревского. Она была адресована начинжу БВО и по своему содержанию до крайности тревожна. Вселила тревогу она и в меня. Передаю текст по памяти: «Очень прошу немедленно возвратить Григоренко в Минск, во избежание большого несчастья». Я выехал сразу же. В Минске с вокзала зашел в свое Управление, оставил там дорожный чемоданчик и позвонил Вишнеревскому.
— Немедленно заходите ко мне! — Киким-то ранее от него неслышанным истерическим голосом крикнул он в трубку.
Когда я вошел в кабинет, он нервно бегал из угла в угол. Не отвечая и не реагируя на мой рапорт, подбежал к столу, схватил какой-то листик и размахивая им закричал: «Зарезали! Голову сняли! Я ж Вам доверял больше, чем самому себе. Вы же опытный УР'овец. Померанцев говорил о Вас как о добросовестном работнике. А Вы!.. Сколько времени имели и не привели УР в боеготовность. А нас вcе время „кормили“ успокоительными докладами».
Во время этой тирады зашел Телятников, по-видимому приглашенный Вишнеревским после моего звонка. Телятников был бледен, взволнован. Вишнеревский, глядя на него, закричал еще громче и истеричнее: «Заморочил нам головы этими двумя батрайонами, а тем временем упустили боеготовность всего укрепленного района. Но не думайте, что мы одни с Телятниковым в тюрьму садиться будем. Вас тоже не забудут!»
Я стоял ошарашенный, не понимая, о чем идет речь. И произнести ничего не мог. Вишнеревский кричал, не останавливаясь. Наконец я получил возможность спросить, о чем идет речь. Вишнеревский, продолжая нервничать рассказал:
— Приехала комиссия наркомата обороны по проверке боеготовности УР'ов. Она выбрала 25 точек с разных участков УР'а, проверила их, и все они в противохимическом отношении получили оценку неудовлетворительно. Через 20 минут майор — председатель комиссии — придет подписывать акт. Вчера я отказался подписывать до Вашего возвращения. А сейчас я должен подписать и сесть в тюрьму. Согласно директиве, Вы это знаете, комендант и комиссар УР'а несут личную ответственность за приведение УР'а в боеготовность. Комиссия приехала из Мозыря. Там они тоже признали УР не боеготовным в противохимическом отношении, и комендант с комиссаром там уже арестованы. Я звонил туда и убедился в этом, — упавшим голосом закончил он. Потом приподнялся и едко добавил: «Но сел и начинж!»
— Где список точек, которые проверяла комиссия?
— Вот, — подал мне Вишнеревский листик, который держал в руках. Я просмотрел этот список и спокойно сказал: «Здесь нет ни одной точки, которая не имела бы оценки отлично».
— Да что Вы мне говорите! — вскрикнул Вишнеревский, — они же не сами проверяли. В комиссии участвовал Ваш заместитель военинженер 1-го ранга Шалаев и начхимслужбы укрепрайона. Проверка велась по утвержденной наркомом обороны инструкции и оценки выставлены согласно указаний этой инструкции. Наши работники своими подписями свидетельствуют это.
— А я привык себе самому верить больше всего. Я лично проверял по той же инструкции все боевые сооружения УР'а и утверждаю, что все — я подчеркиваю — все они имеют оценку отлично, хотя в нашем списке некоторым из них даны и удовлетворительные оценки. Товарищ комбриг, товарищ дивизионный комиссар, — перешел я на тон официального рапорта, — если Вы командуете тем же укрепленным районом, в котором и я служу, то в нем нет боевых сооружений с оценкой ниже отлично.
Здесь я должен возвратиться несколько назад. Директива о приведении УР'ов в боеготовность была получена весной 1937 года, еще до моего назначения на должность начинжа. Я сразу понял ее важное значение и, избрав несколько ближайших точек, пошел лично с бригадой саперов, чтобы привести эти точки в противохимическую готовность. Суть состояла в том, чтобы устранить всякие раковины, трещины в бетоне, герметизировать двери и обтюрировать амбразуры так, чтобы в огневой точке при работе вентиляции был достаточный внутренний подпор. Насколько я помню, минимальный подпор — 17 миллиметров водяного столба. При таком подпоре противохимическое состояние оценивалось удовлетворительно, при 19 — хорошо, при 23 — отлично.
Я организовал и лично подготовил несколько бригад, которые устраняли щели и раковины в бетоне, герметизировали двери и обтюрировали амбразуры. Вслед за этими бригадами шла еще одна, проверявшая противохимическую готовность всех огневых точек и выставлявшая оценки. Эту бригаду я тоже готовил лично. Вся герметизационная работа была выполнена столь добросовестно, что во всем УР'е не было точки с подпором меньше 27 миллиметров водяного столба — сверх отлично. И эти реальные подпоры выставлены в составленном нами акте. Но кроме этих цифровых оценок я выставил и оценки — отлично, хорошо, удовлетворительно, но не в зависимости от подпора, а по количеству щелей и пустот в бетоне, которые потребовалось заделывать. Чем их было больше, тем ниже ставилась оценка. Это я делал для себя, чтобы знать, где скорее можно ожидать снижения подпора.
Как видим, приведение в противохимическую готовность, дело хотя и хлопотное, но простое, вполне доступное любому добросовестному человеку. Но был тут один секрет, порожденный безответственностью и невежеством. Дело это касается измерений подпора. В инструкции о порядке проверки противохимической готовности описаны все проверочные приемы и иллюстрированы фотографиями и чертежами. Даже такое всем понятное действие, как проверка с помощью зажженной свечи не идет ли воздух в щель, проиллюстрирована двумя рисунками руки с зажженой свечой: воздух идет — пламя отклонено, не идет — пламя (ровно) вверх. А вот насчет подпора только и сказано: «пятая — заключительная — проверка: измерение внутреннего подпора при работе нагнетающей и вытяжной вентиляции. Оценка: удовлетворительно — 17 мм водяного столба, хорошо — 19, отлично — 23». Каким прибором производится измерение, как этот прибор подключается к фильтровентиляционной системе ни слова, ни рисунка, ни фото, ни простейшей схемы.
Эта инструкция напомнила мне другую, чуть было не приведшую к трагическому исходу. Дело было в 1935 году в саперном батальоне 4ск. Мы получили пилораму и теперь сами могли перерабатывать кругляк на доски и балки. Те и другие нужны были для мостов, которые мы в тот год строили в большом количестве. И вдруг авария — разлетелось на куски большое зубчатое колесо, которое вращает верхний (тянущий) вал, тянущего механизма пилорамы. Устройство весьма простое — на гладкий вал одета своеобразная рубашка, называемая ребух, гладкая внутри и усаженная сплошь маленькими пирамидками сверху. Вал с ребухом соединен железным штырем. Работает механизм просто. Ребух своими пирамидками впивается в бревно и вращаемый большим зубчатым колесом надвигает бревно на пилы, режущие его контактно скорости надвигания. Если пилы встретили препятствие, которое они преодолеть не могут, штырь, соединяющий ребух с валом, срезается, и ребух перестает вращаться, бревно останавливается.
И вдруг разваливается зубчатое колесо, вращающее ребух. Меня в батальоне не было. Я находился где-то на дальних работах. Пилорама была нужна нам позарез, и комбат, написав на завод письмо-мольбу, попросил заменить развалившееся колесо, т. к. это очевидно заводской брак. Обломки колеса и ребух отправили заводу. Завод немедленно удовлетворил нашу просьбу. Когда я приехал в батальон, новое зубчатое колесо и ребух уже прибыли. Расчет пилорамы готовился их ставить. Я пришел к пилораме и начал расспрашивать, как произошла авария. Мне сказали, что в бревне был костыль. Как только пила подошла к нему, колесо полетело. Во время рассказа я в опилках увидел какой-то металлический предмет. Взял его в руки. Вижу — «палец», скрепляющий траки тракторных гусениц, их хромоникелевой стали. Спрашиваю:
— Откуда это?
— А это мы вставляли для соединения вала с ребухом.
— А где тот штырь, заводской?
— Он давно срезался. Мы еще несколько ставили. Их тоже порезало. Тогда мы нашли вот этот, покрепче.
— Да вы что же не понимаете, что тут нужен только мягкий штырь, чтобы срезался. А иначе полетит колесо, когда пила наскочит на препятствие.
— Почему же вы инструкцию не изучили?
— А там про это ничего нет!
Я взял инструкцию и убедился. Да, действительно. Всякой чепухи наворочено, а о смертельно важном вопросе ни слова.
Я немедленно телеграфировал на завод: «Авария пилорамы наша вина и недостатки вашей инструкции. Зубчатку оплатим вашему счету. Подробности письмом».
Через день приехал зам. главного инженера завода. Оказывается, во всех поставленных заводом пилорамах полетели зубчатые колеса. Из этого на заводе сделали вывод: «вредительство». Арестовали директора, главного инженера и главного конструктора. А все дело было в том, что такие «рационализаторы», как у нас, нашлись везде. И все из-за того, что пишущий инструкцию не думал об исполнителях.
Арестованных инженеров выпустили. В 1935 году еще выпускали иногда. Все они прислали мне благодарственные письма. Одновременно были разосланы дополнения и инструкции, разъясняющие значение «мягкого» штыря.
Сейчас жизнь снова столкнула со случаем бюрократической инструкции, в которой обойдено как раз главное. Видимо, пишут такие инструкции не специалисты и