Слова жены так перекликались с размышлениями самого Александра Ивановича, что тот даже испугался такого совпадения.
«Еще не хватало мне стать суеверным, – мысленно пристыдил он себя, но червячок сомнения уже поселился в мозгу, и запретная мысль все же пробилась, вызвав щемящую боль: – Неужели зло, причиненное чужим детям, может вернуться к моим? Но это невозможно! Хотя…»
Чернышев слишком хорошо помнил о своей интриге, так и не увенчавшейся успехом: он не смог добраться до приданого сестер Чернышевых. Но теперь Александру Ивановичу уже не было жалко этих богатств, он получил сразу все: титул, безграничные карьерные возможности и первого ребенка. Пусть родилась девочка, значит, будет и сын – наследник. Не нужно гневить судьбу! Чернышев положил письмо на столик и, предупредив жену, что скоро вернется, поднялся по лестнице на третий этаж – там жили его помощники. Он толкнул дверь в комнату Печерского, тот сидел за столом, занимавшим всю середину маленькой комнаты, и что-то писал.
«Вот это новость! Этот дурак, оказывается, умеет писать», – успел подумать Александр Иванович, и тут вдруг увидел, что Печерский вскочил и быстро перевернул лист. Ну и ну, что это за тайны? Чего Печерскому бояться, если только он не пишет доносов на своего хозяина?..
Доносы! Пелена вдруг спала с глаз Чернышева, и все встало на свои места. Кто ему подсунул этого помощника? Бенкендорф! Вот ему-то и писал Печерский свое послание, и надо думать, что оно было не первым.
«Господи, какое же счастье, что не выгорело дело с приданым! – обрадовался Александр Иванович. – Все осталось лишь на словах. А кому поверят – агенту Бенкендорфа или военному министру? Его слово – против моего».
Пообещав себе, что больше никогда не станет так близко подпускать к себе людей, и история с помощником окажется последней подобной ошибкой в его жизни, военный министр заявил:
– Вы мне больше не нужны. В делах вы совершенно бесполезны, не понимаете простейших вещей! Амбициозные дураки – самые плохие помощники на свете, в чем я на вашем примере и убедился. Идите к Костикову, выписывайте подорожную – вы немедленно возвращаетесь в столицу, а по возвращении я найду вам непыльную должность в архиве, где вы ничего не сможете испортить. Завтра утром чтоб духу вашего здесь не было! Кстати, надеюсь, вы не поверили, что я хочу вашего брака с моей племянницей? Я проверял степень вашей сообразительности и понимания реалий жизни. Ее замужество уже устроено, она станет княгиней Ордынцевой, мы с ее матерью приняли это решение ради блага всей семьи.
Военный министр глянул в землисто-серое лицо своего бывшего помощника и мысленно поздравил себя с тем, что избавился от этой скотины. В глазах Печерского горела такая ненависть, что ошибиться было невозможно. Чернышев развернулся и хлопнув дверью, вышел. В спальне его ждала жена, она взяла Александра Ивановича под руку и поинтересовалась:
– Так мы поедем завтра на свадьбу?
– Конечно, и ты уж подумай о подарке сама – предложил Александр Иванович и похвалил супругу: – у тебя безупречный вкус, только, пожалуйста, не вгоняй нас в непосильные расходы.
Сияющая улыбка жены стала ему ответом. Приятная штука – семейная жизнь!
Поглядев на отъезжающий экипаж военного министра, его бывший помощник плюнул ему вслед и взялся за перо. Времени оставалось мало, а тех, кому он хотел отомстить – много, но Печерский собирался поквитаться со всеми. Ничего, он все успеет, даже если ему придется крутиться, как белке в колесе.
Глава 21
Давненько князю Ордынцеву не приходилось так крутиться, как накануне собственной свадьбы. Понятно, что главным для него оставалось порученное дело, но здесь он смог удачно разделить обязанности: слежку за Печерским поручил Афоне, а сам пытался собрать по московским салонам сплетни о графе Булгари. Дмитрий разделял мнение Щеглова, что искомый шпион, по-видимому, Печерский, но оставалось крохотное сомнение, и его нужно было полностью исключить.
Пока что Паньков, взявший себе в помощники Данилу, справлялся лучше. У Афони все было ясно: Печерский сидел в усадьбе на Солянке и лишь по вечерам выбирался в притон на Хитровке.
У Дмитрия успехи оказались скромнее: о Булгари в Москве сплетничали, что тот повсюду сопровождает супругу генерал-губернатора Новороссии, но интерес вызывал не он сам, а та причина, по которой графиня Воронцова избегала общества мужа. Ничем другим Булгари в обществе не отметился. Одним словом, скромняга, преданный слуга и надежный друг графа Воронцова и его супруги. Оставалось утешаться тем, что все подозреваемые находились в Москве и были хоть как-то подконтрольны.
Свалившиеся на голову в самый разгар операции свадебные хлопоты оказались так некстати, что просто скулы сводило от раздражения.
«Хорошо бы не сойти с ума», – размышлял Дмитрий после утреннего посещения доме Чернышевых. Чего стоил только один бой с будущей тещей! Софья Алексеевна бросала на него полные отвращения взгляды и все время порывалась спасти свою дочку из когтей холодного и циничного монстра, каким она считала навязанного семье жениха. Князю стоило немалых усилий, чтобы не предложить ей взять свое сокровище обратно, а его оставить в покое.
«Это же надо, так обольщаться относительно своего ребенка! – вспомнил Дмитрий. – Или все матери слепы?»
Кузнецкий мост выручил Ордынцева еще раз: переплатив раз в пять, он получил подогнанный на его фигуру французский фрак, а вместе с обручальными кольцами купил и крупные, изумительной красоты жемчужные серьги. Его уязвленное самолюбие жаждало реванша, и он предвкушал, как завалит Надин дорогими подарками, но в душу свою не пустит.
«Денежный мешок – пожалуйста, но ничего сверх этого», – злорадствовал он.
Ордынцев только успел вернуться с покупками домой, как появился его помощник. Афоня явно выглядел озабоченным и с порога сообщил:
– Уезжает наш Печерский. Дворового послал на почтовую станцию – тройку на завтрашнее утро заказал, в столицу направляется. Данила пока на Солянке остался, но Печерский, видать, уже никуда оттуда не двинется, коли ему на рассвете выезжать.
– Господи, как же не ко времени вся эта кутерьма! – расстроился Ордынцев. – Этак можно и расследование загубить.
– Это вы про свадьбу? – посочувствовал Афоня.
– Про что же еще? – поморщился Дмитрий и постарался сосредоточиться на деле: – Какие будут предложения? Как поступим?
– Я вот что думаю, – оживился Паньков, – нашему шпиону после ссоры с Гедоевым не с кем донесения переправлять – значит, он будет искать нового связного. Где он станет искать? Среди тех, кто имеет лошадей или сможет поехать на почтовых в нужном Печерскому направлении – среди ямщиков и извозчиков!
– Логично, – кивнул Дмитрий. – Только где нам взять подходящего ямщика?
– Взять негде – значит, следует им стать. Я думаю, что нужно мне ямщиком прикинуться. Повезу Печерского до столицы, скажу, что я при своем экипаже господ вожу, а кони – почтовые. У вас, часом, свободного экипажа нет?
– Есть, – подтвердил Дмитрий, – в сарае стоит. Идея хорошая, может получиться.
Обрадованный Афоня принялся развивать свою мысль, планируя, как он будет выслуживаться перед Печерским в дороге и льстить тому, изображая преданность и преклонение.
– Главное, не переборщить, – посоветовал Дмитрий, – иначе можно вызвать подозрение. Но если мы принимаем такое решение, надо ехать на почтовую станцию и говорить со смотрителем. Придется нам заручиться его содействием.
Афоня согласился, и они отправились на станцию. Выходя из дома, Дмитрий глянул на часы и чертыхнулся: уже пора было ехать к невесте. Как он все успеет?
– Ничего, – заметил он Афоне, – эта нервотрепка – только до свадьбы, потом я снова буду свободен. Всего три дня, можно и перетерпеть, главное только – не взбеситься.
Надин откровенно бесилась! Французские модистки прямо на ней подгоняли по фигуре изумительной красоты кружевное платье, расшитое жемчугом. Но она не хотела ничего – ни этого платья, ни услужливой суеты модисток, ни восторгов матери и бабушки, в очередной раз со слезами на глазах сообщивших Надин, что она – самая красивая невеста в мире. Однако больше всего на свете она не хотела видеть жениха, подкинутого ей судьбою, принявшей обличье императрицы-матери.
«Что он хочет мне продемонстрировать? – злилась она, поворачиваясь перед зеркалом в ловких руках француженок, – что он – великий человек и собирается решать за меня все, даже то, что мне надевать? А не много ли ему чести? Да он даже не пыль под моими ногами!..»
Надин прекрасно понимала, что Ордынцева она не сможет так подмять и подчинить своей воле, как собиралась это сделать с беднягой Шереметевым. О таком не приходилось даже мечтать, стало бы верхом удачи, если б она смогла отстоять свою относительную свободу. Надин планировала продолжать свою коммерцию, собиралась бывать лишь там, где ей захочется, и уж, конечно, она будет надевать лишь то, что выберет сама.
«Может, отправить ему платье обратно? – прикинула она. – Вот уж Ордынцев взбеленится! Написать, что такой фасон мне не нравится. Пусть умоется».
Надин представила изумление своего жениха и тихо хмыкнула. Настроение ее сразу улучшилось, и она решила непредвзято присмотреться к подарку. Похоже, что мама и бабушка были правы – наряд действительно ей шел, как ни один другой. Завершая образ, французская модистка накинула ей на голову фату, и Надин увидела в зеркале хрупкое, беззащитное синеглазое создание.
– Только этого не хватало, – разозлилась она и сбросила вуаль с головы.
– Дорогая, зачем нарушать традиции? – сразу же вмешалась ее бабушка. – Хорошо, что князь оказался внимательным человеком и вспомнил про подвенечное платье и фату.
Надин мгновенно сообразила, как ей вывернуться и настоять на своем:
– Вот именно, – обрадовалась она, – жених подарил платье! Вы все прекрасно знаете, что он не должен видеть платье невесты до свадьбы! Я не могу его надеть и обречь наш брак на неудачу.