Обратная сторона Луны (1999). Чтобы ее увидеть, посетители (или мне стоит сказать – пилигримы?) спускаются куда-то в абсолютную, как кажется сначала, темноту. Минут через десять у них перед глазами возникает очень тусклое овальное световое пятно, голубое или фиолетовое, похожее на призрачную работу Ротко, и постепенно становится всё ярче и ярче. Такой просмотр, как и многое в Наосиме, требует времени. У нас его не хватило.
Огорчаться тут можно, но удивляться нечему: это была одна из многих работ, которые мы не успели увидеть. После посещения трех музеев и осмотра множества разбросанных по острову объектов нам из-за отсутствия ночлега пришлось мчаться на паром, чтобы вернуться на материк. Даже паломничество к сокровищам дзенского искусства требует более практичного подхода, чем наш. Но практичность – это тоже очень японское качество, которое нам стоило бы воспитать в себе.
13. В горах Китая
В плотном нависшем облаке внезапно появился небольшой просвет. Застилающий всё вокруг ледяной туман начал рассеиваться, и перед нами в первый раз после завтрака открылся удивительный пейзаж. Казалось, что смотришь вниз на скалистый берег с острыми мысами, зубчатыми утесами и чуть дальше – островками, только воды вокруг них не было.
Этот океан состоял не из воды, а из пара, то приоткрывавшего, то заволакивавшего какие-то детали пейзажа; он колыхался, вздымался и опускался, как волны при замедленной съемке. У меня на глазах из облаков являлись гранитные пики и исчезали огромные каменные бастионы, обросшие хвойными лесами.
Но время шло, нас уже ждал вагончик канатной дороги.
На подходе к вагончику гид похлопал меня по плечу и показал рукой на открывающийся вид. Негнущимися от холода пальцами я вытащил камеру из чехла и поднял к лицу. Но гид тут же сказал: «Эх, уже всё! Лучший вид пропустили!»
Однако я всё равно был доволен. Мне удалось, пусть и всего пару минут, полюбоваться Морем Тумана с одной из вершин Желтых гор – Хуаншань. Этот вид так же важен для китайской культуры, как Пантеон для греков или пирамиды для египтян. На самом деле он – основная тема китайского искусства.
Дело было поздней осенью 2003 года. Я завершал долгое путешествие по горам и горным святилищам Китая. Поездка была фантастически интересной и на удивление тяжелой. Вообще в жизни арт-критика не так много приключений, но эта экспедиция потребовала как физической силы, так и силы духа.
Я путешествовал в группе французских кураторов и журналистов, кроме меня, из англичан в нее входил только мой приятель и коллега Майкл Гловер из газеты Independent. Я был рад, что меня пригласили, потому что маршрут казался очень многообещающим, – и путешествие действительно врезалось в память. Это была возможность посетить дальние уголки страны, увидеть старинные храмы и монастыри.
Однако про мороз и снег в расписании ничего сказано не было. Когда мы прилетели в Пекин, температура уже начала падать, а когда ночной поезд повез нас на северо-восток, в сторону горы Утайшань, началась настоящая метель. По окну вагона хлестал полосами снег. Журналист из Le Figaro пустил по кругу фляжку с виски, которая пришлась очень кстати.
Рука, которой журналист вытащил фляжку, была у него единственной рабочей: он оказался первым пострадавшим в нашей компании. Имея большой опыт жизни в Китае, в день перед отъездом, пока остальные осматривали культурные памятники, он предпочел покататься по Пекину на велосипеде – и в результате угодил в больницу с переломом запястья.
На рассвете, после нескольких часов беспокойного сна, мы сошли с поезда и, оказавшись в стране чудес, заваленной снегом чуть не по колено, сели в автобус и покатили в горы. Утайшань – одна из четырех священных для буддистов горных систем Китая, причем самая почитаемая; ей и нужно было отдать дань уважения первой. Наш отель находился в долине, над которой вздымалось пять горных пиков (максимальная высота хребта Утайшань – три тысячи метров).
И вокруг нас, и над нами виднелись монастыри. Это было поразительно красиво: как если бы восточный пейзаж взялся зимой писать Моне. Холод, разумеется, пробирал до костей. Издавна считается, что здесь находится обитель бодхисатвы Манджушри, одной из главных фигур в буддизме Махаяны. В Аватамсака-сутре, священном тексте двухтысячелетней давности, сказано, что он обитает на «чистой холодной горе».
Утайшань во время нашего визита вполне соответствовала этим двум эпитетам. В зиме были свои плюсы. Как я понял, в более теплое время года здесь, невзирая на удаленность этого места, скапливается множество автобусов с туристами. Но сейчас мы были практически одни. Это было великолепно, но вскоре выяснилось, что поездка не обойдется без неприятностей.
На первый ужин в Утайшани к столу был подан жутковатый с виду «монгольский хот-пот» – котелок с бульоном и большим количеством костей. На следующее утро один из сопровождающих нашей группы не вышел из номера. Прошли сутки, прежде чем он появился на людях, бледный, на нетвердых ногах. Я-то успел в самолете по пути из Парижа изучить раздел путеводителя о здоровье и безопасности и поэтому придирчиво выбирал блюда, которые во время трапез выставлялись на вращающемся подносе.
После этого инцидента я сел на диету, состоявшую в основном из вареного риса и овощей на пару. Кроме того, становилось всё труднее в точности выяснить, что нам предлагалось съесть. Нас сопровождал довольно приятный человек средних лет, который называл себя профессором французской литературы в Пекинском университете, но корреспондент Le Figaro в разговоре с глазу на глаз настаивал, что это, несомненно, агент тайной полиции.
Какова бы ни была его профессия, вскоре стало ясно, что чем дальше мы углублялись в провинцию, тем меньше он понимал собеседников. Однажды, когда я был его соседом по столу, нам подали блюдо с аппетитными на вид овощами и каким-то белым мясом. Я спросил, какое это мясо, и он, допросив с пристрастием официанта, сказал, что курица. Я положил немного на тарелку. Но он засомневался в своем ответе и после дополнительной беседы с персоналом пересмотрел суждение в пользу лягушки. Впрочем, после третьего тура переговоров было решено, что это «что-то вроде улитки, живущей в здешних реках».
К этому мясу я не притронулся, вспомнив раздел путеводителя о токсинах и микроорганизмах в китайских водоемах. Позже Майкл Гловер подслушал разговор наших французских товарищей, которые сокрушались, что у англосаксов налицо недостаток гастрономической joie de vivre. Возможно, они были правы. Я начал терять вес.
С высот Утайшаня мы спустились на автобусе, останавливаясь время от времени, чтобы осмотреть великолепные памятники, в том числе и храм Наньшань, построенный в период династии Тан (в 782 году), – это самый древний деревянный храм, сохранившийся в Китае. И наконец мы пересекли долину Желтой реки, чтобы потом совершить перелет в Шанхай.
И там, в отличном Шанхайском музее древнего искусства, я впервые увидел большую коллекцию классической китайской живописи. Я об этих картинах много читал и даже о них беседовал. Скульптор Аниш Капур упоминал их в источниках своего вдохновения; поэтесса Кэтлин Рейн полагала, что китайские художники эпохи Сун были, возможно, лучшими в мире пейзажистами, – мнение, с которым я готов согласиться. Но увидеть эти картины непросто. Их лучшие коллекции, которые мне еще предстоит увидеть, находятся на Тайване и в Канзас-Сити.
ГОРЫ ХУАНШАНЬ,
МОРЕ ТУМАНА
Кита
Китайские мыслители еще очень задолго до Альберта Эйнштейна были убеждены, что вещество и энергия едины. Я узнал об этом, когда, мучаясь от смены часовых поясов, читал книжки в отелях. Мудрецы считали, что всё есть проявление божественной энергии ци. Буквально это слово обозначает воздух, воду или дыхание: это жизненная сила, движущая миром.
Я различал проявление ци в каждом движении кисти на мастерски выполненных китайских картинах, которых в музее было очень много. Ци видна в каждом заостренном бамбуковом листе и членении ствола на средневековом свитке. Каждый след кисти буквально вибрирует энергией. И даже скалы, вокруг которых растет бамбук, пульсируют в медленном каменном ритме, созданном наклонными широкими мазками.
Китайские картины часто монохромны, широкий спектр форм и текстур передается за счет различного качества чернил и разных техник работы с кистью. Говорят, что у эскимосов существует пятьдесят обозначений для снега; у китайских авторов, писавших об искусстве, в свою очередь, существует целый словарь для обозначения следов кисти. Один автор эпохи Мин описал шесть приемов для рисования скал и двадцать семь способов изображения листьев; сюда входят мазки сухой кистью, мазки влажной кистью и даже так называемый мазок «торцом топора», то есть – боковой стороной кисти. К сожалению, в европейских языках нет подобного изобилия терминов, и это одна из причин, почему так трудно детально описывать живопись и графику.
В соответствии с древним текстом ученого-конфуцианца Сюнь-цзы, родившегося около 310 года до н. э., существует иерархия ци. Такие элементы, как вода и огонь, имеют ци, но не имеют жизни. У растений есть и ци, и жизнь, но нет понимания. У птиц и животных есть и то, и другое, и третье, но нет «знания о достойном», то есть моральных представлений о том, как должно вести себя и организовывать свой мир. Последнее присуще только человеку.
На картине Густая зелень, покрывающая весенние горы (1449), приписываемой художнику по имени Дай Цзинь, пейзаж утопает в клубящемся тумане, который, видимо, поднимается снизу, из долины. Ученый человек, опирающийся на палку, и его слуга идут мимо искривленных сосен. Художнику удалось точно передать, как сосны растут, как остры их иголки и бугриста кора. Две маленькие фигурки, наверное, направляются выше, к другим горным склонам; нам вечером тоже предстояло устремиться вверх – лететь на самолете в Хуаншань.
По-китайски «совершить паломничество» – это, в буквальном переводе, «отдать дань уважения горам». Я узнал, что один правитель V века до нашей эры прославился те