— О нет! Этого не будет до тех пор, пока я остаюсь замужней женщиной. Я останусь ц-ц-целомудренной. Мы не будем заниматься этим, пока мой муж не умрет.
Я вынужден был смириться с этим условием, когда она поставила мне его с самого начала. Но теперь я уже испытал экстаз, и мысль о том, что придется ждать, была невыносима. Я заметил:
— Хотя он и стар, но, прежде чем ты станешь вдовой, могут пройти годы.
Донна Илария взглянула на меня и резко сказала:
— Почему это годы? Какое средство ты предлагаешь использовать?
Сбитый с толку, я спросил:
— Про какое средство ты говоришь?
— Ты собирался просто преследовать его, как делал это прошлой ночью? И так до тех пор, пока не допечешь его до смерти?
Истина наконец начала доходить до меня. Я спросил донну Иларию в благоговейном ужасе:
— Так ты серьезно считаешь, что он должен быть убит?
— Я считаю, что он должен быть убит серьезно, — ответила она с сарказмом. — А о чем, интересно, ты думал, мы говорили, asenazzo, когда обсуждали, какую службу ты мне сослужишь?
— Я решил, ты имеешь в виду… это. — Я застенчиво коснулся ее там.
— Довольно об этом. — Красавица слегка отодвинулась от меня. — И последи-ка за своим вульгарным языком, по крайней мере попытайся называть это mona, это хотя бы звучит не так ужасно, как то твое слово.
— Я больше никогда не прикоснусь к твоей mona? — Я был убит. — До тех пор, пока я не сослужу тебе ту, другую службу?
— Для победителя и трофей. Я наслаждалась, полируя твой stiletto, Марко, но ведь и другой bravo может предложить мне свою шпагу.
— Bravo, — повторил я. — Да, это дело поможет мне стать настоящим bravo, не так ли?
Илария сказала, поджав губы:
— А я буду сильнее любить bravo, чем человека, который тайком ворует ласки у чужих жен.
— Дома у меня в гардеробной есть шпага, — пробормотал я себе под нос. — Она, должно быть, принадлежала моему отцу или кому-нибудь из его братьев. Она старая, но острая.
— Тебя никогда не обвинят в убийстве и даже не заподозрят. Наверняка у моего мужа множество врагов, потому что у какого же важного человека их нет? И они, должно быть, все его возраста и положения. Никто не заподозрит простого, я имею в виду, молодого человека, у которого нет явных мотивов лишить моего супруга жизни. Тебе надо только подстеречь его в темноте, когда он будет один, и точно нанести удар, чтобы он потом не смог дать никакого описания…
— Нет, — перебил я Иларию. — Будет лучше, если я подстерегу твоего мужа среди равных ему, ведь среди них действительно могут оказаться его враги. И если я смогу сделать это, оставаясь незамеченным… Но нет! — Внезапно до меня дошло, что я замышляю убийство, и я неуверенно закончил: — Это невозможно.
— Все возможно для настоящего bravo, — нежно проворковала Илария. — Все возможно для того, кто будет щедро вознагражден.
И она снова начала придвигаться ко мне все ближе и ближе, дразня обещанием награды. Это всколыхнуло во мне самые противоречивые чувства, но мое тело опознало только одно из них и подняло жезл, чтобы сыграть туш фанфар.
— Нет, — сказала Илария, отталкивая меня и напуская на себя озабоченный вид. — Маэстро музыкант может дать первый урок бесплатно, чтобы показать, чему он способен выучить. Однако если ты и дальше желаешь получать уроки совершенства, ты должен заслужить их.
Она поступила умно, отослав меня прочь не полностью удовлетворенным. Признаюсь, я покинул ее дом — снова через черный ход, — почти дрожа от боли и похоти, словно вообще не получил удовлетворения. Меня вел и мной управлял, так сказать, мой жезл, а он желал, чтобы я снова вернулся в беседку Иларии: ничего другого в жизни мне тогда не требовалось. И тут произошло еще одно событие, которое подтолкнуло меня к принятию решения. Когда я обогнул здание, то обнаружил, что площадь Сан-Марко полна взволнованных людей и одетый в форму banditore[53] выкрикивает новости.
Оказалось, что сегодня в полдень дожа Раниери Дзено у него во дворце разбил паралич. Дож скончался. Большому совету предстояло выбрать нового правителя. По всей Венеции объявлялся трехдневный траур, после чего должны были состояться похороны дожа Дзено.
Возвращаясь домой, я думал: «Уж если великий дож умер, то почему не может умереть человек менее знатный?» И тут до меня дошло, что во время похоронной церемонии эти самые менее знатные люди как раз и соберутся все вместе. Среди них будет и муж моей дамы сердца и, без сомнения, как она и предположила, кто-нибудь из его завистников или врагов.
Глава 8
В течение последующих трех дней останки дожа Дзено оставались во дворце: и все это время туда, чтобы попрощаться с правителем, приходили уважаемые горожане, а по ночам тело охраняли специальные сиделки. Большую часть этих трех суток я провел в своей комнате, практикуясь со старой, но все еще находившейся в хорошем состоянии шпагой, пока не освоился наносить рубящие удары по фантому мужа Иларии. Труднее всего для меня оказалось просто нести шпагу, потому что она была такой же длины, как и моя нога. Я не смог бы даже ее обнажить, вытащив из-за пояса на ходу, поскольку при этом рисковал проткнуть себе ногу. Мне пришлось носить ее в ножнах, а это сделало шпагу еще более тяжеловесной. Также, чтобы скрыть ее, я вынужден был облачиться в длинную просторную одежду, которая не позволяла мне быстро вытащить оружие и сделать выпад.
И все это время я составлял хитроумные планы. На второй день бдения я написал записку, тщательно выводя буквы своей детской рукой: «Будет ли он присутствовать на похоронах и церемонии введения в должность?» Я критически изучил записку и подчеркнул он, дабы не возникло ошибки, кого именно я имею в виду. Затем старательно написал внизу свое имя — так, чтобы было понятно, кто автор записки. Я не мог вручить свое послание кому-нибудь из слуг и потому сам отнес ее в casa muta. Мне пришлось прождать целую вечность, пока я не увидел, как муж донны Иларии выходит из дома, одетый в темное траурное платье. Я обошел дом и отдал записку старой карге, которая открыла дверь, сказав ей, что подожду ответа.
Через какое-то время старуха вернулась. Ответ она не принесла, но поманила меня костлявым пальцем. И вновь я последовал за ней в комнаты Иларии и увидел там свою возлюбленную, которая изучала записку. Она выглядела какой-то взволнованной и даже не поприветствовала меня, сказав только:
— Конечно же, я умею читать, но не могу разобрать твой скверный почерк. Прочитай мне сам.
Я прочитал, и она ответила утвердительно: ее супруг, так же как и все члены Большого совета Венеции, будет присутствовать как на похоронах дожа, так и на церемонии введения в должность нового правителя, когда тот будет избран.
— Почему ты спрашиваешь об этом?
— Это даст мне две возможности, — пояснил я. — Я попытаюсь сослужить тебе обещанную службу в день похорон. Но если ничего не получится, то у меня есть еще одна идея, как это сделать на следующем собрании знати.
Донна Илария отобрала у меня записку и вновь изучила ее.
— Я не вижу здесь своего имени.
— Естественно, нет, — сказал я, словно опытный конспиратор. — Я же не могу скомпрометировать lustrissima.
— Здесь есть твое имя?
— Да. — Я с гордостью указал на него. — Вот оно, моя госпожа.
— По опыту мне известно, что не всегда мудро излагать что-либо на бумаге. — Она сложила листок и спрятала записку за корсаж. — Здесь она будет в безопасности.
Я попытался было возразить, что лучше порвать записку, но Илария капризно продолжила:
— Надеюсь, ты понимаешь, что очень глупо с твоей стороны прийти сюда без приглашения.
— Я дожидался, пока не убедился, что он ушел.
— Ну а если бы кто-нибудь еще кроме меня, скажем один из его родственников или друзей, был здесь? А теперь слушай внимательно. Ты больше не придешь сюда, пока я сама не позову.
Я улыбнулся.
— Пока мы не освободимся…
— Пока я не позову тебя. А теперь ступай, быстро. Я жду… я имею в виду, муж может вернуться в любую минуту.
Я отправился домой, чтобы продолжить упражняться со шпагой. А на следующий день, когда на закате начались торжественные похороны, я оказался среди зрителей. Даже похороны самого последнего простолюдина в Венеции всегда полны величия и пышны настолько, насколько это может себе позволить его семья. Разумеется, похороны дожа были обставлены великолепно. Покойный лежал не в гробу, а на открытых носилках и был обряжен в лучшие одежды; застывшие руки сжимали жезл, символизирующий власть, а лицу умершего искусно придали выражение безмятежной святости. Вдова все время находилась рядом, но она была так задрапирована в траурные одежды, что видна была лишь ее белая рука, покоившаяся на плече мертвого мужа. Носилки сначала поставили на крышу большой buzino d’oro дожа, на носу которой красно-золотой флаг великого герцога Венеции был приспущен до середины. Гондола отправилась в путь с торжественной неторопливостью — все ее сорок весел, казалось, едва двигались — вверх и вниз по главным каналам города. Позади и вокруг нее виднелись группы черных похоронных гондол, целые грозди лодок и шлюпов, на которых находились члены Совета и Quarantia, знатные синьоры, главные священнослужители и представители гильдий ремесленников, вся эта свита попеременно пела гимны и священные молитвы. Когда мертвец закончил свой последний парад по водным путям Венеции, носилки с телом подняли с гондолы и погрузили на плечи восемь знатных людей. Поскольку затем траурный кортеж должен был пройти по всем главным улицам в центре города, а многие из тех, кто нес носилки, были почтенного возраста, они часто сменяли друг друга. Носилки снова сопровождала вдова, а также скорбящие придворные, теперь уже пешком; за ними шли музыканты, которые исполняли медленную скорбную музыку, а представители различных братств делали вид, что в отчаянии хлещут себя.