— У меня есть как раз такой человек, мессиры, — сказал торговец, прекрасно говоривший по-французски. — Зрелый, но не старый, лукавый, но не коварный, опытный, но не расположенный командовать. Но куда же он подевался? Ведь был здесь еще мгновение назад…
И хозяин отправился на поиски в свое стадо, или, правильнее сказать, в свои стада, потому что в загоне было не только множество рабов, но также и некоторое количество крошечных окрашенных хной персидских лошадок, которые таскали повозки от города к городу. Загон был частично огорожен, а частично прикрыт этими повозками, в которых торговец со своими помощниками и живым товаром путешествовали днем и спали ночью.
— Этот человек — просто идеальный слуга для вас, мессиры, — продолжал торговец, нервно оглядываясь. — Он принадлежал многим хозяевам, а потому много путешествовал и знает множество земель. Он говорит на нескольких языках и обладает многочисленными талантами. Но где же он?
Мы продолжили обходить рабов — мужчин и женщин, которые были связаны легкой цепью, соединявшей их ножные оковы, — и миниатюрных лошадей, которые не были связаны. Торговец уже явно сильно встревожился, так как потерял того самого раба, которого собирался продать.
— Я освободил его из связки, — бормотал он, — и приковал к одной из своих лошадей, которую он должен был почистить для меня…
Его речь прервало громкое и пронзительное лошадиное ржание. Маленькая лошадка с развевающимися рыжими гривой и хвостом стремительно выскочила из одной из крытых повозок. Она буквально взлетела вверх на какое-то мгновение, как волшебный стеклянный конь, о котором рассказывала шахрияр Жад, так как ей пришлось перепрыгнуть через кровать и смести скамейку, предназначенную для возницы, чтобы оказаться на земле. Когда лошадь, высоко подпрыгнув, описала дугу, цепь, привязанная к ее ноге, проделала то же самое, и человек на другом ее конце вылетел из повозки, как пробка из бутылки. Он тоже пролетел через входное отверстие повозки и ударился о землю, подняв пыль. Поскольку лошадь все еще пыталась убежать, она протащила человека и подняла буквально облако пыли, прежде чем торговец рабами сумел схватить испуганное животное за уздечку и положить конец этому короткому представлению. Рыжая грива маленькой лошадки была расчесана до блеска, но ее хвост был растрепан. То же самое можно было сказать и о нижней части тела мужчины, поскольку его шаровары путались у него между ног. Он сел на мгновение, чтобы перевести дыхание, но смог издать только несколько слабых восклицаний на разных языках. Затем он поспешно привел в порядок свою одежду, потому что торговец рабами подошел к нему, встал рядом и принялся изрыгать проклятия, пиная несчастного ногами до тех пор, пока тот не встал. Раб был примерно ровесником моего отца, только его неряшливая борода, казалось, отросла всего лишь недели за две и плохо прикрывала скошенный подбородок. Поросячьи глазки хитро поблескивали, а большой мясистый нос нависал над такими же мясистыми губами. Он был не выше меня, но гораздо толще, с пузом, которое отвисало на манер его носа. Вообще этот человек напоминал птицу-верблюда.
— Моя новая кобыла! Да я ведь только что ее купил! — Торговец был в ярости и продолжал избивать раба. — В жизни не встречал таких негодяев!
— Непослушная лошадь заблудилась, хозяин, — вопил негодяй, защищая руками голову. — Мне пришлось последовать…
— Лошадь заблудилась? И залезла в повозку? Ты лжешь мне с такой же легкостью, с какой вступаешь в сношения с невинными животными! Ты отвратительный извращенец!
— Вы должны мне верить, хозяин, — продолжал вопить извращенец. — Ваша кобыла могла уйти далеко и потеряться. Или я мог оседлать ее и убежать.
— Bismillah, мне бы этого очень хотелось! Ты оскорбляешь саму благородную систему рабства!
— Тогда продай меня, хозяин, — хныкал оскорбитель. — Всучи меня какому-нибудь ничего не подозревающему покупателю и прогони с глаз долой.
— Estag farullah! — Торговец принялся молить Небеса в полный голос. — Аллах да простит мне мои грехи, я думал, что именно так и сделаю. Эти господа собирались купить тебя, мерзкая дрянь, но теперь они увидели, как тебя поймали, как раз когда ты чуть не изнасиловал мою лучшую кобылу!
— О! Поверьте мне, хозяин, ничего особенного, — заявил этот мерзавец, осмеливаясь говорить с благочестивым негодованием. — Я знавал множество кобыл и получше.
Лишившись дара речи, торговец сжал кулаки и зубы и прорычал:
— Arrgh!
Возможно, это ругательство оказалось бы не единственным, если бы Джамшид не прервал его, сказав сухо:
— Мирза торговец, я заверил мессиров, что вы надежный человек и ваш товар тоже заслуживает доверия.
— Клянусь Аллахом, так оно и есть, мирза визирь! Я не продам, а отдам им даром этот ходячий гнойник! Клянусь, теперь, когда я узнал его истинную природу, я не продам его даже старой жене шайтана! Я искренне прошу прощения у вас, мессиры. И это создание тоже сейчас извинится. Ты слышишь меня? А ну извиняйся за отвратительное представление. Немедленно выражай свою покорность! Говори же, Ноздря!
— Ноздря? — воскликнули мы в изумлении.
— Это мое имя, добрые хозяева, — пояснил раб, в тоне его не было слышно извинения. — У меня имеются и другие имена, но чаще всего я называюсь Ноздрей, и для этого есть причина.
Он приложил грязный палец к кончику носа и поднял его вверх, так что мы смогли увидеть: вместо двух ноздрей у раба оказалась одна большая. Зрелище само по себе было достаточно омерзительным, но оно еще и усугублялось обилием торчащих оттуда волос, покрытых соплями.
— Сие мелкое наказание я понес однажды за еще меньшее преступление. Не относитесь ко мне с предубеждением из-за этого, добрые хозяева. Как вы понимаете, я не обычный человек, кроме того, у меня есть бесчисленные достоинства. Я был моряком, прежде чем попал в рабство, и путешествовал повсюду, от моего родного Синда до далеких берегов…
— Gesù Maria Isèpo[131], — сказал дядя Маттео удивленно. — Язык этого человека такой же проворный, как и его средняя нога!
Это нас так поразило, что мы позволили Ноздре продолжить свою болтовню.
— Я бы и сейчас путешествовал, но, к несчастью, меня захватили в рабство. Я как раз занимался любовью с самкой шакала, когда на меня напали охотники за рабами, а вы, господа, без сомнения, знаете, как михраб суки обхватывает любящий ее zab и удерживает его. Потому-то я и не мог бежать быстро с сукой шакала, которая свисала у меня спереди, подскакивала и скулила. В результате меня схватили, моя карьера моряка закончилась и началась карьера раба. Но без ложной скромности могу сказать, что вскоре я стал совершенно необыкновенным рабом. Вы заметили, что я говорю сейчас на sabir, торговом языке Запада, а теперь послушайте, благородные хозяева, я говорю еще на фарси, торговом языке Востока, и на своем родном синдхи, на пушту, хинди и языке панджаби. Я также сносно изъясняюсь на арабском, преуспел в нескольких тюркских диалектах и…
— Ты не можешь заткнуться сразу на всех?
Ноздря продолжил небрежно:
— У меня еще есть много достоинств и талантов, о которых я даже не начал говорить. Я хорошо лажу с лошадьми, как вы уже могли заметить. Я вырос среди них…
— Ты только что сказал, что был моряком, — заметил дядя.
— Правильно, я стал моряком, когда уже вырос, проницательный хозяин. А еще я разбираюсь в верблюдах, умею рассчитывать и составлять гороскопы тремя способами — арабским, персидским и индийским. Я отклонил предложения многих известных хаммамов, которые хотели нанять меня как непревзойденного мойщика. Я умею окрашивать седые бороды хной и убирать морщинки, используя мазь из ртути. Своей единственной ноздрей я умею играть на флейте лучше, чем музыкант делает это ртом. Также отверстие сие может быть использовано и для иных целей…
Тут отец, дядя и визирь воскликнули в унисон:
— Dio me varda!
— Этот человек и у личинки вызовет отвращение!
— Убери его, мирза торговец! Он пятно на городе Багдаде! Оставь его где-нибудь стервятникам!
— Я слышал и подчиняюсь, о визирь, — ответствовал торговец. — Позвольте показать вам другой товар?
— Поздно, — коротко сказал Джамшид, хотя он и мог бы сказать очень многое о торговце и его товаре. — Во дворце уже ждут нашего возвращения. Пойдемте, мессиры. Всегда есть завтра.
— И завтрашний день будет более ясным, — добавил торговец, мстительно глядя на раба.
Итак, мы покинули загон с рабами, а затем и базар и отправились в обратный путь вдоль улиц и садов. Мы уже подходили к дворцу, когда дядя заметил:
— Подумать только! А ведь этот презренный негодяй Ноздря так и не извинился!
Глава 3
Слуги снова переодели нас в нарядное платье, и мы опять присоединились к шаху Джаману, чтобы принять участие в вечерней трапезе. И снова еда оказалась восхитительной — всё, за исключением ширазского вина. Помню, что на десерт в тот день были сладости sheriye, которые представляют собой сорт пасты вроде нашей fetucine[132] лапши. Их делают из сливок с миндалем, фисташек и узких полосок золотой и серебряной фольги, таких тонюсеньких, что их тоже можно есть.
Пока мы обедали, шах сказал нам, что его светлейшая первая дочь, шахразада Магас, испросила дозволения отца составить мне компанию и сопровождать гостя во время пребывания в Багдаде, с тем чтобы показать город и его окрестности, разумеется в сопровождении дуэньи, и что сие позволение было ей дано. Отец бросил на меня косой взгляд, но поблагодарил шаха за его доброту и за доброту шахразады. После этого отец объявил, что поскольку теперь я точно буду в хороших руках, то совершенно необязательно покупать раба, который бы присматривал за мной. Таким образом, утром он мог со спокойной душой отправиться на юг в Ормуз, а Маттео — в Басру.
Я проводил дядю с отцом на рассвете; каждый из них ехал в сопровождении дворцовых стражников, которым шах поручил служить гостям и защищать их во время путешествия. После этого я отправился в сад, где меня уже ждала шахразада Магас (разумеется, со своей бдительной тенью, бабушкой), вознамерившаяся сегодня под ее присмотром показать мне город. Приветствуя шахразаду, я произнес традиционное «салям», ни словом не упомянув о ее намеках, да и сама Магас за весь день тоже ничего не сказала на этот счет.