е. Утром в день выборов отчего-то стало страшно. Испугавшись, что голос за Уоллеса станет в действительности голосом за Дьюи, я изменила своим убеждениям и проголосовала за действующего президента. Когда я позже призналась в этом Эрику, он лишь пожал плечами и сказал:
Наверное, кто-то в семье должен быть благоразумным.
Спустя два месяца «Большое бродвейское ревю» с Марта Маннингом стартовало на Эн-би-си. И сразу же стало грандиозным хитом. Вскоре после этого мне позвонил мой банкир и сообщил, на мой счет только что переведены пять тысяч долларов. Эрик да был человеком слова.
И вот наконец-то мой брат тоже добился огромного успеха. «Большое бродвейское ревю» превратилось в «Марти Maннинг-шоу» — и о нем говорил весь город. Его просто обожали. Я даже не поленилась купить телевизор — совершенно естественно, мне было любопытно увидеть то, что стряпал мой брат каждую неделю. Марти Маннинг и его компания стали настоящими звездами вечернего эфира. Но и Эрик с его писательской командой вкусили популярности. «Нью-Йорк таймс» в своем воскресном приложении поместила обзор будней писательской команды шоу Марти Маннинга, и Эрик был представлен остроумным главарем этой банды. Даже Винчелл упомянул его в своей колонке:
На днях услышал хорошую шутку в «Сторк клаб» от Эрика Смайта, автора Марти Маннинга: «Там, где есть завещание, обязательно найдется родственник!» Смайт, этот главный остряк шоу Маннинга, может похвастаться и талантливой сестрой, Сарой. Ее развлекательная колонка в журнале «Субботним вечером/Воскресным утром» каждую неделю заставляет хохотать наших милых женщин. Талантливые остряки, эти Смайты…
Неужели ты и вправду отпустил такую ужасную шутк Минчелле? — спросила я у Эрика.
Я тогда был пьян.
А ему шутка показалась смешной.
Как будто ты не знаешь, что у этих республиканцев никогда не было чувства юмора.
А мне понравилось, что меня назвали остряком.
Что я могу сказать, Эс? Наконец-то пришла, слава.
И не просто слава — потому что Эрик стал «звездой». Успех преобразил его. Он наслаждался вновь обретенной профессиональной самооценкой и финансовым благополучием. Ему удалось избавиться от ненависти к самому себе, от ауры неудачника. Уже через час после премьеры шоу он поменял свою жалкую студию на Салливан-стрит на элегантно обставленную квартиру в Хемпшир-Хаус на Сентрал-Парк-Саут. Арендная плата составляла двести пятьдесят долларов в месяц — почти в четыре раза выше, чем на старом месте в Гринвич-виллидж, — но, как любил повторять мой брат, «деньги для того и нужны».
Помимо таланта комедийного автора, в тот первый головокружительный год работы с Марти Маннингом Эрик открыл в себе один дар: бесшабашно транжирить деньги. Сразу после переезда на Сентрал-Парк-Саут он полностью обновил свой гардероб — отдавать предпочтение сшитым на заказ костюмам. В то время, как другие авторы Маннинга одевались в стиле персонажей Деймона Раньона — вездесущих репортеров, копающихся в грязном белье, — Эрик выбрал для себя образ денди Ноэла Кауарда: галстуки, двубортные пиджаки в клетку, как у принца Уэльского, ботинки ручной работы, дорогая парфюмерия. Но не только одежда подтачивала его бюджет. Каждый вечер он где-нибудь зависал — был завсегдатаем в «Сторк клаб», в «21», в баре «Астор», в джаз-клубах на 52-й улице. И всегда платил по счету за всю компанию. Точно же он настоял на том, чтобы вытащить меня на недельные каникулы на Кубу, где мы жили в самом дорогом отеле «Насьональ». А еще он нанял себе личного слугу. И вообще ссужал деньги всем, кто в них нуждался. Правда, в конце месяца всегда был на мели… пока не подходил очередной чек на получение зарплаты.
Я призывала его к умеренности в тратах, к необходимости ежемесячно откладывать хотя бы небольшую сумму. Он меня не слушал. Ему слишком хорошо жилось. К тому же он был влюблет музыканта по имени Ронни Гарсиа, саксофониста из джаз-банды клуба «Рейнбоу Рум». Ронни был миниатюрный американец кубинского происхождения, выросший на проспекте Гранд-Конкур: в Бронксе; бросивший в свое время среднюю школу музыкант-самоучка. Книги он проглатывал со страшной скоростью. Мне не доводилось встречать более начитанного человека. Как музыкант, он тяготел к Дику Хаймсу, Мелу Торме и Розмари Клуни… но мог поддержать интеллектуальную беседу о поэме Элиота «Четыре квартета» (с аутентичным бронксовским акцентом). Эрик познакомился с ним за кулисами «Рейнбоу Рум» на вечеринке в честь Арти Шоу[43] в апреле сорок девятого — и с тех пор они не расставались. Правда, афишировать свою связь они, конечно, не могли. Требовалась абсолютная конспирация. Хотя обслуга в Хемпшир-Хаус, очевидно, I ла о том, что Ронни живет с Эриком, об этом никогда не говорили вслух. Приятели по работе в шоу «Марти Маннинга» никогда не расспрашивали его о личной жизни — хотя все знали, что Эрик единственный в их команде, кто не хвалится своими успехами в охоте за юбками. На людях Ронни и Эрик никогда не демонстривали и намека на физическую привязанность друг к другу, при мне они никогда не говорили друг о друге, как о паре, однажды — когда я обедала с братом в Чайнатауне — Эрик открыто спросил меня, нравится ли мне Ронни.
По-моему, он замечательный. Умен, как черт, — и потрясающе играет на саксофоне.
Хорошо, — смущенно произнес он. — Я счастлив это слышать. Потому что… ну… мм… ты ведь понимаешь, о чем я, не так ли?
Я накрыла руку брата ладонью:
Да, Эрик, я понимаю. И это нормально.
Он осторожно взглянул на меня:
Ты уверена?
Если ты счастлив, то и я счастлива. И только это имее значение.
В самом деле?
Даже не сомневайся.
Он пожал мою руку.
Спасибо тебе, — прошептал он. — Ты не представляешь, как это важно для меня.
Я потянулась к нему и поцеловала его в голову.
Помолчи лучше, — сказала я.
Теперь нам осталось твою жизнь устроить.
Забудь об этом, — резко отозвалась я. И я не шутила. Притом, что я не была обделена мужским вниманием — не говоря уже о поклонниках, — я намеренно избегала серьезных отношений. Да, я четыре месяца встречалась с Дональдом Кларком, редактором издательства «Рэндом Хаус». Да, было у меня короткое увлечение журналистом «Дейли ньюс» Джином Смэдбеком. Но я оборвала оба их романа — возможно, потому, что Кларк был слишком приторным, в то время как Смэдбек в свои тридцать лет уже пытплся упиться до смерти (хотя пьяный он был чертовски обаятелен). Когда я сообщила Джину о разрыве, он очень расстроился, поскольку успел внушить себе, что влюблен в меня.
Ну-ка я угадаю, — сказал он. — Ты бросаешь меня ради какого-нибудь корпоративного хлыща, за которым будешь чувствовать себя как за каменной стеной.
Я уже была замужем за таким типом — как тебе хорошо известно — и оставила его через пять месяцев. Так что, поверь мне, я не нуждаюсь в каменной стене. Я сама себе опора.
Нет, ты все равно бросаешь меня ради кого-то.
Почему все мужчины считают, что, если женщина больше не желает их видеть, это исключительно потому, что должен быть кто-то другой? Извини, если разочарую, но я бросаю тебя не ради соперника. Я ухожу, потому что ты настроен на саморазрушение… а я не хочу участвовать в этой мелодраме.
Боже, вы только послушайте эту упрямую бабу.
Мне приходится быть упрямой, — ответила я. — Потому что только так можно сохранить себя… как бабу.
Эгот разговор произошел в баре отеля «Нью-Иоркер» на углу 34-й и Седьмой улиц. Наконец освободившись от настойчивого любовника, я на метро доехала до дома и остаток вечера вновь слаждалась божественным Энцио Пинца в роли Дон Жуана. Из всех записей моей теперь уже обширной коллекции это была единственная, к которой я возвращалась снова и снова. В тот вечер я наконец поняла почему. В опере Донна Эльвира клянется, отомстить Дон Жуану, потому что он обесчестил ее. По правде воря, гнев Эльвиры вызван тем, что она без памяти влюбилась в Жуана, который ее соблазнил и бросил. Тем временем Донна. на изо всех сил старается избежать преследований унылого торожного Дона Оттавио, который отчаянно хочет заполучить ее в жены.
Странно, но эта история оказалась мне близка. В свое время я уступила Дону Жуану. Уступила Дону Оттавио. Но зачем снова уступать кому-то, если нашла свой путь в жизни?
В канун нового, 1950 года Эрик закатил грандиозную вечеринку у себя дома. Приглашенных было человек сорок, не считая джаз-банды с саксофонистом Ронни (естественно). Мой контракт с «Субботой/Воскресеньем» только что продлили еще на два года. Благодаря Джоэлу Эбертсу стоимость моей колонки поднялась до ста пятидесяти долларов. Помимо всего прочего, журнал назначил меня своим кинокритиком, и это означало еженедельную прибавку в размере еще ста пятидесяти долларов. Я по-прежнему вела и колонку «Музыка для неискушенного слушателя». Все это означало, что в следующем году мой доход должен был составить шестнадцать тысяч — сумасшедшие деньги за такую легкую и увлекательную работу. Тем временем Эрик закончил долгие переговоры с Эн-би-си по пересмотру условий контракта. Мало того что он оставался главным автором Марти Маннинга, компания хотела, чтобы он разрабатывал новые идеи и для других шоу. Чтобы удержать его (и вырвать из цепких лап конкурента — компании Си-би-эс), ему повысили зарплату до четыхсот долларов в неделю, да еще предложили годовой оклад консультанта в двенадцать тысяч, вместе с собственным офисом и ceкретаршей.
И вот мы все набились в гостиную Эрика с видом на Центральный парк и громко кричали: «Пять-четыре-три-два-один», провожая последние мгновения уходящего сорок девятого, а потом шумно поздравляли друг друга с Новым годом и началом нового десятилетия.
Зацелованная десятками незнакомых людей, я наконец отыскала своего брата — он стоял у окна. Шоу фейерверков в парке озаряло ночное небо. Эрик, явно перепивший шампанского, заключил меня в свои медвежьи объятия.
Ты можешь в это поверить? — спросил он.