им глаза, они вынуждены принять меры… выселить извращенца.
Не называй себя так.
А почему нет? Теперь для всех я — извращенец. В конце концов, он ведь прав в том, что этот Смайт никогда не был женат? Не надо быть Лайонелом Триллингом[55], чтобы уловить скрытый смысл этой фразы.
Позвони Джоэлу Эбертсу — попроси подготовить запрет на выселение, а потом подавай на этих негодяев в суд.
А смысл? Они все равно выиграют, а я еще глубже увязну в долгах.
Я оплачу судебные издержки. И в конце концов, услуги мистера Эбертса не такие уж дорогие…
Но мы говорим о судебной тяжбе длиною в полгода… которую я в любом случае проиграю. Я не собираюсь опустошать твой банковский счет своими проблемами. Тем более что деньги тебе понадобятся. Благодаря мне твои позиции в журнале, вероятно, тоже пошатнутся.
Не говори глупости. Они же не станут приплетать родственников.
Но я ошибалась. Наутро после опубликования пасквиля Винчелла мне позвонила Имоджин Вудс, мой редактор из журнала «Суббота/Воскресенье». Она старалась говорить спокойно и непринужденно, но я почувствовала, что она нервничает. Она предложила встретиться за чашкой кофе. Когда я сказала, что выбилась из графика — еще бы, в такой нервотрепке — и не смогу с ней встретиться раньше следующего понедельника, ее тон изменился.
Боюсь, что дело срочное, — сказала она.
О… — я вдруг разволновалась, — что ж, может, поговорим сейчас?
Нет. Пожалуй, это не телефонный разговор… если ты понимаешь, о чем я.
Я поняла. И теперь была всерьез обеспокоена.
Хорошо. Говори, где и когда мы встретимся.
Она предложила бар отеля «Рузвельт» возле Центрального вокзала через час.
Но у меня сегодня днем крайний срок сдачи рукописи, — сказала я.
Подождет.
Я подъехала к отелю «Рузвельт» в назначенный час, в одиннадцать. Имоджин уже сидела за столиком, перед ней стоял бокал с «Манхэттеном». Она натянуто улыбнулась, увидев меня. Поднялась, поцеловала меня в щеку. Потом предложила мне выпить. Я сказала, что в столь ранний час предпочитаю кофе.
Выпей, дорогая, — сказала она, излучая тревогу.
Ну хорошо, — согласилась я, теперь уже чувствуя, что алкоголь, наверное, не помешает. — Виски с содовой.
Она сделала заказ. Коротко рассказала о том, что вчера вечером была на бродвейской премьере пьесы Гарсона Канина
Винчелл тоже там был, — сказала она, вглядываясь в мое лицо и изучая реакцию.
Я сохраняла невозмутимость.
Я думаю, что он чудовище, — продолжила она.
Я тоже так думаю.
И я просто хотела сказать, что вчера я тебе искренне посочувствовала, когда прочла эту заметку Винчелла.
Спасибо тебе… хотя их мишенью был мой брат.
Послушай, я хочу, чтоб ты знала: лично я полностью на вашей стороне…
У меня в голове настойчиво зазвучал сигнал тревоги.
Приятно слышать, — ответила я, — но, как я уже сказала, сейчас хуже всего приходится Эрику, а не мне.
Сара…
Что-то случилось, Имоджин?
Сегодня рано утром мне позвонил главный. Похоже, вчера вечером состоялось ежемесячное заседание редакционного совета, и одной из тем обсуждения стала шумиха вокруг твоего брата. Давай начистоту: дело даже не в его политических взглядах. Боюсь, их больше огорчили обстоятельства его частной жизни.
Ты верно заметила. Это его частная жизнь. Его прошлые политические взгляды. Но не мои.
Мы знаем, что ты никогда не увлекалась политикой…
Кто это мы?
Его Светлость Ральфа Джей Линклейтера вчера посетил некто по имени Свит из ФБР. Он сказал, что они проводят тщательное расследование политического прошлого твоего брата. Длится оно уже несколько месяцев. Совершенно естественно, что у них возник интерес и к твоей персоне.
Не могу поверить. С чего вдруг им интересоваться мной?
Дело в том, что, как и твой брат, ты персона публичная…
Я пишу очерки о кино, веду легкомысленную колонку, в которой рассуждаю о всяких пустяках…
Сара, прошу тебя… я — всего лишь передаточное звено. — Потом, оглядевшись по сторонам, она подалась вперед и прошептала: — Лично я считаю это расследование полным идиотизмом. И куда более антиамериканским, чем та антиамериканская деятельность, которую они выявляют. Но я невольно вовлечена в это, как и все остальные.
Я никогда, никогда не была коммунисткой, — прошипела я. — В сорок восьмом я голосовала за Трумена, а не за Уоллеса. Господи, да я, наверное, самый аполитичный человек во всей Америке.
То же самое федералы сказали Линклейтеру.
Тогда в чем проблема?
Проблем на самом деле две. Первая — это твой брат. Если бы он согласился сотрудничать с Эн-би-си, все было бы в порядке. Тот факт, что он не стал этого делать, создает проблему для тебя и для нашего журнала.
Но почему? Я ведь ему не нянька
Послушай, если бы Эрик повел себя по-другому, статья Винчелла никогда бы не появилась, и инцидент был бы исчерпан. Но теперь на твоем брате клеймо бывшего коммуниста и человека, у которого… как бы это сказать?… нетрадиционная частная жизнь. Из того, что я узнала сегодня утром от Линклейтера, поняла, что редакционный совет очень обеспокоен тем, что его проблемы каким-то образом бросают тень и на тебя…
Всё, прекратим этот треп, Имоджин, — громко произнесла я. — Из того, что ты сказала, я поняла, что журнал боится иметь колумнистку, чей брат — коммунист в прошлом и гомосексуалист в настоящем…
В баре воцарилось зловещее молчание. По выражению лица Имоджин можно было догадаться, что она готова провалиться сквозь землю.
Да, — тихо сказала она. — В этом суть их дилеммы. — Она сделала мне знак наклониться к ней. — Но все усугубляется еще одной проблемой. Его Светлость знает о тебе и женатом мужчине.
Я откинулась на спинку стула, ошарашенная этой новостью.
Кто ему сказал? — наконец вымолвила я.
Тот парень из ФБР.
Я всё не могла прийти в себя от удивления.
Но откуда, черт возьми, он узнал?
Я так думаю, что, когда они два месяца тому назад приступили к расследованию в отношении твоего брата, решили покопаться и в твоем прошлом. Никакой политики они в нем не нашли, зато установили твою связь с женатым парнем…
Но они могли это сделать, только если шпионили за мной. Или прослушивали мой телефон. Или…
Не знаю, как им это удалось. Но факт остается фактом: они знают. И рассказали об этом Линклейтеру… а уж Линклейтер информировал редакционный совет.
Но… но… это моя личная жизнь. Она никоим образом не отражается на моей колонке. Я хочу сказать, я ведь не из тех, кто светится на публике. Ты же знаешь, я даже запретила помещать мою фотографию в журнале. Никто не знает, кто я такая. И меня это устраивает. Так почему… почему?., кого-то должно волновать, с кем я живу?
Думаю, теперь, после разоблачения твоего брата, Линклейтер обеспокоен тем, что просочится информация и о твоей частной жизни. То, что Эрика вызовут повесткой в Комиссию по расследованию, — вопрос времени. Естественно, его показания станут достоянием прессы. Если он по-прежнему будет отказываться от сотрудничества, его заклеймят позором и наверняка впаяют срок. Это вызовет еще больший резонанс. И кто поручится за то, что федералы не сольют Винчеллу или любому другому прохвосту пикантные подробности о тебе и твоем женатом друге? Могу себе представить, что напишет эта сволочь: «Оказывается, интересная личная жизнь не только у красного Эрика Смайта. Его одинокая сестра Сара — та, что ведет популярную колонку „Будни" в журнале „Суббота! Воскресенье", — тоже не теряет времени даром в компании своего дружка с обручальным кольцом на безымянном пальце. А я-то всегда думал, что „Суббота/'Воскресенье" — это семейный журнал».
Но это же бред…
Я знаю… но именно так будет думать обыватель. У меня есть брат, он преподает химию в Беркли. И ректорат недавно попросил его подписать клятву лояльности — да-да, настоящий документ, в котором он клянется, что не состоит ни в какой подрывной организации, угрожающей безопасности Соединенных Штатов. Каждого преподавателя университета вынудили подписать такую бумагу. По мне, так все это возмутительно. Так же, как и то, что происходит с твоим братом. И с тобой.
А что происходит со мной, Имоджин?
Она выдержала мой взгляд:
Они хотят на время закрыть обе твои колонки.
Другими словами, вы меня увольняете.
Нет, мы не увольняем тебя, ни в коем случае.
Тогда как это называется, черт возьми?
Выслушай меня. Главный действительно очень хорошо к тебе относится, Сара, как и все мы. Мы не хотим тебя терять. Мы просто думаем, что, пока не разрешится ситуация вокруг твоего брата, тебе лучше залечь на дно.
Иначе говоря, убраться куда подальше.
Можно и так сказать — и в сложившихся обстоятельствах я не считаю это самым плохим вариантом. В следующем номере журнала мы анонсируем, что ты взяла творческий отпуск на полгода. Мы будем по-прежнему выплачивать тебе жалованье двести долларов в неделю. Пройдет полгода, и мы вернемся к этому разговору.
А если к тому времени у моего брата не кончатся неприятности?
Давай решать проблемы по мере их поступления.
Что, если я решу бороться? Выступлю публично с обвинениями в том, как вы дружно прогибаетесь под давлением этих…
Я бы на твоем месте не затевала этого. Ты не выиграешь в одиночку, Сара. А если попытаешься бороться, они тебя просто уволят, и ты останешься ни с чем. По крайней мере, в той ситуации, которую я тебе предлагаю, ты сохранишь и лицо, и источник дохода. Считай это оплачиваемым творческим отпуском, подарком от журнала. Съезди в Европу. Возьмись за роман. Все, о чем просит Его Светлость, это…
Я знаю… мое полное и безоговорочное молчание. — Я встала из-за стола. — Я ухожу.
Пожалуйста, не делай резких движений, — попросила она. — Хорошенько обо всем подумай.
Я кивнула. Имоджин тоже встала. Взяла меня за руку.
Мне очень жаль, — прошептала она.