Где-то в другой части периметра, в отдалении от нас, нарастала стрельба. Мучительно медленно прошел час (или, может быть, это было всего 45 минут?). Наконец, прибыл наш спаситель «Волшебный дракон Пафф» — плывущий над нашими головами огромный вертолет CH-47. Он открыл огонь из своих пулеметов 50-го калибра, выплевывая во все стороны красные трассирующие снаряды. Интенсивный сверлящий шум вертолета напоминал рык потустороннего древнего чудища.
Я силюсь собрать воедино картину событий в хронологическом порядке. Нам наконец-то приказали выдвигаться для усиления другой позиции. По команде мы собрались в отдельную группку и начали перемещаться вдоль внутреннего периметра. Большая часть небосвода озарялась всполохами, заменявшими яркий свет полной луны. Мы были видны как на ладони. Со всех сторон звучало все больше взрывов; практически невозможно было услышать что-то иное. Но в какой-то момент я все же услышал другой звук, поскольку он был просто оглушительно громким, а затем ощутил снаряд-«улей», выпускаемый шедшим за нами танком, возможно, примерно в 100 метрах от нас. Почему выстрелили? Это уже было неважно. Кто-то обосрался! Ударная волна накрыла и откинула нас на 10–20 метров, может быть, еще больше. Я отключился. Понятия не имею, как долго оставался без сознания или куда упал.
Через некоторое время — возможно, 5–10 минут, может быть, дольше, я уже никогда не узнаю — я очнулся, но все еще ощущал, будто нахожусь во сне. Возможно, я был контужен, но не понимал этого. Я еле встал на ноги. Никого из моей группы рядом не было. Я мог нормально передвигаться, крови я у себя не заметил и вроде ничего не сломал. Мне казалось, что со мной все в порядке. При этом только неделю назад я наблюдал за погрузкой парня из нашего взвода в санитарный вертолет. Он был ранен в живот и с облегчением покидал поле боя. На следующий день после его эвакуации нам стало известно, что он умер от «внутреннего кровотечения» — смерть, которую я себе не мог представить. А бедняга считал, что ему повезло.
Сжимая винтовку в руках, я бежал к месту, которое, мне казалось, уже видел при свете дня. Бренчание моей амуниции звоном отдавалось в ушах. Один за другим, в отдалении раздавалось все больше взрывов. Знал ли кто-нибудь, что происходит? Не уверен, что хоть кто-то был в курсе. Наконец я все-таки добежал до солдата из моей роты. Он что-то кричал, но я едва слышал его, вероятно, мои барабанные перепонки все еще отходили после встречи с «ульем».
Мне и еще двум-трем бойцам приказали отправляться в джунгли для усиления другого участка периметра. Там мы обнаружили еще одного солдата, сидящего в полном одиночестве в окопе. Он был без каски, страшно испуган, может быть, в состоянии шока. Указывая в неизвестном направлении, он крикнул: «Я видел их! Они там». Но где это «там»? Сколько сейчас времени? Кто-то сказал «2 часа» — середина ночи. Казалось, всего несколько минут назад еще было всего 10 часов вечера.
И тут мы услышали ужасный рев. Возможно, звуки приближающегося конца света? С освещенного ночного неба очень быстро, как прорезающая океан акула, снижался прямо над нашим периметром истребитель-бомбардировщик F-4. Столь близкое расстояние от земли вкупе с апокалиптическим звуковым рядом прочили скорую смерть всем нам. Это было сумасшествие: они собирались сбросить бомбы прямо на нас! Я запрыгнул в окоп к испуганному солдату и закопался как можно глубже в землю, которая тряслась и трепетала от падения где-то недалеко от нас 225-килограммовой бомбы. Боже милостивый! Кого-то разнесло на куски! Ничто не может быть более ужасающим, чем подобная бомба.
Единственное, что мне оставалось делать, — это оставаться живым. Больше всего мы боялись столкнуться с северовьетнамским бойцом, вооруженным ручным противотанковым гранатометом (РПГ), которого было достаточно, чтобы уничтожить наши бункеры с расстояния в 20–50 м. Я уже насмотрелся на тела, разорванные РПГ противника, и все мы страшились этого оружия, отчасти потому, что у нас не было сравнимого по эффективности переносного ракетного комплекса. Да и их АК-47 были гораздо лучше, чем наши игрушечные M16. Наша артиллерия теперь обстреливала джунгли фосфорными зажигательными снарядами, которые вспыхивали белым огнем, уничтожавшим деревья, кустарники и все, что попадалось на пути. Ужасный запах химикатов. По-прежнему никого. И вдруг все звуки стихли. Это было жутко.
Тишина сохранялась какое-то время, лишь периодически нарушаясь отдаленной стрельбой из винтовок и пулеметов, но их звук постепенно затихал. Сколько сейчас было времени? Около 4 часов утра? Как это было возможно? Только что было 2 часа. Мы провели следующий час в состоянии оцепенения посреди пропитанных влагой джунглей. Никого. Все обездвижены. С разных сторон начинают появляться пережившие потрясение солдаты. Некоторые тихо переговариваются между собой. Дневной свет медленно вступал в свои права, как будто ни в чем не уверенный. Произошло боевое столкновение. «Они» были здесь, в этом нет сомнений, однако я так и не увидел ни одного из «них».
Насколько я помню, затем мы начали продвигаться обратно к командному пункту нашего взвода в пределах периметра. Для эвакуации раненых были направлены вертолеты. Пострадавших оказалось гораздо больше, чем я предполагал: около 150 человек с ранениями различной степени тяжести. Это без учета погибших с нашей стороны: мне называли цифру где-то 25 человек, однако трупы я не видел. Хотя я, кажется, все еще не оправился от контузии, мне дали задание обойти периметр и похоронить «гуков», которые начали распространять ставший знакомым всем нам отвратительный запах.
При дневном свете мы увидели обугленные трупы, остатки напалма и серые стволы деревьев. Люди погибали со страшными гримасами и белыми масками химикатов на лицах. Их тела застыли в предсмертных позах: кто-то стоял, кто-то сидел. Это был апофеоз смерти. Некоторые из погибших были покрыты белым пеплом, другие обгорели дочерна. Выражения их лиц, если их было вообще возможно разглядеть, свидетельствовали о чудовищных муках и ужасе. Как человек может принять такую смерть? Прорываясь вперед, под смертоносным градом бомб и артиллерийских снарядов. Зачем? Испытывали ли они страх? Или разум уже покинул их к тому моменту? За что тебе достается такая смерть? Об этом было страшно даже думать, однако я не боялся, а испытывал волнение. Мне казалось, что я покинул наш мир и теперь нахожусь в месте, где специально для меня выставлен свет, позволяющий мне заглянуть в иную жизнь. Возможно, военные сочтут эту сцену адом, я же видел в ней нечто божественное. Человек может преисполниться Духа Святого, испытав и пережив эту великую разрушительную силу.
В последующие несколько часов я осознал масштабы случившегося. Большинство погибших были полностью экипированными и хорошо вооруженными солдатами северовьетнамской армии. Кто-то предположил, что это китайские военные, одетые в форму ВНА[21], но я не разделял это мнение. Погибшие выглядели как вьетнамцы. Те из трупов, которые оставались более-менее целыми, мы уносили на носилках, проходя 50–100 метров в поисках тел (или их частей). Нам пришлось доставить по воздуху бульдозер, чтобы выкопать огромные братские могилы. Я еще долго в этот день помогал закидывать разбухающие тела в эти глубокие ямы. Банданы поверх наших носов и ртов нисколько не помогали от трупной вони. Было примерно 400 погибших. Мы работали посменно, бригадами по 2–3 человека, забрасывая трупы в единую кучу, как рыбаки, вываливающие улов в трюм. Позже мы облили тела бензином, а бульдозер завалил их кучами грязной земли, окончательно похоронив память о погибших.
Ни один человек не должен видеть такого количества смертей. Я был слишком молод, чтобы осознать весь трагизм ситуации, а потому постарался стереть эти воспоминания из сознания. Как это ни парадоксально, но ту сцену я вспоминаю, как поразительно прекрасную ночь с фейерверками: я не увидел ни одного врага, в меня не стреляли, да и мне выстрелить не удалось ни разу. Это было подобно сновидению, после которого просыпаешься целым и невредимым. Я был благодарен за свое спасение, но одновременно оставался в оцепенении и растерянности от произошедшего. Мне вспоминались эпизоды из эпической поэмы Гомера о богах и богинях, спускающихся с Олимпа к залитым кровью полям брани у Трои, чтобы прийти на помощь своим любимцам, окутывая их туманом или плащом и унося в безопасное место.
Прошел почти год. В ноябре 1968 года я покинул Вьетнам. К тому времени я уже отслужил в трех различных боевых подразделениях 25-й пехотной дивизии в южном секторе и 1-й кавалерийской дивизии[22] в северном секторе страны. Меня дважды ранили и эвакуировали: в первый раз — после ночного нападения из засады, где я получил кусок шрапнели (а может быть, и пули), который прошел мою шею насквозь, почти разорвав мне яремную вену; во второй раз — после дневного нападения, где очередная шрапнель, на этот раз из подрывного заряда, установленного на дереве, попала мне в ноги и ягодицы. Отличившись в одной стычке, я был удостоен Бронзовой звезды за героизм. Подробнее я расскажу об этом в главе 3. Я участвовал примерно в 25-ти или более вертолетных десантах и был произведен в ранг специалиста 4-го класса. Даже приобретя боевой опыт, я старался избегать более ответственных должностей, например, связанных с командованием подразделением. Я продлил срок службы на передовой в 1-й кавалерийской дивизии на три месяца, чтобы меня уволили из армии на три месяца раньше изначально положенных двух лет. Это означало, что мне не нужно было потом еще полгода служить на территории США. Некоторые члены моего взвода полагали, что это бессмысленный риск, однако я ненавидел казарменные порядки, предпочитая им опасности и свободу джунглей. Кроме того, я подсел на мощную вьетнамскую травку, к которой пристрастился вместе с моими чернокожими товарищами по оружию, посвятившими меня в новый образ мышления и видения. К этому мы еще вернемся.