Когда Никсон под предлогом необходимости закончить боевые действия вторгся в Камбоджу в апреле 1970 года, через 18 месяцев после избрания на пост президента, студенты, да и большая часть населения, продемонстрировали беспрецедентное для этого поколения неистовство. Был случай, когда демонстранты, плотно забив улочки, прошли прямо под окнами квартиры Найвы, расположенной на втором этаже нашего дома. Они скандировали и несли свечи над головами. Это было торжественное и красивое зрелище. Однако я не был ни с ними, ни против них. «Да пошли вы! Я уже отбыл там свой срок, я не должен ни перед кем извиняться!» Таков был образ моих мыслей. И я не помню, чтобы разделял общий гнев по поводу стрельбы, открытой запаниковавшей Национальной гвардией в Кентском университете в мае того же года. Погибли четыре студента, еще девять были ранены. Состоятельные родители пострадавших были в бешенстве. Никсон зашел слишком далеко, но отказывался отступить. Все это было очень захватывающе. В воздухе пахло революцией. Я снимал материалы для коллектива, который мы образовали под руководством Скорсезе («Уличные сцены», 1970 г.), но отсутствовал, когда строители атаковали одну из наших студенческих съемочных групп на Уолл-стрит. По всей видимости, нападавших науськивали отморозки из близкого окружения Никсона. Две наши дорогие камеры и значительная часть оборудования были уничтожены.
На фоне этого общенационального хаоса из многих университетов выгоняли профессоров, будто бы мы переживали китайскую культурную революцию. Студенты отобрали киношколу у взрослых, «освободили» комнаты от оборудования, сформировали революционные комитеты, где всем заправляли парни и девушки из «Черных пантер», и после многочисленных обсуждений, полных трескучей риторики, провозгласили, что туалеты — унисекс-пространство. После недели «оккупации» был практически полностью разгромлен весь восьмой этаж школы, в чем я усматривал печальную кульминацию испорченных представлений американцев о революции без дисциплины. Каждый хотел стать генералом. У киношколы ушло довольно много времени и значительные финансовые средства на то, чтобы оправиться после всех разрушений. Ничего хорошего, кроме неистовства, не вышло из этого безумия. Мне следовало бы быть вместе со студентами, но я полагал, что они не готовы к чему-то серьезному, к тому же у них напрочь отсутствовала дисциплина, а уж если бороться с ублюдками, то надо быть готовыми к крови. Нужно быть безжалостными. С другой стороны, какими бы организованными ни выглядели «Пантеры», многие из них были обыкновенными расистами, которые далеко не ушли бы, перерезав всех белых.
Праздновать особо было нечего по окончании киношколы в мае 1971 года. Меня не ждала работа, а моими наработками тем более никто не интересовался. Диплом бакалавра изящных искусств ничего не значил — очередное настенное украшение, подобно моей Бронзовой звезде. У меня не было иллюзий. Несколько человек из нашего класса водили такси — самая стабильная подработка, которую я смог найти. Я трудился в ночную смену с 18 до 2–3 часов, что давало мне возможность днем писать киносценарии. С учетом чаевых я зарабатывал примерно $30–40 за ночь — нормальные деньги для того времени. С учетом зарплаты Найвы и фиксированной арендной платы за ее квартиру на жизнь нам хватало.
Я никогда не забуду ощущение опустошенности, с которым я возвращался через город домой от таксопарка в 2–3 часа утра. Автобусы в такое время — редкое явление. Одежды на мне было немного: свитер, армейская тропическая куртка и тонкие джинсы, которые не могли защитить меня от свирепых порывов холодного ветра с реки Гудзон, дующего вдоль высоченных стен нью-йоркского каньона. Можно было сдохнуть от переохлаждения прямо посреди пустой улицы, и всем было бы все равно, по крайней мере в это время суток. Под стук своих зубов я считал кварталы до квартиры Найвы — моего маленького убежища посреди большого мира. После подобной 45-минутной прогулки в обнимку с ветром я наконец-то добирался до дома, изрядно замерзнув. Меня еще несколько минут не отпускал озноб. Я тихонько забирался в кровать и обнимал ее теплое, как тостер, тело (тостом был я). Она ворочалась, и иногда мы молча занимались любовью в темноте.
Найва искала путь к моему сердцу. Когда наши отношения начали становиться серьезными, она сходила к своему гинекологу, который рекомендовал отправиться к доктору и мне. Вердикт врача из больницы при медицинской школе Нью-Йоркского университета стал неожиданно болезненным. Доктор сказал, что у меня никогда не будет детей из-за слишком малого количества сперматозоидов, и он не видел нужды разбираться в причинах. Впрочем, чего я ожидал? Если бы я в 1950-х годах посетил психушку с вопросами о депрессии, мне бы, естественно, сразу же предложили бы лоботомию. Имелся ли выход из моей ситуации? В принципе, нет. Мне было трудно поверить, что этот диагноз окончателен, но я принял его. Да, я был подавлен этой новостью. «Никогда не будет детей». Звучит как что-то из оруэлловского «1984». По всей видимости, бедам моей матери, которая смогла с трудом родить одного ребенка, предстояло продолжиться и в моем поколении. Я видел причину в тяжелых родах с помощью акушерских щипцов, или в операции, которую я перенес в 6 лет, мне преподносили ее как аппендэктомию, но в действительности это было удаление неопустившегося яичка.
Но была еще другая возможная причина этой ситуации: Вьетнам. Я впервые соотнес использовавшееся там химическое оружие с газовыми атаками времен Первой мировой войны, о которых рассказывал мне Пепé. Во Вьетнаме мы в больших количествах использовали агент «оранж»[39] производства Dow Chemical, который серьезно подорвал генофонд вьетнамцев и отравил их земли. Мы часто патрулировали в обработанных «оранжем» районах и ни о чем не волновались. То, что агент «оранж» имел побочные последствия для здоровья, тогда только становилось предметом исследований. Какая поразительная сделка с судьбой: как пехотинец я сохранил свою жизнь в обмен на уничтоженное будущее. Я сходил к еще одному врачу, чтобы услышать вторую точку зрения, но прогноз был все тот же. Мой отец воспринял известие стоически, а моя мать уверяла, что все это бредни и что у меня когда-нибудь будет ребенок. Она ведь была суеверной и всегда меня поддерживала.
И самое важное — Найву, похоже, это совсем не беспокоило, что навело меня на мысль о ее возможном нежелании иметь собственных детей. Не то чтобы мы могли их себе позволить, но в любом случае Найва быстро приспособилась к новым реалиям и в дальнейшем редко говорила о детях. Это заставило меня поверить в то, что наибольшее удовлетворение она получала от своей дипломатической работы и крепких связей со своей большой семьей в Ливане, особенно в качестве любящей тети и сестры.
Чего Найва хотела по прошествии почти года совместной жизни — так это пожениться. Она откровенно призналась мне, что в противном случае нам лучше расстаться. Она не могла продолжать жить в условиях неопределенности. Не имея каких-либо будущих перспектив, подобно самураю из фильма Куросавы, оставшемуся без господина, я согласился на брак, хотя все еще был слишком молод, чтобы осознать последствия этого решения. Мы устроили небольшую гражданскую церемонию в мэрии в присутствии ее любимого начальника-посла, его жены, моей матери, преисполненной надежд, и моего отца, настроенного скептически. Несмотря на то, что Найва маме нравилась, она понимала, что моя новоиспеченная супруга не та, «единственная». Ну а папа видел в ней своего рода очередную остановку на пути к той преисподней, куда я направлялся.
Со временем я стал чувствовать себя комфортнее. Моя жесткость смягчилась. Мои клыки притупились. Я не могу сказать, что для меня наш брак был основан на любви, скорее — на чувстве комфорта и взаимной заботе. Я был очень счастлив значительную часть моей жизни провести совместно с этой утонченной женщиной, которая отличалась цельностью и большей зрелостью, чем я. Она высоко ценила трудовую этику. У меня в год получалось примерно по два оригинальных сценария, не считая литературных обработок. Помимо вождения такси, у меня были подработки в качестве ассистента продюсера на различных проектах. Самым большим прорывом стала работа с Cannon Films, передовой независимой киностудией Нью-Йорка (именно они выпустили «Джо»). Cannon Films собиралась снимать комедию с большим бюджетом. Руководил проектом звездный режиссер студии Джон Эвилдсен (позже он снимет «Рокки»). В первый день у меня было простое задание: свозить актера на машине на примерку и в другие места. Без проблем. Я забрал его, и мы начали продираться сквозь нью-йоркские пробки. Он позволил себе несколько острот по поводу фильма. У меня сложилось впечатление, что в качестве стендап-комика он изображал типичного высокомерного нью-йоркца. По всей видимости, он привык к тому, что его шутки вызывают смех, но я не находил его особенно смешным, скорее несносным. Рабочий день закончился, я высадил его, а через час меня уволили. Что я натворил такого? Продюсер сообщил мне, что я, оказывается, целый день развозил на машине чертову звезду фильма — Джеки Мейсона, которого вывело из себя то, что я его не только не узнал, но даже не слышал о нем. Это было мое жесткое первое впечатление от киноиндустрии. Впрочем, меня абсолютно не удивило, что фильм «Стукач» (первая главная роль Мейсона в кино) превысил свой бюджет, по-видимому, из-за сумасбродства комика, и практически не попал в прокат. И без того бедствующая Cannon Films потеряла на этом много денег.
Наконец, с помощью одного из друзей Найвы, основателя крупной автотранспортной компании, мы с двумя молодыми продюсерами договорились о съемках малобюджетного фильма неподалеку от Монреаля.
«Припадок»[40] (первоначальное название — «Королева Зла») был основан на очень ярком кошмаре, который мне как-то приснился. Страшный сон превратился в сценарий, в котором я — автор и иллюстратор сверхъестественных историй — жил в довольно большом старом загородном доме с женой и маленьким сыном. На выходных мы с семьей принимали у себя представителей всех возможных классов и прослоек общества, эклектичную группу людей, с которыми мне было комфортно. До этого