то, что требуют, по возможности без спешки, не высовываться ни под каким предлогом и не выделяться. От Барнса были сплошные проблемы, он, как магнит, притягивал к себе угрозу. Следовать за ним было определенно опасным занятием. К тому моменту я отслужил семь месяцев, был два раза ранен и усвоил кое-какие уроки.
Из-за моих ранений меня освободили от участия в дальнейших боевых действиях. Меня сначала направили из 25-й пехотной дивизии на юге во вспомогательное подразделение военной полиции в Сайгоне, где я охранял места расквартирования и отдельные здания — исключительно скучное времяпрепровождение, которое в мгновение ока могло неожиданно стать смертоносным. Мастер-сержанты (шесть полосок с ромбиком по центру) составляли сонм армейских богов. Это были чины, наиболее приближенные к генеральским, с которыми нам доводилось общаться: «пожизненные» военные в возрасте за 40–50 лет, у которых за плечами было по 20–30 лет военной службы со времен Второй мировой и Кореи. Крутые парни, многие из которых были достаточно расчетливы, чтобы избегать участия в бою с риском для жизни, когда их ожидает хорошая пенсия по окончании службы. По этой причине большинство из них оставалось в тылу, выполняя непыльную «административную» работу и в зависимости от задиристости своей натуры соответствующим образом опускали солдат по возвращении на базу. Поводы были различные: претензии к обмундированию, незаправленная постель, что-то с винтовкой, иногда — наркотики, алкоголь или «ненадлежащий настрой». С чем бы подобное воспитание ни было связано, оно неизменно выливалось в форменное издевательство. Мой мастер-сержант ругал меня за штанины, как заправленные, так и выпущенные поверх моих «грязных» ботинок, равно как и за то, что осмеливался ему перечить. Он применил ко мне Статью 15[49] — распространенное средство наказания недисциплинированных солдат без обращения в военный трибунал. Предполагая, что проиграю дело, я добровольно согласился вернуться на передовую. Мой сержант был рад избавиться от меня, и вскоре мне приказали отправляться на север в 1-ю кавалерийскую дивизию, недалеко от демилитаризованной зоны (ДМЗ) между Северным и Южным Вьетнамом. Здесь я и провел оставшиеся дни моей 15-месячной службы.
Мои отношения с представителями породы мастер-сержантов оставались напряженными всегда. Я не упоминаю старших офицеров, поскольку их мы редко видели. Из офицеров ближе всего к нам были взводные лейтенанты. Одни из них считались хорошими людьми, другие — плохими, большинство — никакими, не оставившими о себе памяти. Нашими боссами были такие взводные сержанты, как Барнс. Иногда на уровне роты выделялись какие-нибудь капитаны, но по большей части они не имели никакого отношения к пузырям, в которых мы жили. Представьте себе: вы с товарищами разбросаны по джунглям или даже по рисовым полям, и ваш лейтенант или капитан растворяется в зарослях или где-то в боевых порядках. Майоры появлялись редко, держались особняком и никогда не разговаривали с нами. Я видел их только во время крупных операций на уровне батальона. Помимо этого, я разок-другой узрел воочию подполковников. Генералы были так же редки в этих джунглях, как полярные медведи или орлы. В равной мере я не сталкивался с военными корреспондентами, о которых так много писалось. Они предпочитали тусоваться с морпехами, которые обожали быть в центре внимания и целенаправленно работали со СМИ. Нашей «регулярной армии» не хватало гламура, наши истории редко привлекали внимание «в большом мире».
Если сержант Барнс выступал в роли мифического Ахилла, то сержант Элайас был благородным, но обреченным Гектором. Я познакомился с ним в моем предыдущем подразделении — дальнем разведывательном дозоре (ДРД). Элайас был сержантом отделения, с тремя шевронами без дуг. Для далеких от армии людей все это может казаться несущественным, однако в сержантской табели о рангах каждая полоска означала различные уровни оплаты, привилегий, а иногда даже жизнь или смерть. Элайас, исходя только из его опыта службы, должен был иметь четыре полоски и мог бы исполнять обязанности сержанта взвода, как Барнс. Он явно в чем-то провинился. Среди нас было немало обстрелянных ветеранов, пониженных в звании. Элайас явно относился к их числу. Это чувствовалось по той гордости, с которой он носил свою полинявшую форму с закатанными рукавами и отворотами, индейский серебряный браслет на гладком запястье и буддистский медальон на безволосой груди. Как и Барнс, он был плотно сбитым и гибким человеком, ростом чуть выше 170 см, с блестящими темными бегающими глазами, полным жизни, похожим на Джима Моррисона на обложке его первого альбома. Обычно мужчинам не говорят, что они «прекрасны», но он был прекрасным индейцем племени апачи с примесью испанской крови, откуда-то из Аризоны. Если верить слухам, на гражданке он «мотал срок» и, возможно, заключил сделку с судьей с условием пойти в армию. Это был его второй срок во Вьетнаме. Стоит учитывать, что такие парни, как он, могли накопить приличные суммы за участие в боевых действиях. В деньгах он нуждался: я слышал, что он был несчастлив в браке, и у него подрастала дочка.
Вне всяких сомнений, будущее Элайаса с учетом темных пятен в его биографии виделось как «пожизненная» военная карьера при условии, что он смог бы удержаться на службе не менее 20 лет. Это был наиболее реальный источник денег для него. Судя по тому, что мне приходилось читать о неуловимых апачах давних времен, они легко брали верх над обычной кавалерией. Как и любая система последовательного угнетения, резервации истощили их. Никто не мог противостоять методам белого человека, сводившимся к ловкому использованию денег и в качестве вознаграждения, и в качестве подкупа. Всех нас заманивают в гигантскую коррупционную систему.
Элайасу искренне нравилось ходить в дозор. Именно этим и занимались в ДРД — шли на риск. Эти парни маленькими группами по 5–12 человек углублялись в джунгли и возвращались с информацией, которая должна была иметь переломное значение. Иногда они отправлялись в долину Ашау и вели наблюдение с тропинок и горных вершин за двигавшимися по тропе Хо Ши Мина из Лаоса или Северного Вьетнама силами регулярной армии Демократической Республики Вьетнам[50]. Такие отряды должны были не вступать в бой, а просто отслеживать местонахождение противника и сообщать о результатах наблюдения, порой вызывая огонь артиллерии или же без особого шума возвращаясь на базу. Некоторые ужасы были больше раздутыми слухами, нежели реальными случаями. «Никто живым не вернется», как правило, следовало воспринимать как преувеличение. Большую часть времени вообще ничего не происходило.
Как мои читатели уже, возможно, догадались, только я добрался до 1-й кавалерийской дивизии на севере, как другой мудила — мастер-сержант с огромными закрученными усами, нелепо смотревшимися на его испитом лице, венчавшем худосочную зататуированную фигуру, отстранил меня от ДРД за «вызывающее поведение». Этот увешанный сверх меры знаками отличия обладатель шести полосок опрокидывал в себя больше виски, чем многие сломленные жизнью ковбои за пятьдесят. Его раздутое пузо, непонятно как державшееся на костлявом тощем теле, свидетельствовало, что его пропитанные виски мозги более не в состоянии были переваривать пищу или мысли. Есть люди, для которых нет ничего более приятного, чем обосрать с бодуна «этого гребаного шнурка».
Тем не менее мне удалось немного лучше узнать Элайаса. С ним было весело проводить время, и он, казалось, нравился всем, ни у кого к нему не было претензий. Он курил наркоту в тылу, любил музыку и умел ботать по фене. Барнс был жестким и настоящим, а Элайас — эдакой мечтательной кинозвездой. Глядя на Барнса, ты мог быть совершенно уверен, что он переживет эту войну. Кто мог угробить Барнса, если это не удалось даже пуле, попавшей прямо в голову? А вот Элайас… Совершенно другой чувак, другая судьба. Он был более уязвимым, более женственным. С Барнсом я был настороже, но я хотел получить назначение в отделение к Элайасу, чтобы иметь возможность блеснуть и выпендриться перед ним. Мне хотелось ему понравиться. Из-за того мастер-сержанта я лишился этой возможности навсегда.
После того как меня выкинули из ДРД, я оказался в обычном подразделении 1-го батальона 9-го кавалерийского полка. Именно здесь я познакомился с сержантом Барнсом, который всем тут заправлял. И именно здесь, примерно через месяц, до меня дошло известие. Новость была озвучена мимоходом, как услышанный по радио счет бейсбольного матча. Какой-то «сержант Элайас из ДРД» погиб во время патрулирования из-за чьей-то бестолковости: случайно взорвалась граната. Детали происшествия были неясны, но граната принадлежала кому-то из наших. Это не была засада или перестрелка. Такого хорошего человека погубила чья-то ошибка. Боже мой! Я даже представлял себе, как тот мастер-сержант, мудак, имевший на меня зуб, отправляется на простое задание, чтобы выполнить свою боевую норму, с небрежно закрепленной гранатой. Но, если оставить в стороне мое предубеждение в отношении мастер-сержантов, что я мог знать о том, что произошло? Я попытался это выяснить, но докопаться до правды во время войны практически невозможно. Чтение рапортов постфактум, если вы вообще получите к ним доступ, столь же мало вам поможет.
Когда в джунглях завязывается перестрелка, сначала непонятно, кто и откуда стреляет. Из-за причудливых углов отражения звука в джунглях зачастую не знаешь, где свои. Только выстрелы, дым, крики по радио. Часто получалось, что свои же стреляют мимо тебя в сторону предполагаемого нахождения противника. Ничего приятного в этом чувстве нет. Смерть обступает тебя со всех сторон, со всех 360 градусов.
Никто из моего нового подразделения, в том числе Барнс, не был знаком с Элайасом. Только я, и от этого становилось тяжелее. Я знал Элайаса как прекрасного человека, но мне не с кем было поделиться своими чувствами. Со временем воспоминания об Элайасе были погребены под грудой других. В равной мере было несправедливо и то, как шинковали наши подразделения, добавляя новичков и перетасовывая нас в приказном порядке так, что мы теряли связь друг с другом. Возможно, это делалось намеренно, и они хотели предотвратить деморализацию, поддерживая обезличенность и забвение всего происходящего вокруг нас, однако мы все равно обо всем узнавали по сарафанному радио. Я никогда не верил в чью-то небрежность, как утверждалось в донесениях о смерти Элайаса. Я чувствовал, что произошло нечто худшее. Я пытался дойти до моего старого подразделения, чтобы задать несколько вопросов, но возможностей сделать это, пока мы находились в базовом лагере, было крайне мало. Не так много времени прошло прежде, чем сержант Барнс также исчез однажды без всякой помпы, очевидно, подошел к концу срок его службы. Объяснений не поступало. Так все устроено в армии.