Я встречался с такими людьми, как Джейн Фонда — одним из моих кумиров за ее независимые взгляды в отношении Вьетнама. Она бросила вызов всем условностям той эпохи и смогла вернуться из «ссылки» фильмами «Клют», «Джулия» и, наконец, «Возвращение домой». У Джейн был собственный путь решения проблем, в том числе через свою продакшн-компанию, которой руководили ее единомышленницы. Я хотел поработать с ней и, скорее всего, был просто влюблен в ее публичный образ. В энергичном лице и голосе Джейн узнавалась знаменитая харизма Генри Фонды. Она хотела адаптировать «Крах 1979 года» Пола Эрдмана. Это была книга об обвале нашей финансовой системы. Фонда хотела «именно» меня, по крайней мере хороший актер умеет создать впечатление, что нуждается в тебе. Я был готов сделать что-нибудь, чтобы быть рядом с ней. Однако после прочтения книги Эрдмана я понял, что у меня не получится сделать из нее что-то путное. Это было интригующее и информативное, но отнюдь не драматическое произведение. Мог ли я совершить подобное авторское самоубийство ради Джейн? К тому же, в любом случае она была замужем за Томом Хайденом. Скрепя сердце, я был вынужден отказаться, и она, полная решимости, ринулась в съемки дорогой и бардачной «Всей этой дребедени» (1981 г.) с Крисом Кристофферсоном в главной мужской роли. Я многие годы наблюдал за Фондой со стороны. Она высказывалась на множество тем и испробовала самые различные образы жизни. Икона этой эпохи. Я чувствовал себя рядом с ней невероятно консервативным. Мои истинные чувства были губительными, и я медленно обретал уверенность в них. Я готовился подорвать устои того времени.
Барбра Стрейзанд, королева Голливуда как с точки зрения ее состояния, так и статуса, обретенного благодаря музыкальным альбомам и фильмам, однажды пригласила меня провести воскресенье на ее огромном ранчо в Малибу. Ее беспокойному бойфренду Джону Питерсу было некомфортно быть мальчиком на побегушках, и это было заметно. Он в прошлом был «звездным» парикмахером и спродюсировал совместно с Барброй успешный фильм «Звезда родилась»[70] (1976 г.). Теперь ему хотелось еще большего признания, и, к моему удивлению, нам предстояло вскоре работать вместе. Барбра, несомненно, была практичной и проницательной женщиной, но меня несколько поразил тот восторг, с которым она показывала свое ранчо, снаружи и внутри, полудюжине гостей. Особый упор она делала на имевшемся у нее антиквариате и, даже еще больше, на ювелирных изделиях, вытаскивавшихся из всевозможных коробочек. Она походила на еврейскую маму, обожающую шопинг и с восторгом рассказывающую о своих выгодных покупках. Это просто было в ее крови. Некоторые из нас тогда не знали об этом, но у нее были и режиссерские амбиции, которые вскоре проявились, и вполне успешно. Как в Джейн и других голливудских актрисах, в Барбре было заложено качество «быть могущественной», которое могло было быть опасно для безвинной души. Я же находил пребывание в ее компании впечатляющим и возбуждающим.
Джон Франкенхаймер, буйный, очень эмоциональный новатор, в тот период сталкивался со сложностями в карьере. В прошлом он снял некоторые из моих самых любимых фильмов, в том числе «Маньчжурский кандидат» (1962 г.) и «Семь дней в мае» (1964 г.). Меня пригласили в его офис на студии. Когда я позволил себе задать провокационный вопрос о его последнем решении снять посредственный ужастик, он взорвался и потребовал, чтобы я убирался. Естественно, все это было крайне неловко, и я чувствовал себя ужасно. Много лет спустя, после того как я снял несколько фильмов, которые ему понравились, он скромно попросил меня принять участие во вручении ему премии за карьерные достижения на ежегодном банкете киномонтажеров. На этом мероприятии, незадолго до его смерти, я выступил с прочувствованной речью, которая несомненно тронула его и его жену. Каждое слово было искренним.
Дотошный и терпеливый режиссер австрийского происхождения Фред Циннеманн («Ровно в полдень», 1952 г.; «Джулия», 1977 г.) хотел, чтобы я помог ему осуществить давно им лелеемый проект про скалолазание — его основное хобби. Он оставался в отличной форме и в возрасте за семьдесят. Он был очень пунктуален и методичен в создании своих фильмов, как будто покоряя шаг за шагом очередную гору. Однако выбранный им сюжет, по роману «Одинокие лица» Джеймса Солтера, был абсолютно безнадежным с точки зрения выстраивания драматической линии. В нем просто не было напряжения, в котором фильм, в отличие от книги, остро нуждается. Я вынужден был ответить отказом, и когда Циннеманн, в конце концов, снял этот фильм с Шоном Коннери («Пять дней одного лета», 1982 г.), тот провалился в прокате. Он позже вернулся ко мне еще с одним проектом, который хотел осуществить уже лет тридцать, — экранизировать «Удел человеческий» Андре Мальро. Однако и этот проект выглядел скорее несбыточной мечтой, чем осуществимой реальностью. Насколько я помню, Майкл Чимино тоже хотел это сделать и даже приобрел права. Однако и он не смог его довести до съемок после с треском провалившегося своего следующего фильма — необычайно дорогих «Врат рая» (1980 г.). В Голливуде было похоронено столько разбитых мечтаний…
На тот момент я был крайне востребован. Даже мое имя имело особый звон, который отдавался отовсюду эхом: О-Л-И-В-Е-Р С-Т-О-У-Н. Крайне необычно, как одни и те же слова могут приобретать различные смысловые оттенки. Иногда я начинал задаваться вопросом, в собственном ли теле нахожусь, не под кайфом ли? Не под ЛСД ли я снова все это переживаю? Я стал, ни на миг не задумываясь о деловой стороне, одним из самых востребованных молодых талантов, именем которого в сценарии хотели заручиться, чтобы запустить съемки. Мне доводилось слышать слова «гениальный», «потрясающий» за своей спиной, и от них я чувствовал себя прекрасно, они вселяли уверенность. Впервые в своей жизни я мог пойти на голливудскую вечеринку, где меня уже узнавали. Это восхитительное чувство, особенно если ты прежде водил такси или воевал во Вьетнаме, где являлся всего лишь расходным материалом. И вдруг вся вечеринка замирает — всего лишь на мгновение — из-за твоего появления. «Кто там? А, так это Герман Мелвилл. „Моби Дика“ написал. Гений. А над чем он работает сейчас? Над „Одиссеей“, кажется». О! «Уважаю, чувак», как сказал бы Тони Монтана. Нет денег, чтобы купить мою работу? Пошли к черту все эти миллионеры! Мы были креативной силой. Следовало добиться признания, и чем меньше они знали тебя, чем свежее ты был, тем ты был круче. Это было «великолепное» (в полном смысле этого слова, подразумевающего искреннее и в то же время наигранное восхищение) начало нового этапа моей жизни.
Мне всегда было интересно, каково это быть представленным при дворе Людовика XIV в Версале. Голливуд конца 1970-х как раз и стал моим Версалем. Ничто после этого периода не идет ни в какое сравнение. Это был в некотором смысле социальный пик моей жизни. До этого времени я жил надеждами, в нужде и стыде, был почти при смерти. Прошу прощения за пошлую метафору, используемую мною в попытке точно передать мое душевное состояние, но я воспарил высоко в небеса.
Вечеринки могли принимать самые различные формы, от пафосных деловых мероприятий до интимных и непристойных посиделок. Помню один небольшой ужин вперемешку с выпивкой и наркотиками, который мне запомнился, поскольку подобное для меня все еще было в новинку. Тогда блестящий и остроумный Гор Видал пытался соблазнить Мика Джаггера, которого он видел в главной роли в киноадаптации его романа «Калки». Меня, естественно, он хотел пригласить написать сценарий. Видал даже предположил возможность секса втроем. Я мог бы писать на его итальянской вилле в Равелло. Разумеется, почему бы и нет? Кокаин был на подъеме. Его распространение началось с концертов в стиле диско Барри Уайта и Донны Саммер. Это был такой же быстродействующий и трендовый наркотик, как и сама музыкальная индустрия. Фильмы же воспринимались как довольно скучное и немодное занятие. Употребление кокаина сопровождалось взрывом энергии и хохотом. Казалось, что ничего плохого от кокаина быть не может. По крайней мере, на тот момент. Мы были молоды и готовы пускать деньги на ветер. Именно такой представляла в мечтах свою жизнь моя мать — жизнь-фантазию. И она полностью погрузилась в череду вечеринок после развода. Но так и не смогла утолить свою жажду развлечений, и в последующие годы часто сопровождала меня на вечеринки.
По крайней мере частичка меня действительно наслаждалась таким стилем жизни в мыльном пузыре. Остроумные разговоры со знающими людьми, перспективы сделок, азарт от денег, соблазн обсуждать новые проекты, не прилагая реальных усилий. Неуловимо опасные женщины, которые, покачивая бедрами, выходили навстречу тебе из толпы с улыбкой. Красивые молодые женщины всегда мигрировали в Голливуд, как стаи прилетевших птиц, желающих найти теплый уголок посреди зимы. Гламур ночи легко оборачивается печалью утра. Как и моя мать, я не мог насытиться вечеринками и флиртом. Отцовское же начало во мне побуждало вернуться к работе, что было довольно сложно после долгих ночей вне дома. Но в основном я умудрялся придерживаться писательского графика и писать по шесть дней в неделю в одиночестве своей квартиры.
Ночи же я проводил на званых ужинах Сью Менгерс. Сью, неизменно демонстрируя свою грубоватую нью-йоркскую манеру, предпринимала социальный эксперимент: быть настолько скандальной, чтобы вызвать реакцию своих любимых гостей, а равно и случайных посторонних, подобно мне, которых она периодически приглашала. Она следила за тем, как мы реагируем, будто бы мы были рыбками в аквариуме. Она была королевой, суперагентом того времени. За ее столом собирались Стрейзанд, Джон Питерс, Райан О'Нил, Кэндис Берген, Эли Макгроу, Голди Хоун и Курт Рассел, Рэй и Венди Старки, молодой Робин Уильямс, Нил Саймон, Уолтер Маттау, Гор Видал и другие. Многие из них были ее клиентами. Сью договорилась, чтобы один из них, Майкл Кейн, снялся в главной роли в «Руке», моем первом голливудском фильме в качестве режиссера. Кейн получил отличное вознаграждение за фильм. Позже он заявит, «мне нужно было надстроить две комнаты над гаражом». Хотя Кейн был одним из лучших рассказчиков, которых мне приходилось слышать, Маттау принадлежала пальма первенства в изобретательности. Все его фразы были с перчинкой. Поддерживать беседу за столом с подобными звездами и вызывать у всех них смех — это достойное уважения искусство ведения беседы, уж поверьте мне. При этом Нил Саймон, возможно, один из самых успешных комедийных сценаристов своего времени, как это ни странно, практически всегда молчал, а его лицо ничего не выражало. Поразительный зануда. Робин Уильямс же, возможно, на нервной почве, предпочитал подменять участие в беседе забавными монологами. В этом смысле Маттау и Кейн выжили и процветали бы в лондонских гостиных XVIII века, описанных в «Школе злословия» Ричарда Бринсли Шеридана, в которых, насколько я могу судить, остротами жалили как клинком. И сама Сью, по ее собственному признанию, была злобной сплетницей, язык которой мог уничтожить репутацию любого. Люди любили и боялись ее за насмешливость. Я встречался с ней постоянно, вплоть до ее смер