ти в 2011 году. Вне всяких сомнений, я совершил несколько оплошностей, которые она мне простила, поскольку постоянно пыталась переманить меня к себе в качестве клиента. Я так и не поддался ей. Я немного побаивался ее. И уж точно не выжил бы в Англии XVIII века, где меня рано или поздно убили бы на какой-нибудь дуэли.
В апреле 1979 года, на неделе, когда должны были вручать «Оскары», Барри Диллер, холодный как лед глава киностудии Paramount, закатил блистательную вечеринку. Я все еще нервничал, неуверенный в себе, когда Дайан Китон, еще одна из звездных актрис первой величины того времени, такая скромная и добрая, тепло поприветствовала меня. Конечно же, рядом с ней был ее партнер Уоррен Битти — человек, отлично знавший, какое сильное впечатление он производит на окружающих, шпрехшталмейстер всего этого циркового представления. Поразительно красивый, ростом почти 190 см, со сверкающими глазами, Битти понимал, что на него устремлены все взгляды, и умело пользовался этим, наигранно изображая застенчивость, на которой было выстроено все его поведение. Тогда у него была пышная прическа, наподобие той, которую придумал для него Джон Питерс в фильме «Шампунь». Сегодня то, что было у него на голове, вызвало бы смех, но тогда это выглядело впечатляюще. К тому же он был в фокусе внимания из-за своего фильма «Небеса могут подождать», который как раз номинировался на «Оскар». Звезды удачно сошлись, и Битти в тот момент заговаривал Барри Диллеру зубы по поводу своей исторической эпической драмы «Красные»[71], создание которой почти разорит Paramount.
От Битти я как потенциальный соперник из команды «Полуночного экспресса» получил прохладное и спокойное «здравствуйте». Затем в поле моего зрения попал друг Битти — просто Джек, эдакий парень из соседнего двора. Все были знакомы (или по крайней мере считали, что знакомы) с Джеком из Нью-Джерси. Однако, несмотря на многократные встречи и разговоры с ним, а равно и восхищение им, я не думаю, что я когда-либо узнал его по-настоящему или дошел до понимания его «бит-диалога» в стилистике Джека Керуака[72]. В самом буквальном смысле. Как бы я ни пытался внимательно его слушать, я не мог расшифровать для себя его продолжительные закрученные разглагольствования. Хотя я видел, как другие люди слушали и смеялись в ответ на его речи, я уверен, что многие из них также не понимали, о чем, собственно, говорит их собеседник. В этом и заключается мистическое обаяние Джека Николсона.
Наконец, наступил вечер вручения «Оскаров» — воскресенье, 9 апреля 1979 года. Для меня это была новая вершина, я чувствовал себя как на горе Олимп, но нервничал, поскольку, несмотря на провал на «Золотом глобусе», мне пророчили «Оскар». Я потел в жарком смокинге и периодически покидал свое место, чтобы привести себя в порядок в мужской комнате отдыха. Церемония тянулась уже третий час. Мне пошел 33-й год, и я чувствовал себя крайне неуютно. Предполагается, что Иисус Христос умер в таком возрасте, и мысль об этом обозначила для меня черту, после пересечения которой я уже должен был начать стареть, как и все смертные.
Все это действие было преисполнено гламура от начала до конца. Подхвативший меня у дома лимузин, проезд по центру города, огромная красная ковровая дорожка под открытым небом, интервью телевидению, аплодирующие поклонники, музыка. И вот — я на 51-й церемонии вручения «Оскаров»! Та ночь выглядела как точка встречи эпох, как смена караула. Было фантастично увидеть одновременно Кэри Гранта, Лоуренса Оливье и Джона Уэйна. Грант, выглядевший наяву так же безупречно, как и на экране, тепло улыбнулся мне, словно мы были знакомы. Получавший почетного «Оскара» за заслуги в кинематографе Оливье, хлопая длинными ресницами, предпринял попытку превзойти Шекспира и на этот раз выглядел неубедительно в своей чрезмерной, цветистой и плохо написанной речи «а ля Шекспир». Впрочем, какая разница, что он говорил? Это был Лоуренс Оливье. Наконец, на сцену для вручения «Оскара» «За лучший фильм» вышел в гордом одиночестве его прямая противоположность — Джон Уэйн. Он все еще был крупным мужчиной ростом за 190 см. Проигрывая в борьбе с раком, в своем плохо подобранном парике, со свистящим дыханием, он представал человеком-памятником. Это чувствовали все в зале, и к тому моменту никто уже не протестовал против его печально известных политических взглядов. Большой Джон исковеркал все имена и название каждого фильма номинантов на «Лучший фильм», особенно тяжело ему далась фамилия «Чимино», вместо этого получился какой-то «Симончитто», будто бы последний был иммигрантом, только сошедшим с судна из Сицилии. Наконец, под гром аплодисментов он вручил главный «Оскар» мрачному «Охотнику на оленей». Этот фильм снискал много наград в ту ночь, а я был обескуражен результатами. Это был прекрасный момент, великолепная картинка, а для меня это стало отражением подхода Голливуда к вопросу Вьетнама. Джейн Фонда и Джон Войт получили «Оскары» за лучшие женскую и мужскую роли в «Возвращении домой», а выход «Апокалипсиса сегодня» ожидался в следующем году. На тот момент казалось очевидным, что ни «Взвод», ни «Рожденный четвертого июля» не будут сняты никогда. Оба сценария никому не были нужны, и я принял это. Вьетнам похоронили. И я с этим смирился. Церемония обозначила гламурный финал этой части моей жизни.
Моя очередь подошла раньше, чем у главных номинантов. Лорен Бэколл в сопровождении Джона Войта царственно прошла на сцену, чтобы вручить награды за сценарии, как адаптированные, так и оригинальные. Ее выход заставил меня вспомнить эпоху Хамфри Богарта и Джона Хьюстона. Бэколл все еще выглядела роскошно с ее прищуренными как у рыси глазами и голосом курильщика 1940-х. Мое напряжение зашкаливало. Теперь моя судьба была в руках Бога. Следовало помнить, что эта аудитория не хотела выслушивать лекцию о войне с наркотиками. Многие из собравшихся не были согласны со мной и хотели введения суровых мер против наркотиков или просто вообще не желали думать на эту тему. США явно двигались по пути расширения тюремной системы. Борьба против преступности и терроризма была у всех на слуху. Я приговаривал себе под нос, что нужно держаться в рамках, сказать побыстрее то, что от меня ожидают, и уйти со сцены. Церемонию теперь передавали по телевидению, за награждением наблюдали сотни миллионов человек по всему миру. Ты не можешь облажаться, Оливер. «Полуночный экспресс» к тому моменту получил только один «Оскар» за полный драматического накала саундтрек Джорджио Мородера. Самый финансово успешный драматург своей эпохи Нил Саймон сидел неподалеку от меня и был моим основным соперником со своей адаптацией собственной пьесы «Калифорнийский отель»; по отдельности сидели Элейн Мэй и Уоррен Битти, номинированные за свою адаптацию пьесы «Небеса могут подождать».
«И победитель…» Традиционная клишированная пауза, пока Бэколл открывала конверт. «ОЛИВЕР СТОУН!» Вау. Вокруг раздаются радостные возгласы. Я знал, что этот момент был особенным. Я запомнил его и посадил в самом сердце, где это воспоминание могло разрастись большим деревом. Я направился к сцене. Никаких причуд. Просто дойти до сцены и не споткнуться на ступеньках.
Мама в тот момент была в нью-йоркском клубе Studio 54 на вечеринке в узком кругу друзей-геев. Те стояли на ушах от восторга. В молодости она, француженка, все еще мечтающая о жизни, как в американских фильмах, неизменно ходила со мной в кино. И теперь ее единственный сын добрался до вершины успеха. Она получила от этого события гораздо больше удовольствия, чем я сам. Тогда меня это раздражало, сейчас же я этому радуюсь. Папа смотрел церемонию дома, но заснул и пропустил вручение мне премии. К этому часу ему давно уже пора было спать. Винить его за это я и не думал.
Моя речь удалась мне гораздо лучше, чем на «Золотом глобусе», но я снова сбился и наивно пожелал, чтобы мы все «немного подумали о всех мужчинах и женщинах, которые проводят эту ночь в тюрьмах». Учитывая, что к упомянутой мною категории относились и некоторые настоящие психопаты, и отдельные хладнокровные убийцы, это явно было ни к селу ни к городу. Но кто внимал моим словам? Я был просто очередным выступающим перед ними сценаристом с неаккуратно спадающими на плечи волосами и отстраненным, слегка одурманенным выражением лица. Впрочем, я был достаточно молод, чтобы вызвать отклик в их сердцах и хотя бы на миг заставить вспомнить о профессии сценариста. Лишь позже я обнаружу, что в сфере кино сценаристы воспринимались как взаимозаменяемые винтики. Я поблагодарил своих коллег и ушел. Лорен и Джон остались, чтобы вручить награду за лучший оригинальный сценарий Уолдо Солту, Нэнси Дауд и Роберту Джонсу, написавших «Возвращение домой».
За сценой был хаос, которого я совсем не ожидал. Лорен покинула меня, слева и справа сновали звезды, готовясь к следующему номеру программы. Кэри Грант снова улыбнулся мне. Там была Одри Хепберн! И Грегори Пек! А вот самый приятный из всех людей Джеймс Стюарт поздравляет меня. Затем меня слепят вспышками фотокамер в маленькой комнатке 50 фотографов. В следующей комнате меня забрасывают как гранатами каверзными вопросами 50 корреспондентов. Я сделал все, что мог, и, промокнув до нитки от пота, с радостью вернулся на свое место перед финальной частью программы с Джоном Уэйном.
Я сходил на званый вечер Американской киноакадемии и на другие вечеринки. Голова кружилась. Я изрядно выпил и оказался в конце концов, порядком обкуренный и пьяный, в особняке на голливудских холмах. Меня поздравляло так много людей, что все лица слились в одно пятно. Где-то в ночи мелькнуло и лицо Алана Паркера. Скупые поздравления. Ничего больше мы не могли тогда сказать друг другу. Многие годы пройдут до нашего следующего разговора. Я помню, что болтал с башковитым Ричардом Дрейфусом, который получил «Оскара» за лучшую мужскую роль в «Девушке для прощания» годом ранее. Потом меня обнимал Сэмми Дэвис — младший, приговаривая «распространяй любовь, красавчик!»