то с нашим бюджетом у нас получится партизанская версия «Апокалипсиса сегодня», про проблемные съемки которого на Филиппинах было хорошо известно, в частности — фильм пытались снимать во время сезона тайфунов. И все же сами джунгли были настоящие. Я себе мог представить, как прорубаю тропы в самой глубине лесов и веду своих актеров вниз вдоль рек и вверх к долинам. Я влюбился в пейзаж и людей.
Мое настроение сильно улучшилось после возвращения в Нью-Йорк, где я провел кастинг и отобрал, пока без заключения договоров, около двадцати молодых парней. Спокойный интроверт Эмилио Эстевес, старший сын Мартина Шина, был моим первым выбором на главную роль. Наш офис посещали такие молодые актеры, как Брюс Уиллис, Уиллем Дефо, Вуди Харрельсон и Джон Туртурро. На редких встречах с Дино мы обсуждали сценарий и денежные вопросы, но его мысли витали где-то в другом месте (в основном на «Драконе»). Вел он себя довольно грубо.
В ожидании запуска «Взвода» я, руководствуясь усвоенным еще в Нью-Йоркском университете чувством независимости (никто не придет тебе на помощь, действуй самостоятельно), вложил собственные деньги и приобрел права на экранизацию книги «Восемь миллионов способов умереть» Лоренса Блока. Это была история о частном детективе Мэтте Скаддере, бывшем алкоголике, человеке, прекрасно осведомленном о темных уголках жизни в Нью-Йорке. Я почувствовал облегчение, когда начинал писать. Вместе с инсайдерами я навестил набирающие обороты наркобанды в Нижнем Ист-Сайде. Весь Бруклин кишел наркопритонами. Город был охвачен невиданной лихорадкой, которую я постарался отразить в сценарии и персонажах. Сценарий начинался закадровым монологом Скаддера, которого не было в книге:
Нью-Йорк летом походит на любой другой тропический порт — Сайгон, Рангун, Гонконг. Город изнемогает от жары и пребывает вечно в движении. Иногда мне кажется, что вдоль улиц должны расти пальмы, которые бы идеально гармонировали с толпами шлюх и дельцов. Бывают ночи, когда в городе возникает настоящая африканская атмосфера: аборигены Угладу в своих шортиках и маечках выстраиваются в ряды, выставляя свою плоть на продажу.
Продолжая серию моих важных жизненных решений, я решил расстаться, наконец-то, с Джеффом Бергом из ICM. Наши якобы выстроенные на доверии отношения были сплошной ложью. Без доверия ничто не может долго длиться. Я не встретился с Джеффом лично, но предпочел отправить ему длинное письмо, столь же безличное, как и наше сотрудничество. Он позвонил мне дважды на следующий день. Я ему не перезвонил. В разговоре не было нужды. Это был прохладный союз, который завершался холодным расставанием. Как и в политике, всем рулит корыстный интерес. Через несколько дней Джефф ответил мне немногословной запиской и напомнил об условиях нашего договора, действующих еще в течение года, по которым он должен был получать 10 % от моих гонораров. Ну и ладно.
Я подписал краткосрочный договор с моим третьим агентом из менее крупной компании. Это был доброжелательный человек, но контакт между нами так и не установился, и я его покинул через несколько месяцев, чтобы вернуться в берговское ICM (в любом случае я выплачивал им комиссию), но в этот раз выбрал себе более молодого и чуткого агента. Снова не сложилось. Я окончательно запутался.
Тем временем мой отец все так же каждое утро приходил в свой офис в Среднем Манхэттене. Клиентов у него оставалось все меньше. Он продолжал каждый день демонстративно курить и пить скотч, но теперь стал чаще обращаться к врачам из-за проблем с сердцем и за различными медицинскими процедурами. Не могло быть сомнений: он начал разваливаться. Вопрос только в том, как долго это будет продолжаться. Мама, которая, как и прежде, проводила полгода в Париже, поселилась в гостевой спальне квартиры моего отца, чтобы помогать ему в эти сложные месяцы. С собой она привнесла французскую веселость, а заодно множество друзей и гостей. Ее жизнь снова переплелась с его жизнью, как в 1950-х. В каком-то смысле это было возрождение их отношений. Было очевидно, что она все еще питала к нему любовь, несмотря на все то горе, которое он принес ей. Папа, со своей стороны, получал больше удовольствия от ее присутствия, хотя он и срывался на нее периодически, когда она вторгалась в его личное пространство. Мама даже поговаривала, что, может быть, они снова поженятся после всех этих лет, хотя бы для того, чтобы сохранить за собой его огромную квартиру с террасой, выходящей на Третью авеню, и фиксированной арендной платой. Мне казалось, что их сближение — правильный путь для нашей расколовшейся семьи. Мы условно были «вместе» с 1945 по 1984 год — тридцать девять лет.
1984-й представлялся именно тем самым особым годом, о котором я молился. Благодаря нашему новому жизнерадостному доктору, настрой которого был решающим обстоятельством, заставившим и Элизабет, и меня поверить, что все наконец-то получится. В апреле — о чудо! — мне позвонила ликующая Элизабет. Она забеременела. Это был великий момент, лучше новости нельзя было представить! Для меня он стал более ощутимой перспективой, чем «Взвод». Шли месяцы, и было очень интересно наблюдать, как растет ее живот. Мы не хотели знать пол ребенка, радуясь предстоящему сюрпризу. Когда я увидел сонограмму маленького головастика длиной чуть больше сантиметра и с пульсом 200 ударов в минуту, я ощутил себя на седьмом небе от счастья. Между тем Элизабет оставалась хрупкой во время беременности, и мы делали все возможное, чтобы исключить выкидыш. Получая уколы преднизона, способствующие сохранению беременности, Элизабет все больше превращалась в женщину-маму, непохожую на ту девушку-сорванца, которая сопровождала меня во всех моих путешествиях. Папа очень хотел увидеть малыша (не важно, будет это девочка или мальчик), и он обещал мне, что обязательно дождется рождения ребенка.
И вот именно тогда, когда жизнь стала налаживаться, — Элизабет беременна, «Взвод» стартует, «Восемь миллионов способов умереть» превращаются в сценарий еще одного фильма, мои родители практически воссоединились — все пошло наперекосяк.
Дино, по словам его компаньона Фреда Сайдуотера, столкнулся с бóльшим сопротивлением по «Взводу», чем он мог предположить. Я сначала и поверить не мог. У Дино имелась прекрасная «лазейка» в MGM, которая должна была заниматься дистрибуцией «Дракона». Он попросил нас урезать бюджет «Взвода». Для нас это было болезненно, но мы с Алексом согласились. Прошел месяц, и он снова потребовал сократить расходы. Да, что-то точно пошло не так. Мы снова отправились на Филиппины, чтобы оптимизировать наши планы, но каждый день я был как на иголках, когда Алекс посреди ночи отвечал на нервные звонки Сайдуотера из Нью-Йорка. Суть происходящего заключалась в том, что Дино предлагал полностью финансировать фильм самостоятельно (первоначальный бюджет в $7 млн был урезан до $4,5 млн и продолжал сокращаться), но только при условии, что MGM согласится выделить как минимум $3 млн на производство копий фильма и рекламу. К тому времени была выработана формула по выходу на растущий рынок видео, который предполагал минимальную гарантированную рекламу, чтобы исключить риск потери вложений. Эта формула в конечном счете потеряла смысл, как часто бывает, когда все больше людей начинают злоупотреблять чем-то. В любом случае ответ был «нет». Дино как человек, который никогда не сдается без битвы, насколько мне известно, еще немного снизил свои запросы, но ответ был все тот же: «нет». Я никогда не слышал слово «нет» так часто, как в те годы. Ненавижу это слово и по сей день.
«Друг» (эвфемизм для обозначения представителей киноиндустрии) Дино — Фрэнк Ябланс, человек, который, по общему мнению, руководил MGM и с которым мы разделили тот сумасшедший предновогодний ужин с битьем тарелок, намекал на проблему с политической составляющей, не называя вещи своими именами. Александр Хейг, занимавший пост госсекретаря при Рейгане, и уроженец Германии Генри Киссинджер, политический двойник Никсона в вопросах Вьетнама, оба состояли в совете директоров MGM и не хотели, чтобы их киностудия снимала такой фильм, как «Взвод». «Да это же ахинея!» — протестовал я. Я сомневаюсь, что они что-либо обсуждали на самом деле. Как часто бывает, самопровозглашенный поборник идеи — в данном случае Ябланс — просто завалил проект, чтобы его, не дай бог, не подвергли более пристальному контролю. Я полагаю, что такие люди, как он, не хотят даже думать о перспективе быть вызванными на ковер советом директоров. Они уверены, что заведомо знают окончательный ответ, и не считают целесообразным растрачивать свой политический капитал. Но когда такое бывало, чтобы мы обращались за одобрением к совету директоров по фильму, ограниченный бюджет которого ставил под удар лишь одного Дино? На моей памяти — никогда. Я был возмущен! Что еще я мог сделать? Урезать бюджет настолько, чтобы снимать все в Центральном парке?
Должен признать, и Дино был поражен. Он неожиданно осознал, что со «Взводом» оказался втянут в щекотливое политическое дело. Он не знал, что делать, поскольку никогда прежде не бывал в такой ситуации. Дино и без того уже рискнул, профинансировав откровенно эротический «Синий бархат» Дэвида Линча с бюджетом в $6 млн. На рынке было множество возможностей для заработка на продаже видео, что позволяло заизолировать «Синий бархат» в его отдельной нише и получить согласие MGM на дистрибуцию. А мой фильм? Нет. Он не имел значения. Ничто не имело значения. Все закончилось. Со «Взводом» происходило то же самое, что уже было с «Рожденным четвертого июля» и с первоначальным запуском «Взвода». Для реалистичных фильмов о Вьетнаме не было никаких перспектив, несмотря на то, что такие далекие от действительности картины, как «Рэмбо: Первая кровь» (1982 г.) и «Рэмбо: Первая кровь 2» (1985 г.) с пересказом Сильвестром Сталлоне истории вьетнамской войны, имели большой успех, как и «Без вести пропавшие» (1984 г.) со спасающим наших военнопленных Чаком Норрисом. США, возглавляемые президентом Рейганом с 1981 года, переживали новый виток гонки вооружений. Помимо возобновления холодной войны против СССР как «империи зла», Рейган заявил о войне во Вьетнаме: «Пора признать, что мы делали благородное дело».