Позже я вернулся в больницу один, думая, что, возможно, увижу его в последний раз. Отца перевели в отделение интенсивной терапии. «Где мистер Стоун?» — уточнил я у проходящей мимо медсестры.
«Он там». Его лицо сильно распухло под респиратором. Напряженные, беспокойные глаза на высохшем лице, скорее, едва узнавали меня. Я нашел себе стул и мягко поговорил с ним на личные темы. Я говорил о том, как всегда уважал его за принципиальность, трудолюбие и ум и, наконец, о том, что я искренне любил его, хотя он и был невыносимым сукиным сыном.
«Я знаю, что ты сейчас переживаешь страшную боль, папа. Мне хотелось бы помочь тебе. Скоро все закончится». Я поцеловал его в лоб. В расположенном неподалеку от больницы парке Карла Шурца на берегу Ист-Ривер, в котором часто играл в детстве, я заплакал. Я оплакивал его, прошлое, неумолимый ход времени.
Элизабет, Шон и я уехали в Сагапонак, где все еще было по-зимнему холодно. Я испытал такое острое чувство одиночества во время написания сценария про Россию в этом доме, что теперь он прочно ассоциировался с ощущением работы над безнадежным проектом, лишенным всяких перспектив. Теперь папа погружался в небытие, мама теряла любовь всей ее жизни, доставившую ей столько разочарований. Что можно сказать? Сладкая история с горьким концом. Проработавший со мной семь лет бизнес-менеджер, моя опора, все еще был на кокаине. «Восемь миллионов способов умереть» были на грани краха, даже не начавшись. Бойл пропал где-то в Сальвадоре, а из-за большого бюджета возрастали и риски. Нужно было как можно скорее возвращаться в Лос-Анджелес и спасать положение.
Я последний раз навестил папу, чтобы попрощаться. Точнее, чтобы взглянуть на него в последний раз. Это была встреча, лишенная каких-либо эмоций. Его полностью прочистили желудочным зондом, и выглядел он немного лучше, но практически не реагировал на мои слова. Я немного скучал. Услышал ли он хоть что-то из того, что я говорил во время нашей последней встречи? В моей голове уже вертелись фразы для некролога и мысли о поминках и всех последующих церемониях. Его тело было слишком изъедено болезнью, чтобы его можно было передать на нужды науки, как он хотел когда-то. Мы планировали предать его кремации. Возможно, мозг можно было бы отдать докторам-исследователям. Мозг-то был хороший. А вот сердце…
Мой отец всегда был жестким человеком, и несмотря на все восхищение им, я одновременно его ненавидел. Я любил его, но, черт побери, у него будто бы не было сердца, а если даже и было — он этого не показывал. Папа мог быть холодным, тяжелым человеком, скупым в денежных вопросах и эгоистичным по отношению ко мне и маме. И он отлично это понимал. Ко мне не было никакого снисхождения, он часто бросал мне в лицо: «Не нравится — иди на хрен!» В этом проявлялась мятежная сторона его натуры, которой он не изменял до самого конца, и я уважал его за это свободолюбие. Странный кодекс чести. Луис Стоун, 1910–1985. Конец целой эпохи в моей жизни.
В реальной жизни ничто не меняется так, как это происходит в фильмах. Нет никакого прощения, нет искупления, есть только конец. Хотя мой отец еще был жив, я все-таки улетел в Лос-Анджелес вместе с Элизабет и Шоном. Это был день, когда СССР возглавил Горбачев. Нас ожидали грандиозные перемены к лучшему, потрясшие весь мир. Прошло несколько дней, и настал день, когда в 6 часов утра раздался звонок. Мой «жаворонок» Элизабет ответила на звонок прямо в постели и передала мне трубку со словами: «Твой отец умер… в 7:45 по североамериканскому восточному времени. Его сердце остановилось». В трубке звучал ошеломленный голос мамы. Я не помню, о чем мы говорили. Уставший и благодарный папе за то, что все закончилось, я снова заснул и спал до 9 утра. Мне нужно было выспаться.
Несмотря на проблемы с бюджетом, работа над «Сальвадором» постепенно набирала обороты. Основанное в 1975 году Creative Artists Agency (CAA) тогда было достаточно новым агентством талантов. Двое их молодых агентов — энергичная, упорная и сексапильная Пола Вагнер и лысеющий, мягкий и ненавязчивый Майкл Менчел — хотели переманить меня из ICM. Они вербовали актеров в «Сальвадор», пока ICM было в спячке. На тот момент я уже понимал, что у меня не получится снять фильм с Бойлом в роли самого себя. Это было бы равносильно самоубийству. Я с радостью встретился с Мартином Шином, спокойным и довольно непритязательным героем «Апокалипсиса сегодня». Сценарий ему понравился, и он согласился.
Потом у меня был ужин с Джеймсом Вудсом по поводу второстепенной роли Доктора Рока, на которую он не подходил. Актер главных ролей, амбициозный и остроумный Джимми умел уболтать любого собеседника и очаровал Элизабет, окружив ее своим вниманием. У него была репутация актера, который играл с напряженным натурализмом, не идя ни на какие компромиссы («Луковое поле», 1979 г.; «Однажды в Америке», 1984 г.). В моей биографии 1995 года Джим Риордан приводит следующие слова Вудса:
Я считаю, что Марти — прекрасный актер, но, черт побери, я пытаюсь выбить себе роль и готов даже отрезать ему ноги, если потребуется, чтобы получить желаемое. Вот я и говорю: «Мартин Шин, да? О, он замечательный, прекрасный актер. Он вроде как довольно религиозен, не так ли?» Оливер отвечает: «Ну, есть немного». Я продолжаю: «Гм, я удивлен, что у него нет проблем с некоторыми фразами из сценария. Они довольно грубоватые». Оливер: «Ну да, были отдельные места, которые его беспокоят». Ну, я и говорю: «А… Понятно. Я-то думал, что ты собираешься снимать по-настоящему… Выложишься по полной. А так получается, что ты стряпаешь еще один паршивый голливудский фильмишко».
Вудс задел меня за живое. Я уже задавался вопросом, насколько я был прав в выборе Марти на роль Ричарда Бойла, которая, по сути, предполагала воплощение противоречивого и вульгарного персонажа, живущего на грани нервного срыва. Эти качества никак не вязались с Марти. Бойл на первый взгляд был клоуном, отправившимся в геенну огненную за легким заработком. Но именно такой благородной обезьяне предстояло выдержать все превратности судьбы и под давлением обстоятельств превратиться в настоящего человека, и даже героя. По крайней мере я так видел этого персонажа.
Сам Шин, истинный католик, начал увиливать от проекта. Сначала он сказал, что ему нужно обговорить все с женой, а потом он заявил, что хотел бы видеть в роли Доктора Рока Алана Аркина, по совместительству его «духовного гуру» на съемках. Марти признался, что он беспокоился о возможности «снова погрузиться во тьму», ссылаясь на тех внутренних демонов, с которыми он столкнулся на съемках «Апокалипсиса сегодня». Он был искренне благодарен мне, когда я мягко предложил ему отказаться от фильма. Никаких обид ни с моей, ни с его стороны.
Был обед с Гэри Бьюзи по поводу роли Рока. Это был обворожительный человек, настоящее море энергии, но он через каждые пару минут пропадал в туалете — тревожный сигнал для того времени. Майк Менчел предложил мне посмотреть скетч из программы Saturday Night Live с его клиентом Джимом Белуши, младшим братом рано покинувшего нас Джона Белуши. Джим привлек меня своим забавным исполнением белого рэпа. Он был таким же шустрым, пусть несколько грубоватым комедийным актером, как и его брат. Он не совсем попадал в образ Доктора Рока, который я рисовал в своем воображении. Он был потолще, полон животной энергии. Однако он прекрасно оттенил бы тощего и нервозного Вудса, который теперь представлялся идеальным кандидатом на роль Бойла. Идея с Белуши мне и Дейли понравилась.
Менчел представил нам прелестную Синтию Гибб, выглядевшую как яппи из Уэстпорта, штат Коннектикут. Ей предстояло сыграть роль гуманитарного работника, которую зверски убивает «эскадрон смерти». Ее тихий нрав позволил бы сцене стать еще более шокирующей. Вудс предложил своего друга Джона Сэвиджа из «Охотника на оленей» на роль умиротворенного военного фотографа Джона Хогланда, который погибнет в той войне.
«Сальвадор» теперь набирал темп. Я больше не один тащил на себе весь фильм, в его успехе были заинтересованы и другие люди. Мы приняли решение снимать в Мексике, где могли рассчитывать на поддержку профессиональной инфраструктуры Джеральда. Бюджет продолжал постоянно меняться. Сначала это были $2,2 млн, потом $2,5 млн, наконец почти $3 млн. Мне неоднократно приходилось выслушивать нотации от Ричарда Соумса, строгого и суховатого австралийца, главы Film Finances — одной из трех крупнейших компаний-гарантов. В те времена независимый фильм нельзя было снимать без предварительного получения поручительства на случай, если фильм не впишется в бюджет. Естественно, съемки предполагают самые различные непредвиденные обстоятельства, и Дейли в итоге обходил придирчивые требования со стороны компании-гаранта, добавляя свои деньги и не прося от них покрытия расходов, иными словами, без их поручительства. И все же Соумс со своей черной повязкой на глазу и взглядом Мрачного жнеца не привык шутить. Выглядел он как директор школы, к которому хотелось бы попасть на ковер в последнюю очередь.
Его вердикт был непреклонен. «Урезайте сценарий, или фильма не будет». По мнению Соумса, я представил ему 120-страничный сценарий, который якобы на деле насчитывал 141 страницу, что я скрыл посредством типографских уловок. Ого! Но мы еще не достигли дна. Грин, разумеется, попросил меня врать. «Ты же умный парень. Осчастливь его, и мы получим деньги от банка». Что делать? Я врал по мере своих возможностей и постепенно урезал сценарий, хотя я бы предпочел наснять побольше и понять, что сработает, а уже потом сокращать. Мы уже выкинули примерно 20 страниц, когда лгали с Бойлом для получения страховки профессиональной ответственности по поводу ошибок и упущений, что, по сути, означает, что «ничто в этом фильме не отражает действительность, поэтому реальные люди не могут подать на нас в суд». Быть уверенными в этом мы не могли, поскольку Бойл был абсолютно ненадежен, и я не имел никакого представления, сколько скелетов может обнаружиться в его шкафу. «Просто ври», — посоветовал я Бойлу, вторя Грину. С этим у Ричарда проблем не было.