нса. Его собственная компания же обещала подкинуть (но не наличными) еще где-то миллион для компенсации последствий девальвации. Это означало, что нам все равно еще предстояло где-то изыскивать деньги.
Чувствовал я себя паршиво. У меня была высокая температура, почти 39°, и жар только усиливался. Однако я не мог себе позволить отлежаться, максимум — лишь попытаться отоспаться. Ко мне пришел мексиканский врач и заодно сделал мне обычный медосмотр по страховке. Однако он объявил, что страховка не покрывает мой случай, когда у меня обнаружилось давление 160/120. Чертов везунчик, ничего не скажешь! Я никогда не предполагал, что у меня может быть сердечный приступ. Никто не ожидает такого заранее. Приступ в 39 лет? Я слишком много ел, набирая вес на нервной почве, и мало занимался спортом. Мне вспомнилось, как Марти Шин заработал себе сердечный приступ во время съемок «Апокалипсиса сегодня» на Филиппинах. Приступ меня скорее всего не убил бы, но точно бы замедлил работу или оставил меня калекой. Я был полностью истощен.
У Джона хватило и здравомыслия, и доброты позвонить и успокоить меня. Он пообещал: «Если у тебя закончатся деньги — мы придем на помощь». Это было очень любезно с его стороны. В своей жизни он несколько раз оказывался в беспомощном состоянии и понимал, как я себя чувствовал. Я всегда любил его за это. Я думаю, что мои отношения с этим человеком преподали мне урок: немного искренней доброты и сочувствия дают больше, чем рациональные упреки.
Без лишнего шума Джеральд вмешался и устранил проблему с доктором, зафиксировавшим повышенное давление. В этом не было ничего удивительного. Еще одно препятствие просто исчезло с моего пути, как и многие другие. Постепенно я восстановился полностью. Это мне напоминает историю о Франклине Рузвельте, которую я всегда обожал. Накануне последнего дня своей жизни он отправил телеграмму обеспокоенному Уинстону Черчиллю по поводу союзника США и Великобритании в военные годы — СССР: «Я по возможности максимально минимизировал бы беспокойство по поводу советской проблемы. Такие проблемы возникают изо дня в день в той или иной форме и в большинстве своем разрешаются сами по себе». Этот подход во многом схож с доверительным отношением Джона Дейли к жизни. С моей точки зрения, он создавал вокруг себя атмосферу, позволявшую ему самому и остальным добиваться успеха. В сущности, я с годами выработал в себе способность не беспокоиться так сильно, как прежде. Тем самым я и не создавал себе «проблемы», которые в любом случае разрешались естественным образом. Хотелось бы, чтобы лидеры США и наши СМИ, зацикленные на выискивании проблем, признали мудрость подобной стратегии.
Настал день икс — репетиции в полном составе. К нам даже присоединился специально приехавший Вудс. Все прошло хорошо, за исключением разочарования Белуши при встрече с настоящим Доктором Роком, которого я пригласил из Сан-Франциско для обеспечения аутентичности. После сумбурного ужина в шумной и отвратительной забегаловке для туристов посреди Акапулько, где Белуши и Рок сидели напротив Вудса и Бойла, Белуши подошел ко мне, весь кипя от негодования, и буркнул:
— Ты всерьез ожидаешь, что я буду играть этого конченого подонка?
— Нет, Джим, — ответил я. — Не ожидаю. Я имел в виду, что ты мог бы воспользоваться…
— Тогда я не хочу его вообще видеть на площадке!
— Хорошо, Джим.
С другой стороны, Доктор Рок увидел в Белуши исключительно приятного человека, с которым, по его мнению, они отлично поладили. Я успокоил Белуши и любезно отправил Доктора Рока обратно в Сан-Франциско, снабдив небольшой суммой денег.
И наконец-то мы с вами вернулись к моменту, с которого начали эту книгу. Понедельник, 24 июня 1985 года, удар хлопушки. «Сцена 1, дубль 1». Даже с хлопушкой у нас были проблемы: на ней было указано название «Форпост».
«Да не вопрос, — успокоил меня Джеральд. — Я должен был тебе сказать, но…» Он пожал плечами, имея в виду, что были еще сотни вещей, о которых следовало беспокоиться. Позже он пояснил мне, что речь шла «просто о части нашей налоговой договоренности с банком в Нидерландах». Ну ладно. К тому моменту ложь во спасение уже стала нашим неизменным спутником, главное — чтобы она была именно во спасение. Позже я узнал, что Джеральд работал над боевиком с Арнольдом Шварценеггером в главной роли. Фильм уже получил частичное финансирование, но тогда оказалось, что Арнольд не может в полной мере принять участие в съемках, Джеральд, без сомнения, незаконно, перевел свои финансовые обязательства на нас. Отсюда и название на хлопушке. Мы оставались «Форпостом» во всех документах и информационных сообщениях. Лишь несколько месяцев спустя, уже во время монтажа, мы наконец-то переименуемся в «Сальвадор». Оливер, не задавай вопросы. Двигайся дальше.
Многие годы спустя, когда меня в интервью попросили рассказать о «Сальвадоре», я с той ясностью мысли, которую определенно не ощущал в момент съемок, заявил: «Я воспринимал проект как свой последний шанс, единственный шанс… Я намеревался снять этот фильм и, подобно камню, бросить изо всех сил как можно дальше». В таком духе противостояния Давида и Голиафа мы и стартовали.
8. «Сальвадор»: путь в преисподнюю и обратно
В первый день моего первого за последние пять лет режиссерского проекта я, будто заяц, улепетывающий от псов, быстро отснял 33 плана первой камерой и 16 планов второй камерой только по одной сцене в пляжном ресторанчике, в которой были задействованы несколько главных героев и головорезы из «эскадронов смерти». Я провел на ногах 12 часов. Боб Ричардсон и его команда были в шоке и носились как угорелые: никто из них раньше не работал в таком темпе. Я хотел что-то доказать всем, но в результате поспешил с отдельными кадрами, которые не особо получились и их пришлось вырезать. Мексиканская часть съемочной группы задавалась вопросом, будет ли так продолжаться каждый день. Съемки «по-американски» им были непривычны. Впрочем, об остальных можно было сказать то же самое.
Мы вернулись к реальности во время съемок во второй день. Персонаж Вудса неожиданно навещает Марию (Эльпидию Каррильо) в захолустном городке. Та вместе с другими женщинами стирает белье у реки — извечный ритуал. Ее ребенок, завернутый в одеяло, лежит рядом, без присмотра. После приветственных нежностей Мария уходит с Бойлом. «Снято!» — крикнул я, очень довольный.
Мой мексиканский скрипт-супервайзер, приятный малый, подбежал ко мне, взволнованный, не понимая, чего добивается режиссер-гринго[115]. «Сеньор Стоун, простите, разве Эльпидия не забыла своего ребенка?» Вот черт. Он был прав. Ребенка оставили лежать на прежнем месте. Какая мать?.. Конечно, в одеяло была завернута просто кукла. Может быть, поэтому она и забылась? Мы посмеялись, но этот эпизод предвосхитил мои мучения в течение всех съемок, вызванные склонностью Эльпидии полностью отрешаться от деталей во время игры. Она привыкла к нравам мексиканской киноиндустрии, где ей объясняли все, что она должна делать в каждом кадре, а самостоятельное мышление не приветствовалось.
Мы с головокружительной скоростью снимали по две-три сцены в день на различных локациях, но все равно выбивались из графика. Однажды внезапное наводнение размыло грунтовые дороги, сделав их непригодными для проезда наших машин и грузовиков. Да и отношения внутри съемочной группы оставляли желать лучшего. Мой второй помощник режиссера, Рамон Менендес (вскоре он стал уже первым помощником после увольнения первоначально нанятого коллеги) был билингвом с головой на плечах, окончившим Американский институт киноискусства в США. Проблема заключалось в том, что он был уроженцем Кубы, и его указания воспринимались в штыки мексиканскими членами съемочной группы, не желавшими подчиняться какому-то кубинцу. Менендес к тому же был чересчур самоуверенным идеалистом, который еще на этапе подготовки к съемкам не раз раздражал меня громогласными заявлениями по поводу своего желания стать когда-нибудь режиссером. Однако я слишком нуждался в его мозгах, чтобы расстаться с ним. Вскоре Рамон и в самом деле снимет отличный фильм «Выстоять и сделать» (1988 г.), и на наших съемках ему не было замены.
На третий день, когда мы заканчивали съемки в пляжной лачужке Эльпидии, наш художник-постановщик Бруно Рубео по обыкновению отправился заранее проверить последнюю намеченную на сегодня локацию, которая находилась далеко от нас. Там мы должны были снимать ночью. Съемки у нас занимали половину светлого времени суток и половину темного, поскольку я понял, столкнувшись со съемками с 18 часов до 6 часов утра, что после полуночи работа по большей части протекает медленно и с большими затратами. Старт днем (по возможности) в 13 часов и завершение съемок по прошествии 12 часов в 1 час ночи лучше согласуется с человеческими биоритмами. Потом уж, проработав в таком режиме два-три дня, можно было перестроиться на работу в ночном ритме: с 18 часов до 6 часов утра и сон в первой половине дня. В данном случае Бруно, чья способность концентрировать свое внимание всегда была под большим вопросом, уехал один, не сказав никому, где же именно будут проходить ночные съемки. Спутниковые телефоны не работали в этой холмистой местности. Когда мы наконец-то нашли Бруно и закончили орать друг на друга, съемочная группа отказалась ехать на ночную локацию, сочтя, что выдвигаться туда уже слишком поздно. Это была не забастовка, а недвусмысленное предостережение для гринго: «Эй, мы в Мексике. Здесь все по нашим правилам». Штормовое предупреждение было принято к сведению.
В другой вечер наш правительственный цензор, грузная дама, пришла в крайнее расстройство, когда мы выставили в городской мэрии муляж отрубленной головы мальчика — в фильме это было предупреждение от «эскадронов смерти». Ей, и без того обеспокоенной количеством мусора, который оставался после нас на улицах, казалось, что мы перешли черту со съемками этого кошмара. Я заметил, что это реалии Сальвадора, а не Мексики, но она тут видела более серьезную проблему: унижение чести латиноамериканцев. Вудс не особо помог, когда он посреди сцены секса в пляжной лачужке Марии без всякой нужды начал дразнить цензора: «А вам непременно нужно быть на съемочной площадке именно сейчас?» Далее последовали примерно такие комментарии: «Как вам ваша работа? Доставляет удовольствие?» Это слышали все.