На встрече в формате вопросов и ответов, проведенной в переполненном людьми зале клуба выпускников Гарвардского университета на Манхэттене, завешенном портретами степенных бывших президентов Гарварда, смотрящих на всех сверху вниз с высоты деревянных панелей, мне задавали вежливые и умные вопросы о моральной составляющей моего фильма и прочем. Неожиданно поднял руку слегка подвыпивший и раскрасневшийся мужчина: «Конечно, я ценю этот праздник любви и все такое. Фильм хорошо сделан, но я был командиром патруля во Вьетнаме, и вся ваша история — полнейшая чушь! Служившие там парни были натуралами, не было наркотиков в поле, все были хорошими людьми. Вы оскорбляете их своим фильмом». Он трясся от переполнявших его эмоций и прерывал каждый мой встречный комментарий своими замечаниями («Да прекратите! Изнасилование? Не было никакого секса в бою!»). Когда я сослался на «Сальвадор» и паранойю Рейгана по поводу того, что коммунисты пересекут Рио-Гранде, он вставил: «А как же китайцы, вторгшиеся в Тибет!» Эти слова сопровождались бурными рукоплесканиями. Я проходил очередное крещение огнем, но в этот раз был к этому готов. Каждому замечанию приходилось противопоставлять конкретику. Для меня проблема заключалась не в поведении отдельных подразделений или солдат во Вьетнаме, обусловленных человеческой природой. Я фокусировался на коррумпированности военной системы, скармливавшей нам чудовищную ложь.
На международном Берлинском кинофестивале в конце февраля фильм был встречен неоднозначно. На специальном показе для полутора тысяч журналистов я услышал крики «Бу!» и даже «Scheisse» («Дерьмо»). Конечно, преобладали аплодисменты, но, как выяснилось, значительная часть граждан Западной Германии была настроена против присутствия огромного американского военного контингента на территории своей страны и ненавидела внешнеполитический курс США. Здесь были активисты, которые хотели сорвать показ американского «блокбастера», якобы прославляющего войну посредством красивой съемки и музыки.
Пресс-конференция после показа далась мне с трудом: сотни журналистов в душном зале, вспышки у моего лица, и снова — вступительные рукоплескания, сопровождавшиеся сильным свистом. Одна журналистка-идеалистка сразу же атаковала меня: «Почему у вас Чарли Шин убивает плохого сержанта?», — пытаясь заострить тему преступности американских военных усилий. Еще одна женщина: «Почему у вас в фильме нет женщин?» Мужчина высказывает свое мнение: «Это просто скучный старомодный фильм о войне, зачем вы его снимали?» Расстроенная швейцарская журналистка постоянно грубо перебивала меня, не давая говорить. У нее был на меня зуб. В будках синхронно переводили на итальянский, французский, русский и японский. Эта конференция стала серьезной встряской. Неожиданно я, диссидент в вопросе войны во Вьетнаме, стал представителем США. Впрочем, фильм успешно продавался везде за рубежом, в том числе в Германии.
Тем временем организация «Ветераны зарубежных войн США» и такие звезды консервативного толка, как Чак Норрис, обрушились с критикой на фильм, который они сочли позорящим американских военных. Однако Дейл Дай, сам не питавший симпатий к активистам антивоенного движения, решительно выступил в нашу поддержку. Уолтер Андерсон, бывший морпех, в то время был редактором популярного общенационального воскресного издания Parade. Через работавшего во Вьетнаме военного фотографа я узнал, что Андерсон заявил, что не выделит ни сантиметра журнальной площади для освещения бесчестящего американскую армию «Взвода». Parade в самом деле обошел молчанием не только этот фильм, но и мои будущие картины. В самую последнюю минуту была предпринята попытка выставить меня мошенником, никогда не служившим во Вьетнаме. Этот сюжет, озвученный некоторыми ветеранами, дошел до одной новостной службы. Дейл Дай, всегда отслеживавший подобные вещи, сразу же обратил на это внимание. Он был взволнован. «Оливер, как же так? Говорят, что в армейских архивах вообще нет никаких сведений о прохождении военной службы Оливером Стоуном?!»
Это было странно. Мне потребовалось некоторое время, чтобы сообразить, почему так получилось. «Да я же при поступлении на службу назвался Уильямом Стоуном». В архивах нашлась информация обо мне, и сюжет был похоронен.
В тот год, да и в следующий, мне доставляли коробки, доверху набитые письмами. Эти послания были прочувствованными, трогательными и во многом схожими. «Мой муж/сын/отец вернулся домой [с войны] притихшим, он уже не был прежним. Он не говорил о войне, не хотел смотреть фильмы о ней… Но когда мы наконец-то посмотрели ваш фильм, мы поговорили / он заплакал / он посмотрел фильм еще несколько раз». К несчастью, было не одно письмо о самоубийстве через несколько дней после просмотра. Родственники писали не для того, чтобы обвинить в этом фильм, а чтобы поблагодарить меня за то, что я позволил им понять причины, возможно, побудившие их любимых покончить с собой. Несколько раз я звонил ветеранам, умирающим в больницах от рака или боевых ран. Были письма с просьбой использовать эпизоды из фильма в качестве доказательства ПТСР в уголовном судопроизводстве. Были письма от медсестер, благодарных, что мы показали изнанку войны, со всей ее кровью и потерями. На меня ополчился один чернокожий автор книги о Вьетнаме. Он заявлял, что мы изобразили афроамериканских солдат особенно трусливыми и уклоняющимися от боя. Это было абсолютно несправедливо. Каждый солдат в фильме, белый или черный, был личностью, характеры которых я позаимствовал из своего опыта.
Я получал поразительно подробные письма от мужчин, спрашивавших, не была ли кровопролитная бойня в конце фильма основана на сражении 1 января 1968 года с участием 25-й пехотной дивизии за базу огневой поддержки «Берт» (также известной как Суой Кут) на границе с Камбоджей. Мне рассказывали удивительные новые детали событий в каждом окопе. Командир нашей роты, капитан, которого я практически не видел и не знал во время моей службы, связался со мной, чтобы внести свои уточнения, в частности, по поводу того, что он не запрашивал авиаудар внутри нашего периметра. Конечно же, были и письма, в которых меня обвиняли в участии в «военных преступлениях» и требовали, чтобы меня осудили или чтобы я сам сдался властям.
В Голливуде меня превозносили, все это сильно отличалось от приема, которого я был удостоен после «Полуночного экспресса». Мне написал Стивен Спилберг: «Это больше чем просто фильм. Это как побывать во Вьетнаме». Передавали слова Мартина Скорсезе: «Обнадеживает, что наша страна все еще способна порождать таких режиссеров, как он. У него неповторимый стиль, и он стал по-настоящему уникальным кинематографистом. Никто не делает то, что делает он. Он единственный в своем роде». Элиа Казан заявил нашему общему знакомому, что «Взвод» — «фильм года». Эти слова были особенно обнадеживающими. Даже обычно бесстрастный Брайан Де Пальма будто бы сказал: «На душе становится хорошо, когда видишь, что „Взвод“ выдержал столкновение с системой».
Мне написала замечательное письмо Джеки Кеннеди: «Фильм изменил направленность мышления целой страны. Он всегда будет вехой, подобно „Безмолвной весне“ Рейчел Карсон и „Здравому смыслу“ Томаса Пейна». Она пригласила меня в свое издательство в Нью-Йорке. Возможно, я могу написать что-то для них? Я не мог себе представить, что через несколько лет, снимая фильм о жестоком убийстве ее любимого мужа, буду бродить в грязных ботинках по ее безупречному саду. По словам сотрудников Orion, рейгановская администрация Белого дома четыре раза устраивала специальные просмотры «Взвода». Таксисты Манхэттена окликали меня по имени на улице: «Эй, Оливер/Олли! Отличный фильм. Продолжай говорить правду, дружище!» В моей голове эхом отзывался «Улисс» Теннисона: «Стал именем я славным». Прекрасные слова.
Когда я посещал операционный зал Нью-Йоркской фондовой биржи в рамках подготовки к фильму «Алчность», по громкоговорителю неожиданно, к моему большому смущению, объявили: «Внимание! Сегодня здесь с нами режиссер „Взвода“! Он работает над своим следующим фильмом!» И все эти хамоватые могущественные ньюйоркцы бросили свои дела на целую минуту и наградили меня восторженными аплодисментами. Вот бы мой папа смог увидеть это. Престижная британская рекламная компания Ogilvy & Mather, которая не удостаивала меня встречи в начале 1970-х, когда я пытался продать им наш рекламный ролик, теперь предлагала мне $50 тысяч за рекламу для American Express. На мой взгляд, это была вершина восхваления, на которую мечтает взобраться любой средний американец. Я мог бы быть на плакатах в аэропортах и на обложках журналов. Однако мне казалось неправильным коммерциализировать этот болезненный коллективный опыт, и я им отказал. Ко мне обратилось даже польское подпольное движение, выступавшее против своего правительства, поддерживаемого Советами. Всего становилось сразу слишком много.
В конце января на церемонии вручения премии «Золотой глобус» (где я опозорился в 1978-м) я без каких-либо сожалений уступил в номинации за «Лучший сценарий» моему наставнику в прошлом, Роберту Болту, удостоившемуся награды за «Миссию». Кинокартина наконец-то вышла на экраны после 10 с лишним лет проволочек и сложилась в сочную интеллектуальную эпическую драму, спродюсированную Фернандо Гиа, который до этого оставался в тени своего партнера Дэвида Паттнэма с его «Полуночным экспрессом», «Огненными колесницами» и «Полями смерти». Я поздравил всех их, «Миссию» я считал одним из лучших фильмов того года. К сожалению, тема жизни иезуитов в южноамериканских джунглях в начале XVIII века не была рассчитана на современного зрителя, и фильм принес лишь убытки. Для «Миссии» пребывание в «минусе» ни в коей мере не было связано с качеством фильма, проблема заключалась лишь в выборе темы. Мы неизменно вынуждены расплачиваться, когда отклоняемся от основного курса.
Позже тем же вечером Тони Кертис вызвал для награждения победителя в номинации «Лучший режиссер»: «Оливер Стоун». Я спокойно поднялся на сцену. К тому времени «Золотой глобус» уже стал широко транслируемым крупным телевизионным мероприятием, и на этот раз я был трезв и заранее подготовлен, со списком имен в голове. Я поблагодарил и отметил ветеранов Вьетнама, «Джона Дейли, который дал мне шанс в тот момент, когда я был без работы», и «Элизабет, мою жену, чья непоколебимая любовь позволила мне пережить темные годы». Разразились громкие аплодисменты, искупительные звуки которых сопровождали меня еще несколько недель.