Больше всего меня поразило телосложение этого человека. Он был довольно приземистым. Не круглым, а просто очень крепким и низкорослым, не выше метра шестидесяти. Тем не менее он казался очень сильным, и я легко могла представить, как он подкидывает маленькую меня в воздух, и эта картина действовала на нервы, потому что я не хотела рисовать его в радужном свете.
— Бабушка не любит, когда народ ошивается в доме во время ее барбекю.
Он удивленно обернулся, потом кивнул, встал и направился к двери. Он намеревался пройти мимо меня, не проронив ни слова.
— О, класс! — фыркнула я.
— Прошу прощения?
— Скажите же что-нибудь.
Остановившись, он наклонил голову и одарил меня тем самым взглядом:
— Что бы ты хотела услышать, Джози?
— Не знаю, — смущенно пробормотала я. — Что-нибудь. Просто не проходите мимо, словно меня здесь нет.
— Мы с твоей мамой обсудили сложившуюся ситуацию...
— Вот только не надо разводить церемонии, иначе меня стошнит. Разозлитесь, нагрубите мне, только не будьте приторно-вежливым, — набычилась я.
— Хорошо. Так чего же ты хочешь? — спросил он, заразившись моим смущением.
Я покачала головой. Мы оба выглядели до смешного сконфуженными.
— Вот уж не думала, что наша встреча будет такой унылой. Мне казалось, мы врубим наш итальянский темперамент и обрушим этот дом своей руганью. Равнодушия я никак не ждала.
— Неприятно говорить об этом, Джози, но до недавнего времени я не знал о твоем существовании, так что не успел поразмыслить на досуге о нашей встрече.
— Во-первых, меня зовут Джозефина. Только близкие называют меня Джози. А во-вторых, я знала о вас всю жизнь, и очень много размышляла на досуге.
— И к какому выводу ты пришла, Джозефина?
— Вы слишком легко отделались. На вас никто не кричит, не обзывает, не вышвыривает из дома. Бабушка чуть ли не молится на вас. А вот если Роберт или мой дядя узнают, кто вы такой на самом деле, то живо размозжат вам голову за такое обращение с мамой. Может быть, мне стоит открыть им глаза, и тогда с вас быстро слетит корона.
— А как насчет тебя? Ты хочешь размозжить мне голову?
— Не издевайтесь. И не смейте потешаться над моими чувствами.
— У меня и в мыслях не было потешаться над твоими чувствами, Джозефина. Однако случившееся между мной и твоей мамой — это очень печальная история восемнадцатилетней давности, и мне кажется, с учетом всех обстоятельств, все сложилось не так уж и плохо.
— Вам бы заделаться политиком. Все они такие же пустозвоны.
— Думаю, нам надо вернуться, иначе придется как-то оправдываться.
— Вы лжец, — прошипела я. — Говорили, что вам нечего сказать, а сами приготовили речь заранее. Вы весь состоите из заезженных штампов.
— По-моему, ты перегибаешь палку.
— И что с того? — пожала плечами я. — С вами я могу перегибать палку сколько угодно, и вы ничего мне не сделаете. Или вы решили разыгрывать из себя отца и учить меня уму-разуму?
Теперь уже он разозлился. Я поняла это по его глазам и поджатым губам.
— Послушай, я имею право все хорошенько обдумать, прежде чем впускать тебя в свою жизнь.
— Да с чего вы взяли, что я хочу входить в вашу жизнь? Я вообще не желаю видеть вас рядом с нами, особенно рядом с мамой. Если она проплачет следующие две недели, и я обнаружу, что виной тому вы, ждите больших неприятностей.
— Хорошо, — огрызнулся он в ответ. — Обещаю. Ты не лезешь в мою жизнь, я не лезу в вашу.
— Давайте скрепим уговор рукопожатием.
Его рука, хоть и была тверда, но заметно подрагивала. Я видела, что он расстроен, и вновь его пожалела. В этот момент мы оба кривили душой, потому что, честно сказать, мне хотелось встретиться с ним снова. А с другой стороны, не хотелось.
— Всего хорошего, мистер Андретти, — сказала я.
Он кивнул, и мы старательно отводили друг от друга глаза, пока он не вышел во двор.
Мама спросила о нем вечером.
Мы сидели перед телевизором и притворялись, что смотрим новости. На нас была все та же одежда, и мамин обгоревший нос бросался в глаза.
Я никак не отреагировала на ее первый вопрос о Майкле Андретти.
— Иди сюда, — позвала она и похлопала рукой по покрывалу возле себя.
Я расположилась между ее ног, и она обхватила меня руками. Теперь мы напоминали клубок загорелых конечностей.
— Если хочешь знать мое мнение, я думаю, что Майкл Андретти привлекательный и, судя по всему, одаренный человек. Он должен далеко пойти, — нехотя ответила я.
— Серьезно?
— Не веришь?
— Ты ведь разговаривала с ним сегодня?
— Ты ведь тоже?
— Я первая спросила.
— Мы выяснили отношения, — пожала плечами я.
— Майкл сама тактичность. Он наверняка завил тебе, что не рад твоему появлению в его жизни.
— Я сказала ему то же самое.
— Ты расстроилась?
— Не глупи, мам. Я только надеюсь, что он не станет ошиваться поблизости, доставляя тебе неудобства.
Я сделала вид, что заинтересовалась телевизионным сюжетом.
Мама притянула меня к себе и прижалась щекой к моей щеке.
— Ты не такая стойкая, Алибранди. Я вижу тебя насквозь.
— Я тоже вижу тебя насквозь, Алибранди. По-моему, этот надутый индюк не прочь обзавестись детьми теперь, почему же не хотел тогда? И вроде не прочь жениться, почему же он не вернулся и не взял тебя в жены? У меня есть только один ответ: женщины думают головой, а мужчины — тем, что в штанах.
Мама рассмеялась и обняла меня крепче:
— Он много потерял, детка.
Я повернулась и попыталась заглянуть ей в глаза:
— Это было так странно, мам. Я совсем не так это себе представляла. Все прошло как-то очень тихо и гладко.
— Реальность бывает далека от наших фантазий.
Я взяла маму за руку и стала перебирать ее не украшенные кольцами пальцы.
— Сможешь ответить на один вопрос? Только правду. Мне не будет обидно исчезнуть с картины. Хорошо? Я лишь хочу услышать, какой ты представляла свою жизнь, когда тебе было семнадцать.
— Джози, мне нравится моя жизнь...
— Мама, — вздохнула я. — Я не говорю, что не нравится, а просто хочу узнать, о чем ты мечтала в семнадцать лет. Я вот мечтаю добиться успеха и полюбить обеспеченного мужчину. И чтобы он меня полюбил. Мечтаю иметь детей: мальчика и девочку. О чем мечтала ты?
Откинувшись на спинку, мама улыбнулась. Она чем-то напомнила мне Анну, меланхоличную и спокойную. Ума не приложу, как мама могла появиться у таких родителей, как нонна Катя и дедушка Франческо, и произвести на свет такого ребенка, как я.
— Я мечтала выйти замуж за человека, который бы заботился обо мне, и деньги тут роли не играли. Мы бы много разговаривали. Говорили бы обо всем на свете. У нас было бы четверо детей. Я больше хотела девочек. Я очень люблю маленьких девочек, — улыбнулась мама. — Больше всего мне хотелось, чтобы муж и дети меня любили. Вот о чем я мечтала, Джози.
— Этим человеком был Майкл Андретти?
Мама кивнула.
— Довольно простая мечта.
— Простые мечты труднее всего осуществить.
Я пожала плечами, и мама переплела свои пальцы с моими.
— Как насчет пиццы?
— С зажаренной корочкой, — заявила я непререкаемым тоном.
— Самой большой, с ананасом.
— Мама, мы итальянцы. Итальянцы не кладут ананасы в пиццу, — поморщилась я.
Мама рассмеялась и потянулась к телефону, продолжая дискутировать со мной о достоинствах пиццы.
Глава седьмая
Мы так и не уехали на Пасху. Поступили так же, как делали каждый год: провели весь день с бабушкой и родными у Роберта. Мне даже пасхальных яиц не подарили. Просто вручили кое-что для сундука с приданым. До чего же весело получать скатерти и вязанные крючком салфетки, когда все едят шоколадных зайчиков.
Сидя в среду вечером на веранде, я размышляла о сундуке. И о том, как многозначительно поглядывали на меня родственники, когда говорили маме, насколько я выросла.
Будь жизнь немым кино, я бы увидела под их физиономиями титры. «Нужен кавалер», — сообщил бы указующий взгляд кузины Марии. «Да, и после три года ухаживаний», — кивок кузины Камелы. «А на двадцать первый день рождения можно и помолвку устроить», — гордая улыбка тети Патриции. Мы с мамой в этом фильме были бы испуганно охающими героинями.
Под заходящим солнцем среди меняющих цвет осенних листьев, когда лицо обдувал ветерок, все казалось пустячным и неугрожающим. Мысленно я легко ускользнула от проблем. А потом вышла мама и сказала, что ночью ей нужно посидеть с кузиной Камелой, пока муж кузины в больнице. А я отправлюсь к бабушке.
Для меня наказание — это не чтение нескольких молитв «Радуйся, Мария» и «Отче наш», а ночевка у нонны.
— Мне семнадцать, мам. Я могу о себе позаботиться, — заспорила я, входя в дом.
— Погладь форменную рубашку, перед тем как уходить, чтобы утром не пришлось хвататься за утюг, — вот и весь ответ. — И свитер возьми.
— Боже, ма, мне придется ночевать с ней в одной кровати. Она же ноги не бреет.
— Я ухожу через пять минут. Приготовься.
— Она старая.
— Ночуя у нее, старость не подцепишь, Джози.
И все же лежа в ту ночь рядом с бабулей, я гадала, так ли это. Бигуди, на которые она упрямо накручивала волосы, стучали, стоило ей пошевелиться. Ее тщеславие очень раздражало. Ну с какой стати женщине за шестьдесят стремиться хорошо выглядеть, и кого это вообще волнует?
Она раз сто спросила, не хочу ли я посмотреть старые фото.
— Нет, я устала, — объяснила я.
— Ты выглядишь, как я, Джози. И как Кристина.
— Серьезно? — осведомилась я, глядя на нее.
Надо признать — у нонны прекрасная оливковая кожа, как и у мамы. Благодаря бигуди прическа каждый день выглядит так, словно ее делал парикмахер. Как и мама, нонна не пользуется косметикой — природной красоте такое ни к чему, но я случайно поймала ее за обесцвечиванием усиков над верхней губой. Одно из проклятий европейцев — волосы на лице.
— О, Джози, Джози, когда я была в твоем возрасте, я носилась по своей деревне, как цыганка. Цыганка, Джози. Люди говорили: «Поглядите-ка на эту зингару