— Боже, — прорычал он, взъерошив волосы, — ну и денек выдался.
— Так уходи! — завопила я.
— Ладно, пусть он победит. Такие паразиты всегда побеждают. — Андретти шагнул к двери. — Вот только не думай, что сможешь защитить себя в суде. Если ты сейчас не можешь честно ответить на мой вопрос, то там тоже не сможешь.
— Она назвала меня понаехавшей чуркой и еще много всего наговорила, — наконец созналась я. – Меня так давно не называли. Обидно. Я себя ничтожеством почувствовала.
— Но ты же понаехавшая. Что в этом такого?
— Я итальянка. Я европейка. Когда другие итальянцы меня так называют, это всего лишь шутка. Но вот когда так говорит австралиец — это уже оскорбление, ну, разве что друг тебя так назвал. Я себя чувствую ничтожеством, когда такое слышу. А еще это напоминает мне, что я живу в мире, полном ограниченных людей. Я от этого бешусь.
— Ты ее чем-то спровоцировала?
— Да, я обозвала ее грязной расисткой, после того как она всяких гадостей наговорила.
— А она расистка?
— Еще какая.
Андретти вздохнул и поднялся.
— Ну, раз тебя ее слова оскорбляют, — сказал он, — пошли, посмотрим, что можно сделать.
Мы вошли в кабинет и остановились напротив Бишопов.
— Извините, я не расслышал, как вас зовут, — переспросил Андретти у Рона Бишопа.
— Мой отец Рон Бишоп, — воскликнула Карли, пораженная до глубины души тем, что кто-то может не знать ее отца.
— А мой папа коммерческое телевидение не жалует, — заявила я, когда папа и Рон Бишоп удалились в кабинет секретаря. – Он интеллектуал, он смотрит СБС и АБС.
Потом я уселась на стул, стараясь не коситься на Карли и сестру Луизу. Мне не хотелось увидеть на их лицах торжество или жалость.
В то же время мое сердце бешено билось при мысли о том, что Майкл Андретти примчался меня спасать. Однажды он сказал, что ничего мне не должен. Должен или нет, но все же он пришел.
Дверь открылась, и Рон Бишоп, растерянный и смущенный, вошел в комнату первым.
— Думаю, мы все уладили, — заявил Майкл Андретти, надевая очки.
— Возьми свои вещи, Карли, — приказал отец
— Так мы подаем в суд, папа?
— Возьми свои вещи.
Я посмотрела на них, потом на Андретти.
— Что-то еще? – спросил он.
Я кивнула.
— У него мой учебник
— Верните моей дочери книгу, — резко напомнил мой отец.
Когда Бишопы ушли, сестра Луиза придвинула стулья и предложила нам присесть.
— Рада нашей встрече, мистер Андретти.
— Взаимно, — ответил он с улыбкой, снова показав ямочки. — Кстати, Джози надеялась, что ее отстранят от уроков. Думала, ей удастся заполучить дополнительные каникулы. Но мы же не доставим ей такого удовольствия?
Я смутилась и опустила глаза, чтобы не смотреть на них обоих.
— Джозефина, дорогая, подойди-ка сюда.
Вот почему у монахинь в слове «дорогая» всегда столько сарказма?
Сестра Луиза открыла шкаф:
— Что ты здесь видишь?
— Заявления.
— Да, с 1980 года. Каждый день в обеденный перерыв ты будешь приходить сюда и раскладывать их по алфавиту. Это будет полезно для твоей души.
— Спасибо, сестра.
— Но до конца дня я отстраняю тебя от занятий.
Я кивнула и вышла в коридор вместе с Майклом Андретти как раз тогда, когда зазвенел звонок.
Все, кто проходил мимо, таращились на меня с интересом.
— А что было сегодня в суде? — громко спросила я.
Майкл Андретти, смущенный таким вниманием к своей особе, подробно рассказал мне о сегодняшнем судебном разбирательстве.
Я шла мимо одноклассниц, а рядом со мной шагал Майкл Андретти, и я наконец-то почувствовала, что значит идти рядом с отцом. Удивительное ощущение!
Глава девятая
Обычно по пятницам сестра Луиза вызывает нас с Ивой-крапивой в свой кабинет, и мы обсуждаем текущие дела. Мы с сестрой Луизой не особо ладим, как вы уже догадались, но вслух претензий не высказываем. Полагаю, в этом-то и загвоздка. Мы просто недоверчиво смотрим друг на друга и ничего не говорим. Но все же я ее уважаю. Она не такая, как монахини в начальной школе. Не думаю, что хоть кто-то из них вообще до сих пор так выглядит. Мы называли их пингвинами из-за монашеских одеяний и прочих штук в духе «Звуков музыки». Вот только теперь монахини совсем не похожи на пингвинов. У них стало больше свобод. Думаю, в семидесятые, когда женщины жгли лифчики, монахини сжигали свои облачения.
Они больше не талдычат «Благослови тебя Бог, дитя мое» или «Господь накажет тебя за грехи», как постоянно твердили монахини в подготовительном классе. Я хочу сказать, какие грехи у пятилетнего ребенка?
Помню, в детстве я вечно задавалась вопросом, а есть ли у них родители, как у нас, или же они вылупляются в церкви? Тогда я задавалась множеством самых дурацких вопросов, например, ходят ли монахини в туалет или есть ли у них скверные мысли?
Впервые увидев монахиню не в традиционном облачении, я помолилась за нее, считая, что она попадет в ад. Но, наверное, сестра Луиза изменила мое мнение. Никогда в жизни не встречала более эмансипированной женщины, и теперь понимаю, что монахини не живут в уединенном мирке далеко от реальности. Они знают мир лучше нас. Мне просто интересно, сходила ли сестра Луиза когда-нибудь с ума от влюбленности в парня.
После обычного скучного обсуждения (Ива-крапива всячески лебезила перед сестрой Луизой, а та принимала все сказанное за чистую монету) Иву отпустили, а меня нет. Я еще пять минут сидела, силясь понять, что же такого натворила, после того как двинула Карли на прошлой неделе.
— Джози, Джози, Джози.
Я посмотрела на нее, и тут до меня дошло.
— Сестра, я села на мотоцикл только потому, что мне нужно было домой. К тому же я считаю, что моя личная жизнь — это мое личное дело.
— Прошу прощения?
— О чем вы говорите?
— Совершенно точно не о мотоцикле.
— О.
— К твоему сведению, юная леди, в твоем возрасте я тоже ездила на мотоцикле.
Я чуть не расхохоталась.
— Тогда почему вы укоризненно повторяете мое имя?
— Слышала, твой отец защищает очень видного бизнесмена.
Я закатила глаза и покачала головой.
Да что такое с этой женщиной? Она раскапывает о нас все до мельчайших подробностей. Знает, с кем мы гуляем, что делали на выходных, сидим ли на диетах. Наверное, она даже в курсе, кто из учениц спит со своими парнями.
— Это не слухи. Это правда.
— Уверена, так и есть.
— То есть меня лишат стипендии за то, что мой отец занимает такую высокую должность?
— Нет, я лишь хочу знать, как ты справляешься с таким положением.
Мне даже стыдно стало, что ей есть до меня дело после всех моих ехидных комментариев.
— Вполне справляюсь.
— Надеюсь, между твоими родителями нет враждебности, которая затрагивает тебя, Джозефина. Я знаю, ты не общалась с отцом, когда он жил в Аделаиде. Твоя мама мне рассказала.
Я вздохнула и посмотрела в окно.
— На прошлой неделе мне показалось необходимым солгать, сестра. Я пошла ва-банк и выиграла.
— Уверена, что так.
— Я не очень хорошо его знаю, но он кажется приятным.
— Хорошо, — кивнула она. — А работа в «Макдоналдсе»?
— Сестра, — вспыхнула я, — вы что, знаете о нас абсолютно все?
— Конечно нет, Джозефина! — возмутилась она. — Я знаю о вас только разрозненные сведения.
— Что ж, на работе все нормально, и со мной тоже.
— Если у тебя снизится успеваемость, я сразу сообщу твоей маме.
— Сестра, у меня одни пятерки.
— Ну, после пяти лет обещаний уж пора бы, не так ли, юная леди?
Я смущенно кивнула.
— Можешь идти. Мне просто хотелось узнать, как у тебя дела, и все.
— Спасибо за беспокойство, — поблагодарила я, взяла рюкзак и зашагала к двери.
— И я надеюсь, что если ты решишь погулять с капитаном дискуссионной команды школы Кука, вы будете вести себя по-христиански.
Стиснув зубы, я вышла из кабинета. Забудьте все мои слова о том, что монахини изменились. Они такие же старые диктаторши, как те, кто терроризировал детей в шестидесятые.
По-христиански?
То есть, когда римляне будут скармливать нас львам, мы должны равнодушно на это смотреть и улыбаться. Не дождетесь.
— Не маячь в дверях, мама, это меня нервирует, — попросила я, когда днем помогала нонне Кате накрывать на стол.
— Нервирует?
— И проверь духовку, королева Кристина. Я сама приготовила обед. Мясной пирог, кстати, твой любимый, — решила подольститься я.
Нонна Катя гордо улыбнулась. Она думает, что мои кулинарные успехи – целиком ее заслуга.
— Я ее научила, Кристина. Джози сказала, что ей хочется что-нибудь для тебя приготовить, и я ей помогла.
Мама испуганно переводила взгляд с меня на нонну, и я забеспокоилась: что мы сделали не так?
— Мама, ты можешь вечером присмотреть за Джози?
Нонна Катя удивленно подняла глаза и утерла пот со лба:
— Идешь на родительское собрание?
— Нет. Просто ухожу.
— Не понимаю, Кристина, — качая головой, сказала нонна, — куда ты собралась?
Я закрыла духовку и затаила дыхание.
— Просто погулять, — рявкнула мама одновременно нервно и сердито. — Иду на свидание с коллегой.
— Не кричи на меня, Кристина. Мне хватает криков Джози.
Мама приложила ко лбу дрожащую руку. Она всегда так делает, когда расстроена.
— Если бы ты не изводила меня расспросами, я бы не стала кричать. Перестань относиться ко мне как к ребенку, и я буду тихой и спокойной.
Нонна Катя все еще качала головой.
— Не нравится мне, что ты не заботишься о Джози.
— Не забочусь? — крикнула мама, сжимая кулаки. — У тебя хватает совести говорить, что я не забочусь о Джози? Да я ей всю жизнь посвятила, а сегодня впервые захотела провести время с людьми своего возраста, и ты мне тут же предъявляешь, что я не забочусь о ребенке? — Дрожа от ярости, она посмотрела на меня. Мама как будто приготовилась к ссоре еще до прихода домой. — Разве я мало о тебе забочусь, Джози?