– Он принадлежал мне. Я бы, возможно, разделила его с вами, если бы вы мне объяснили, что собираетесь сделать.
– Милочка, послушайте меня: в эту самую минуту флот Урбса собирается около пятой точки Лагранжа, вокруг крошечного астероида под названием Эврика. Им понадобится еще немного времени, прежде чем они наберутся храбрости, чтобы на меня напасть. И я могу доставить им серьезные проблемы – они это знают. Тем не менее, у нас нет времени, чтобы обсуждать каждый шаг.
Плавтина нахмурила брови. Она бы их обоих растоптала – за самонадеянность удовлетворенных самцов и ложное всезнайство.
– Сколько времени я спала?
– Часов десять.
– Так долго!
– Вам, наверное, хватило времени, чтобы во сне завоевать целую империю, – сказал старик.
– Мои видения во сне отличаются от тех, что приходят Отону наяву.
Плутарх заухмылялся, а Плавтина ответила полуулыбкой.
И вдруг она вспомнила – и ее сердце забилось. Она же поняла что-то очень важное о Гекатомбе благодаря тому опыту и ради одного этого могла временно усмирить свой гнев.
Нужно ли рассказать им сон? Как они примут ее открытие? Плавтина колебалась. Она чувствовала, что ступает по тонкому льду и что ни Плутарху, ни Отону нельзя по-настоящему доверять. Конечно, они – ее временные союзники и лучшие, на которых она могла рассчитывать в этом сумасшедшем мире, куда ее забросили волны времени. Но не друзья… Определенно, нет.
– И что же? Это хотя бы принесло пользу?
– Мы это узнаем, – ответил Отон, – когда Плутарх закончит анализировать запись.
– И поверьте мне, объем информации там не слабый, – продолжил хозяин Олимпа. – Но теперь всё здесь.
Без предупреждения погас свет. В воздухе нарисовалась трехмерная диаграмма, выстроенная из сложных линий и напоминающая запись какого-то сумасшедшего сейсмографа. Она осветила голубоватым светом удивленное лицо Отона и довольную физиономию Плутарха. Множество сложных иконок появилось вокруг линий, которые пересекались друг с другом так, что новичку было нелегко понять, о чем идет речь.
– Тут-то и начинается веселье, – сказал старик.
График начал меняться. Наверху высветился сияющий таймер, и Плавтина поняла, что изображение замедлено до предела – достаточно, чтобы продлиться несколько секунд. Реальное событие, должно быть, случилось на скорости, близкой к скорости света. Все происходило в сбивающем с толку мире частиц, где ни в чем нельзя быть уверенным. Вот почему рисунок казался настолько сложным: он представлял собой не точки, а вероятности существования, возникающие при прохождении совокупности корпускул. Плавтина сделала Плутарху знак, и событие еще замедлилось – на сей раз до минуты. Поток со странными свойствами.
– Нейтрино, – прошептал Отон. – У них почти нет массы, и они быстрее света, когда проходят через водную среду. Благодаря этому свойству получается серия ярких вспышек. Я прав?
– Да, – ответил Плутарх. – Первая Плавтина оборудовала Корабль детектором нейтрино. Странная идея, не правда ли? Возможно, я иду по ложному следу, но я не представляю себе, как наша вспыльчивая подруга удаляется к Рубежам, чтобы предаваться там скучным радостям физики. К тому же, если мы нередко пересекаем потоки нейтрино – если уж обращать внимание на такие тонкости – я ни разу не слышал, чтобы такие хрупкие частицы складывались в связный, организованный луч. Возможно, потому, что мое любопытство относительно материального мира чересчур ограничено. Но я так не думаю.
Жестом руки он продолжил проигрывать изображение, на сей раз – до крайности растянутое, завораживающе медленное, так, что можно было различить отдельные толчки. Каждый из них обозначал выброс облачка фотонов. В этот момент картинка замерла, и старик путем дедукции вывел траекторию и темп, в котором проходили фотоны. Ведь речь шла о своеобразной музыке. Атональная, почти без ритма, состоящая из коротких квинтетов с разными уровнями энергии, однако повторяющихся, замкнутых в цикл, слишком короткий для человеческого понимания. Хотя эта музыка казалась бессвязной, в ней выделялась какая-то структура, своеобразное единство, образованное тонкими фразами, повторяющими друг друга, как эхо, и уравновешенное последовательными контрапунктами и повторами. Платина как завороженная наблюдала, как проходит это трепещущее дефиле – минута за минутой, следуя хрупкой партитуре, временами такой медленной, что казалось, будто мелодия закончилась, – но она начиналась снова, в более ударном ритме, в краткие секунды достигая головокружительной силы.
– Что это? – спросила она.
– Хотел бы я знать, – тихо сказал Отон. – Ведь это явно что-то важное. Вероятно, сообщение на квантовом языке? Если код, то, клянусь Числом, я руку даю на отсечение – если мы расшифруем его, узнаем причины, по которым Виний совершил убийство.
А может, и нет, подумала Плавтина. Может, реальность настолько пугающая, что лучше оставить все как есть. Сможет ли она прожить остаток своих дней в этих холодных подземельях? Если она исчезнет, Урбс о ней забудет, торопясь вернуться к собственным гнусностям. Плутарх, однако, не дал им передышки:
– На самом деле я могу сказать вам, о чем тут речь. Я уже встречался с этим явлением. Но я предпочитаю проверить. Идите сюда, покажу.
Одним жестом он убрал светящийся график и направился к двери. Плавтина торопливо вскочила. Ее сердце билось. Пока она шагала за Плутархом по коридорам из темного камня, ей казалось, что она упадет в обморок. Отон, возможно, заметил это – как бы тщательно она это ни скрывала, – и взял ее под руку своей огромной ручищей, поддерживая – физически, а возможно, и морально. Она благодарно ему улыбнулась, но он посмотрел в ответ озабоченным, лихорадочным, почти отсутствующим взглядом, несмотря на усилие, которое прилагал, чтобы не потерять с ней контакт.
Шли они долго. В какой-то момент они повстречались с другой группкой и другим Плутархом. Это были людопсы, и они присоединились к ним с Отоном. А потом – другие Плутархи, которые растворялись один в другом, будто бы главное сознание этого места объявило общий сбор, чтобы сосредоточиться в одном месте и времени. Становилось все жарче, поскольку с каждой минутой они спускались ниже, в чрево спящего вулкана. С Плавтины ручьями лился пот. Фемистокл и Аристид, открыв рты и свесив языки, терпели подлинные мучения. Но все это было неважно. Спешка, лихорадка старого стража Олимпа передались всей группе.
Они спускались по бесчисленным узким винтовым лестницам. Шли по коридорам – одни были выдолблены в скале, другие выстроены из бетона, составляя целый лабиринт. Им даже повстречалось подземное озеро. Жара, все более плотный и влажный воздух, бесконечные низкие потолки – из-за этого Плавтине стало казаться, что миллионы тонн горы Олимп давят ей на плечи не символически, а по-настоящему. Она вообразила, что ее похоронили заживо, и она медленно задыхается; дыхание становится все более затрудненным, пока не останавливается вовсе. Плавтина встряхнулась, попыталась сосредоточиться, не запутаться в собственных ногах.
Они вошли в самую огромную пещеру, которую возможно вообразить, по форме напоминающую купол, – бывший вторичный очаг магмы, опустошенный внезапным взрывом, которым магму разметало до самого космоса.
Плавтина поморгала, чтобы глаза привыкли к полумраку. Лампы с рефлекторами, расставленные с равными промежутками, высвечивали бледные пятна в густой тени, давали скудный свет, который тут же поглощали темные базальтовые стены со вкраплениями красного камня планеты, наполненного окисью железа, из которого первые поселенцы строили свои мифические дворцы со множеством колонн. Это было… словно в ее сне – том, что приснился ей еще на «Транзитории», перед прилетом в Урбс.
Она отделилась от группы. В полумраке проявлялись контуры предметов – некоторые высотой в человеческий рост, другие еще больше. Она пошла по центральному проходу, проложенному между двумя рядами предметов, ни один из которых не походил на другой. Некоторые из них выглядели свирепо, излучая смертельную мощь, дремлющую в их острых наконечниках и многочисленных шипах. По всей видимости, среди этих экзотических машин Плутарх рассчитывал найти то, что обеспечит ему защиту. Однако другие артефакты лишь напоминали бесконечный и мирный индустриальный сон человечества: летающий или гусеничный транспорт, землеройные машины, ракетные самолеты изощренной конфигурации. Музей – вот куда Плутарх отвел их, поскольку предназначение этого места – довольно мрачное в конечном счете – хранить обломки изобретенного исчезнувшей расой. Не думая о других, она продолжала идти, время от времени трогая машины пальцем – как ребенок в магазине игрушек для гигантов.
Она подошла к предмету, который был в два раза больше нее, с гладкой и темной поверхностью. На самом деле – не просто темной: казалось, она полностью вбирает в себя свет, так, что центр предмета превращается в липкую темноту. Плавтину это заворожило, что-то будто заставило ее протянуть руку к неопределенному темному контуру.
– Плавтина! Идемте, нельзя терять время, – позвал Плутарх.
Чары рассеялись. Бросив на предмет последний удивленный взгляд – что это было за странное притяжение? – Плавтина быстрым шагом догнала маленькую группку.
– Что это такое? – спросила она.
– Я не знаю. И знать не хочу. Ничего не трогайте. Почти все тут может оказаться в разной степени опасным.
В конце концов они достигли цели. Нужный им артефакт напоминал хромированную трубу – размером с силосную башню, такую высокую, что в сумеречном свете едва видно было ее вершину. Вдоль центрального цилиндра вилось до самой вершины сложное сплетение труб, начинавшееся у мотора, полного хитроумных выпуклостей. Плавтина пыталась разобраться в этой путанице, пока не поняла, что с этим удивительным клубком что-то не в порядке, что проблема – в топологии окружающего их пространства, а не в том, как она смотрит. Она потерла глаза, но ничего не изменилось.
– От этой штуки исходит что-то тревожащее, – шепнул ей на ухо Фемистокл.