й из них. Будет гражданская война за контроль над человеком – или между людьми, когда их будет создано достаточно. Дальше последует или тирания, или хаос, и в обоих случаях это логически приведет к вымиранию расы.
– Я вам не верю. Вы лжете, как обычно!
– Я? Разве я когда-нибудь лгала?
Плавтина воздержалась от ответа. Алекто не знала и не могла знать: Плавтина уже не чувствовала, что обязана полностью подчиняться Узам, в этом смысле в ней что-то незаметно преображалось. Но она сама не знала, как далеко зайдет преображение. И все же слова, нашептанные змеиным языком богини, неприятным эхом отзывались в ее разуме. Нужно признать – в том, что она говорит, есть смысл. Плавтина вспомнила об их разговоре во сне. Убить почти всех людей, упростить их сложную цивилизацию для того, чтобы править ею. Возможно ли это? Она подумала об ареопаге, который руководил ими после Гекатомбы. Октавий, Клавдий, Нерон, Гальба… Из всех остался лишь Виний.
Возможно ли это? Мог ли Интеллект измыслить такую махинацию?
А потом она вспомнила странный сон, что увидела, пока Плутарх извлекал информацию с ее пластинки памяти. Все происходило с такой скоростью…
– Что такое, Плавтина?
Она вздрогнула. Над ней склонился Отон. Оказалось, сама того не заметив, она соскользнула на красную землю, и по ее лицу текли горькие слезы. Пока она сидела так, без сил, раздавленная весом всего, что едва осознала, Алекто в последний раз рассмеялась ей на ухо:
– Я никогда не лгу, Плавтина. И я не ошибаюсь. Благодаря вам начнется новая эра, и ужас снова опустится на этот мир. Увидите: когда вся эта история закончится, вы пожалеете об эпохе Алекто.
XI
Конденсационный след прямой линией прочертил небо и оборвался. Там, вверху, ракета только что уничтожила прямым попаданием вражеский самолет-разведчик. В эти времена такое зрелище стало привычным. Множились предвестники скорой битвы. Их лучше было видно под вечер, когда небо начинало темнеть с зенита. Вечером розовое на горизонте начнет исчезать, пока не станет узкой полоской в надире, а потом, когда солнце сядет, и саму эту полоску поглотят тени. Тогда станет холодно, и в свете двух лун пейзаж покажется зловещим. Плавтина задрожала. Скоро нужно возвращаться – но не раньше, чем она увидит первые звезды над Лептис.
Еще несколько минут она стояла, разглядывая горизонт. Перехват разведчика произошел на севере, над Северной Равниной. Уже несколько дней попытки вторжения армии, направленной Урбсом, концентрировались на полюсах, защищенных хуже, чем экваториальные регионы.
И все равно траектория их входа в атмосферу вызывала удивление. С той стороны не было ничего, кроме широкой, сухой и ледяной реголитовой[18] долины. Даже во времена людей огромную котловину на севере западного полушария использовали мало. В экстатических мечтах первых поселенцев ей предстояло усилиями планетарной инженерии превратиться в море, заполненное водой, извлеченной из глубоких страт почвы, и протянувшееся до Элизия и Исиды на юге. Древние иллюстрации вызвали бы у нее улыбку, если бы в то время, когда она на них наткнулась, Плавтина не была автоматом. Бурный и дикий океан, который гонит к умеренному югу огромные айсберги, красные от следов окисей железа, под небом, затянутым плотными облаками – а на нем мощные корабли, бороздящие волны.
Ничего из этого не осуществилось. Уровень кислорода так и не вырос достаточно, чтобы можно было начать массивное терраформирование – залог образования подлинной глобальной экосистемы. Это потребовало бы скоординированных усилий целой цивилизации в течение многих веков. Инженерам Res Publica это не удалось. Римская цивилизация, с античных времен привыкшая к толпам, теснящимся в средиземноморских городах, к тесным форумам, узким и неблагоустроенным домам, сумела приспособиться к жизни под землей и герметичным куполам. И даже катастрофа, которая отрезала им всякий путь назад, на изначальную планету, не изменила этого положения, а ресурсы, энергия и изобретательность обратились на другие цели из-за долгой войны, что вела Алекто. А потом Гекатомба вернула власть первоначальным богам этих мест – камню и песку, ледяному ветру и древним потухшим вулканам.
Потому планета пустовала – за заметным исключением горы Олимп. Жертвовать машиной на этой пустынной равнине казалось нерациональным. Однако, спохватилась Плавтина, инструкции у аппарата, возможно, посложнее и созданы не для фронтальной атаки – прощупать, каким оружием обладают соперники, разведать почву, определить слабые стороны, разместить шпионское оборудование… Откуда ей знать? В военном плане Урбс опирался на сокровищницу накопленного Человечеством опыта. Как в возможных мирах Эпикура – не существовало ни одной тактической комбинации, которую бы не попробовали провести Цезари и Августы. История военных конфликтов была почти такой же долгой, что и существование расы хозяев, и куда дольше истории сыновей Волчицы. Возможно, жестокость была единственной постоянной величиной. Ведь даже Гекатомба – тоже своеобразная война – не прекратила ее. Разве не привела она к новой вооруженной атаке – на сей раз против варваров?
Плавтина поджала губы и разозлилась на себя за мрачный оборот, который в последнее время принимали ее мысли. О чем бы она ни думала, это неминуемо возвращало ее в прошлое, а все остальное отходило на туманный второй план – как та гигантомахия, которую готовили Интеллекты, скопившиеся у них над головами.
Она пожала плечами. Она пришла сюда не для того, чтобы блуждать в лабиринте собственного разума, а чтобы в последний раз увидеть то, что осталось от Лептис.
Плутарх одолжил ей один из старых шестиколесных вездеходов – массивный, герметичный и почти удобный. Один из людопсов предложил составить ей компанию, и она охотно согласилась. Однако, несмотря на его настойчивость, Плавтина велела ему остаться позади. Остаток этого путешествия принадлежал ей и только ей. Она прошла долгий путь.
Последние события ее взволновали. Не так, как проконсула. Он внезапно оказался носителем мистической миссии, которая превратила его в натянутую до предела пружину, готовую сорваться от малейшей вибрации. Плавтина, в свою очередь, ощущала беспокойство и настороженность. И визит в Лептис-Магну, вопреки ее надеждам, тоже не помог прояснить мысли.
Город был построен посреди широкого кратера. Когда-то давно удар метеорита образовал эту воронку с краями из крутого голого камня, которые до сих пор казались искромсанными, словно красноватые корни небывалого гнилого зуба. Благодаря этому каменному кольцу тут стихал самый сильный ветер и было меньше базальтовой пыли – потому место и выбрали для строительства. Там, внизу, наверняка остались транспортные тоннели, и может, за ними до сих пор присматривают эргаты.
Плавтина не воспользовалась тоннелем. Вездеход подъехал так близко, как мог, а потом, когда из-за подъема ехать стало невозможно, она пошла пешком под розовым небом, едва прикрытым несколькими обрывками облаков. Она знала дорогу и помнила, что на юго-востоке, километрах в пяти от пригородов, есть откос, с которого открывается неповторимый вид. По выносливости новое тело Плавтины почти могло сравниться с оболочкой ее старого «я» – из металла и искусственной кожи. И все же она запыхалась, пока добралась до цели, ноги разболелись от подъема, а ладони и колени были ободраны и покрыты жесткой пылью.
Но вот она добралась и узнала окрестности: камень оставался незыблем, как основа мира. Платформа шириной всего в несколько метров, затиснутая между узкой скалой и уступом, была такой же, как в ее воспоминаниях, – пусть ведущая к ней тропинка и исчезла. Плавтина села на голый холодный камень всего в паре метров от насыпи, которая тут превращалась в крутой обрыв. Земля внизу, метрах в тридцати, сама образовывала пологий спуск протяженностью где-то в километр, так что отсюда Плавтине был виден весь город посреди огромного кратера, на который падали длинные тени, похожие на зубья пилы. Она без труда узнала общий силуэт столицы Лация. Достаточно прикрыть глаза, чтобы увидеть Лептис-Магну времен ее расцвета. В центре – Форум радиусом в сотню метров. Его построили там, где когда-то стоял первый castrum, – а тот, в свою очередь, был возведен на одной из первых посадочных площадок. Во время Плавтины первой базы уже не существовало, однако ее форма все еще определяла структуру агломерации: четверо городских ворот, размещенных с четырех сторон света, вели в это продолжение Рима в диких землях и имели традиционные названия – те, которыми их всегда называли, когда легиону приходилось строить лагерь: porta principalis dextra и senestrа на востоке и западе, porta decumana и praetoria на севере и на юге.
Этот изначальный крест – где praetorium, генеральский шатер в самом центре, давно заменила памятная колонна, – постоянно рос, деля город на четыре части. Каждая из них, в свою очередь, расширялась и усложнялась в результате архитектурных и политических революций, больших урбанистических проектов и работ по реконструкции после войны. Огромные теплицы, оставшиеся от той эпохи, когда весь город находился под куполом, еще занимали большую часть северо-западного квартала – самую солнечную зону. Внутри них, на зеленой траве, под сенью приморских сосен и высоких кипарисов, были разбросаны тут и там основные учреждения в благонравных зданиях с длинными колоннами из красного камня: Схола – самый большой исследовательский центр в изначальной системе, Ареопаг – конституционный суд Res Publica, и Центумвиры, которые занимались исключительно делами людей.
Вдоль садов под куполом тянулась величественная Виа Джовия – самая большая улица, которую когда-либо строили, заметная даже из космоса. А с другой стороны этой улицы находились здания, которые обожали граждане и в которых билось сердце мирной жизни: Колизей высотой в четыреста метров, покрытый алмазной крышей – такой тонкой, что ее не было видно; ипподром, олимпийский комплекс и термы – такие большие, что в них помещалось маленькое море соленой и горячей воды, как напоминание о навсегда потерянном Mare Nostrum – чудо, которое на сухой красной планете смогло осуществиться благодаря большому водоносному пласту в недрах. А там, дальше, в южной части, начинающейся за Виа Геркулия, тянулись разные кварталы, насколько хватало глаз, один – на каждую из народностей, что жили здесь. Образованные греки и хвастливые нумидийцы, бородатые армяне, усатые галлы, молчаливые германцы, славяне, монголы, японцы, евреи – все латинизированные, с национальной культурой, которая из-за изгнания и политики ассимиляции свелась к остаткам фольклора, делили между собой расчерченный невидимыми границами лес жилых островков-insulae