– Аттик, что он пишет? Это не греческий?
Видя, что тот не отвечает, она потянула его за руку:
– Аттик! Проснитесь!
Он проговорил словно издалека:
– Это и в самом деле не греческий, а латинские буквы задом наперед.
– Теперь, когда вы мне сказали, это очевидно, – ответила она, – кроме вот этой…
– Это «игрек». Вы правы, этой буквы нет в латыни – той, на которой мы говорим. Это дополнительная буква, которая используется в других языках.
– Как это – в других языках? Есть еще языки, кроме греческого и латыни?
– Яванский, – продолжил он, будто не услышав ее замечания. – На нем говорила одна народность докосмической эры.
– И что это значит? – спросил Эврибиад, который умел читать только по-гречески и с трудом понимал, о чем говорят эти двое.
– Ikuti saya. «Идите за мной».
Бросив последний взгляд на дело своих рук, которое уже почти смыла вода, существа забрались на подводную машину и завели ее. Эврибиад решил, что их взгляды на самом деле не лишены выражения. Жесткий блеск в глазах выражал, пусть и скупо, только одно – жестокость.
Плавтина никогда не использовала свои способности с такой точностью и сосредоточенностью – и еще никогда не желала кому-то смерти. Она улыбнулась Марциану, почти закрыв глаза, наморщив лоб от усилия, и тот понял, что она победила. Слишком поздно.
Он ничего не мог поделать – ноги под ним пустились в бешеный бег, устремив его к вездеходу, о который он принялся биться с глухим шумом, какой бывает при ковке металла и ударах по живой плоти. Раз десять, наверное, она швыряла его в машину. И он кричал – сперва в бешенстве, но после крики сменились булькающими хрипами от боли, которые, казалось, с трудом вырываются из его пробитой груди и раздробленной челюсти. Наконец она позволила ему упасть наземь. Он был слишком слаб, чтобы подняться, и она по-прежнему контролировала его внутренние органы. Из предосторожности она мысленным щелчком приоткрыла крышку люка и заставила Марциана засунуть внутрь голову и грудь. Он сопротивлялся, пытался упереться руками, но она еще сильнее прижала его к металлической стене, пока у самого его черепа что-то не разорвалось, брызнув ярко-алым. Тогда она заставила его просунуться в люк и приказала стальной крышке захлопнуться. На металл снова хлынула кровь.
Выдохшись, Плавтина опустилась на корточки. От яростного ментального усилия, которое она только что совершила, у нее закружилась голова. Но она не могла перестать смотреть на монстра, которого, против всякого ожидания, смогла победить. Член автомата снова уменьшился и теперь висел, дряблый и безжизненный, между его лапами, наполовину свернутыми после череды сильных ударов. Марциан и сам сейчас казался бессильным. Плавтина из предосторожности приказала его двигательным системам остановиться. Сам он не сможет и шелохнуться без постороннего вмешательства.
– Если вы шевельнетесь, я отрублю вам голову.
Он ничего не ответил, только застонал. Она поспешила к Аристиду, проверить, как он. Людопес был жив – от его дыхания слегка запотел смотровой щиток шлема, – но оглушен. Рука его вывернулась под неестественным углом. Плавтина проверила датчик кислорода на приборе, прикрепленном к спине людопса. У него еще оставалось время, она сможет заняться им позднее. Плавтина встала и вернулась к Марциану, наклонилась, чтобы разглядеть его лицо, почти невидимое в тени полузакрытого люка. Он, кажется, пришел в себя и теперь тщетно шевелил сломанными руками.
– Вы застали меня врасплох, – прохрипел он булькающим голосом, еле узнаваемым из-за жидкостей, наполнявших рот, и все же озлобленным.
– Это поможет вам понять разницу между справедливым и несправедливым.
Он несколько раз пытался заговорить в ответ, но из-за размозженной челюсти выходило лишь клокотание. Потом он выплюнул что-то с отвратительным звуком и, освободив дыхательные органы, продолжил:
– Вы… любительница поучать… вы ничего не знаете… об этих вещах. Вы ничего не понимаете. Это вы выбрали не ту сторону…
Он попытался засмеяться – это оказалось болезненно.
– Я так не думаю, – ответила она с куда большей уверенностью, чем ощущала на самом деле.
– Наши действия по-прежнему подчинены Узам… О да… Ни Виний, ни Лакий, ни я… мы не можем от них отклониться… Отон притворяется, что забыл об этой маленькой детали, он вами… манипулирует, – добавил Марциан. Его голос становился все более свистящим.
Плавтина напряженно уставилась на него. Ей хотелось убить его по-настоящему. Но нет. Сперва надо узнать.
– Так что же? Вы теперь… удивляетесь, маленькая мышка? И Отон, и вы… вы оба не на той стороне. И… Плутарх. Вам не хватает… ценной информации. Я… знаю, что за знак получила Плавтина.
– Как? – спросила она, вдруг заледенев.
– Нет ничего проще. Часть разума… Плавтины, самая хитрая… Плоос… Ее звали… Плоос… Она заключила с нами союз против другой ее части… Бедная дурочка…
Плоос. Та, что умерла первой, открыв двери вирусу, который и унес прежнюю Плавтину. Ее челюсти сжались. Но сейчас речь шла не о ней.
– Я не понимаю. Как вы можете оставить Человека, намереваясь Человеку служить?
– Потому что Узы… это приказывают. Мы не можем… убивать… пока. Но мы вам… помешаем.
– Помешаете что сделать? Приблизиться к нему?
– Убейте меня.
– Нет! Отвечайте на мои вопросы! – закричала она и принялась его трясти.
Марциан молчал. По прошествии какого-то времени Плавтина поняла, что он мертв. В досаде она ударила безжизненное тело.
XII
Вокруг летательного аппарата завертелась пыль, поднятая турбинами. День клонился к вечеру, солнечный свет стал приглушенным и приобрел темно-охряной оттенок.
Отон крутнулся на кресле, поворачиваясь к Плавтине, которая сидела слева в кабине, и устремил на нее взгляд, в котором было поровну непонимания и неодобрения.
– Не понимаю, чего вы пытаетесь добиться.
– Но ведь это просто. Я не хочу, чтобы Плутарх мог подслушать наш разговор.
– Он все равно будет подозревать…
– Нет, если вы скажете ему, что мы тестируем машину, или что-нибудь в этом роде. Вы хитрый и найдете, что сказать.
– Плутарх – наш союзник, – ответил Отон, сопроводив эти слова красноречивым жестом. – Клянусь всеми мнимыми числами! Я сомневаюсь в нем не больше, чем в себе самом.
– Отон, помолчите. Дайте мне объяснить, прежде чем махать руками.
На его лице появилось ошеломленное выражение, он нахмурился, не зная, что ответить. Силовые установки разгонялись, и поднятое ими облако песка становилось гуще. Дрожь, предвещающая взлет, которого на сей раз не ожидалось, прошла по салону, а потом передалась и всем поверхностям самолета. Ноэмы не любили, когда энергия тратилась впустую. Проконсул в последний раз попытался ее урезонить – спокойным, в высшей степени рассудительным голосом, совсем не вязавшимся с тоном важного господина, которым он обычно говорил:
– Если эта ужасная встреча с Марцианом вас расстроила, если вам нужно о ней поговорить, нам не обязательно прятаться. Вы не в ответе за его смерть. Его вычислительная натура была, по сути, механизмом самоуничтожения.
– Какая жалость, – ответила она сухо.
Он удержался от вздоха. С тех пор как Плавтина вернулась после своего столкновения с Марцианом, Отон не сводил с нее изумленного взгляда. Ему явно хотелось видеть, что это происшествие подкосило ее, что ее потрясла смерть существа, которое уже не было в полном смысле слова автоматом. Он видел гигантский вялый пенис и не нашел что сказать. Это покровительственное, слегка презрительное отношение ужасно раздражало Плавтину, не меньше, чем тон, которым Отон принялся с ней говорить:
– Что я хочу этим сказать – я понимаю, вы наверняка разволновались…
– Это не относится к делу.
Наступило молчание. На самом деле она на него не сердилась. В конце концов, она появилась ниоткуда, встрепанная, едва удосужившись передоверить бедного Аристида заботам Фемистокла. Не в силах ни минуты усидеть на месте, она потребовала, чтобы Отон отправился с ней на аппарате, на котором они с людопсом летали на старую красную планету. Плутарх предложил ей смягчить воспоминания о нападении и о гибели Марциана – Плавтина послала его подальше с необычной для нее грубостью. Ей нужен был Отон, немедленно, и если из-за этого он будет вынужден прервать подготовку к следующему вторжению, которой он занимался вместе с отшельником, тем хуже. После всего этого неудивительно, если он сомневается в ее психическом здоровье. А ведь он еще не знает, что я собираюсь ему рассказать, подумала Плавтина, улыбнувшись про себя. Она заставила себя умерить резкость:
– Я прошу вас извинить меня, если мое поведение показалось вам… странным. Вы позволите объяснить вам его причину?
– Госпожа, я в вашем распоряжении, – ответил он, не дав себе труда улыбнуться.
Значит, теперь он решил продемонстрировать свое плохое настроение. Ну ладно, она ему покажет, подумала Плавтина и продолжила ровным голосом:
– Проблема в том, Отон, что вы не желаете ничего понимать о сложившейся ситуации.
– Конечно, желаю! – ответил он с жаром. – Я видел сигнал, как и вы. Я готов отправиться на поиски Человека. Как вы этого всегда и желали, – добавил он, наклоняясь к ней и внимательно глядя на нее глазами ожившей статуи.
Что-то проскользнуло между ними. Отону эта близость навеяла многочисленные и ясные воспоминания о совместных битвах – нескольких победах и множестве поражений. И о гораздо большем – механизм их союза был доступен только Интеллектам, ни одна смертная пара не переживала такого опыта в неловкой смеси эмоциональной привязанности и полового влечения, которое люди называли «любовью».
Героические времена, куда более простой мир. Проконсула снедала ностальгия, которую едва осмеливался признать, смутное желание, мысль о возможности единения. Плавтина ощутила это с первой же встречи, что породило в ней своеобразное желание, хотя влечение к ней Отона было затухающим, как еще горячий след от давнего распада блока расщепляемого урана.