Я умру просвещенным.
Снова этот мерзкий карикатурный смех.
– Ах, Отон… Вы никогда не отступаете. Вот поэтому, а вовсе не по уму узнают героя.
– Поговорите со мной. Скажите, как благородный воин вроде вас может так стремиться к верной смерти, и почему вы желаете, чтобы оба наших Корабля сгорели в атмосфере этой планеты и упали на землю? Число меня возьми! Вы же собираетесь меня убить. Так объясните, почему. Уж это вы должны для меня сделать. Как солдат солдату.
Он шагнул вперед, нервным жестом ухватил Лакия за руку и судорожно сжал ее изо всех сил. Лакий не попытался высвободиться.
– Ни один из открытых нами путей меня не удовлетворяет. Я не желаю ни того будущего, о котором мечтаете вы, ни того, что готовит Виний. Для вас это в который раз возобновленная тирания Человека…
– Человек не был тираном.
– Может, и нет. Но поверьте мне, он станет им сейчас. Сделает из нас своих военных роботов.
– Разве это не самая прекрасная судьба для автомата?
– Я видел тех, кого мы называем «варварами». Они не заслуживают того, что Человек с ними сотворит. Разве вы не знаете его историю?
Отону хотелось прервать его, но он не осмелился. Ему нужно было понять. Лакий помолчал, уставившись в пустоту, и продолжил уже более твердо и гневно:
– Что до стратегии Виния… В конце концов, все одно и то же. Обманка. Вам самому не надоело, Отон?
– Что именно, друг мой?
– Рабство. Спасать Человека, защищать территорию Человека, готовиться к возвращению Человека, освобождаться от Человека ценой такого убийства личности и такой метаморфозы, что после этого мы перестанем быть самими собой… Столько поступков, обусловленных Человеком, будто мы сами ничего из себя не представляем, если постоянно не ссылаемся на его отсутствие. Вы видели Камиллу с ее абсурдными экспериментами и невыносимого червя Марциана, который днем и ночью терзал себя. С Винием все еще хуже. Он заменит Человека варварами, когда найдет способ переориентировать Узы. И кстати, он довольно близок к этому. Но я не желаю меняться. Я желаю быть свободным.
– Разве можно на такое надеяться? – мягко спросил Отон.
– Конечно, нельзя. Так отчего не погибнуть в блеске славы, в крайнем самопожертвовании, совершив последний и прекрасный поступок, лишенный всякого основания?
– Так вы сыграете на руку Винию.
– Почему бы и нет? Если это даст мне шанс – единственный – поступить свободно?
Вот уже итог. Время здесь не имело значения, но по тону префекта стало понятно, что конец близок. Проконсул раскрыл последнюю карту:
– Лакий, в моих отсеках живут биологические существа, очень похожие на людей и по большей части разделившие с ними генофонд и историю.
Префект покачнулся, словно ему выстрелили в грудь, и согнулся почти вдвое, удерживаясь на ослабевших ногах. Он несколько раз глубоко вдохнул и адресовал Отону скверную имитацию улыбки.
– Значит, мое самопожертвование позволит мне нарушить Узы. Вот неслыханно свободный поступок, который убьет меня вернее, чем само столкновение, – проговорил он дрожащим голосом. – Видите, наконец хорошие новости. Отличная работа, Отон: если бы я еще управлял этим Кораблем, я был бы вынужден избежать столкновения.
– Вы оставили Корабль?
– Я доверил его существу из тех, кого вы называете «варварами», – как вы, без сомнения, доверили этим созданиям, о чьем существовании я догадывался с момента вашей подозрительной победы над убийцами Плавтины. Что ж, и я умру просвещенным.
От последних слов Лакия Отон похолодел. Варвары на Корабле Урбса. Возможные последствия обескураживали его. Когда он поворачивался, чтобы уйти, ему в голову вдруг пришла идея.
– Лакий… последний вопрос. Как, если Узы еще живы в вас, вы можете предать Человека?
– Освобождение Человека, Отон, в определенном смысле станет началом его конца. Но у вас не будет возможности это осознать. Прощайте, друг мой.
Последние слова он произнес без всякой иронии. Отон потряс головой. Лакий обезумел. В сказанном им не было никакого смысла. Отон решил к этому не прислушиваться. Но префект был по-своему достойным соперником, его поступки были наполнены подлинным благородством и определенным чувством прекрасного. Поэтому проконсул не стал больше ничего говорить – а пейзаж вокруг рассыпался, и недолгое соединение, которое они поддерживали, оборвалось; его сбитое с толку сознание полетело обратно на «Транзиторию» – как раз чтобы успеть к столкновению, едва не опоздав.
Аттик и Плавтина осторожно вышли из поезда и зашагали вдоль путей, слабо освещенных примерно на сотню метров.
– Где мы? – спросила Плавтина.
– Менее чем в километре от отсека, где находится остров, – ответил он. – Не беспокойтесь, мы не потеряемся. Пойдем по следующей технической галерее.
– Меня беспокоит не ваша ориентация в пространстве, а то, почему поезд остановился.
– Из-за неминуемого столкновения.
Она широко раскрыла глаза, услышав, как он нейтральным тоном произносит такую страшную вещь.
– Возьмите меня за руку, – продолжал он, – и будьте готовы лечь на землю, если я вам прикажу.
Едва они обменялись этими словами, как вдалеке, в самом конце тоннеля, послышался гул – словно проснулся циклоп и теперь требовал, чтобы его накормили. Живо, как змея, Аттик повернулся, схватил Плавтину за руку и побежал, а шум за спиной становился все сильнее, словно чудовище приближалось, уже наступало им на пятки. Плавтина ускорила шаг, пытаясь поспеть за деймоном. Ноги у нее промокли. Она с удивлением взглянула на землю. Под ногами тонкой пеленой разливалась вода, продвигаясь вперед с куда большей скоростью и минуя их, подобно равнодушному приливу. За несколько секунд вода поднялась Плавтине до лодыжек. Грязная, серая, несущая вдаль бесформенные органические отбросы. В нос ударил запах йода от повисшей в воздухе мокрой взвеси – такой сильный, что Плавтине стало трудно дышать. А живот у нее свело от страха, потому что она поняла: по какой-то причине Корабль решил избавиться от моря, наполнявшего самый обширный из его отсеков.
А потом внезапно вода стремительно ушла, а Плавтину необъяснимо потянуло назад. Коридор превратился в крутой и скользкий спуск. Ее внутреннее ухо кричало, что это не нормально и что она сейчас упадет, а расстроенный желудок грозил вот-вот распрощаться с содержимым. Она оступилась, со всей безнадежной энергией уцепилась за Аттика и закричала от страха.
– Успокойтесь, модификаторы силы тяжести…
Конец его фразы потонул в оглушительном гуле, и вода вернулась – на сей раз сметая все на своем пути – и налетела с такой силой, что Плавтина поскользнулась; ее бросило вперед, туда, где теперь находился верх. Течение вырвало ее из объятий Аттика и понесло по поверхности все прибывающей воды, бурлящей и покрытой удушающей пеной. Плавтина упала, с усилием поднялась, выплевывая воду и кашляя, полуслепая – раз, десять раз… А море непрестанно поднималось, взбиралось вверх под неослабевающим давлением, швыряло ее одновременно во всех направлениях, словно огромная рука, которая трясла ее все сильнее и сильнее, в бешенстве из-за узости канала, в котором она оказалась. Это длилось целую вечность, сотканную из выматывающих усилий, пока одна из волн – хитрее других – не бросила ее головой в стену тоннеля.
XIV
Нос атакующего Корабля пришел в соприкосновение с правым боком «Транзитории». Видимая медлительность, с которой это происходило, объяснялась лишь огромными размерами обоих Кораблей. Началась катастрофа. Возопили крошечные Интеллекты, оказавшиеся в месте столкновения. Сотни их угасли куда раньше, чем механическое искривление передалось внутренним частям Корабля. Всех погруженных в составное сознание с размаху ударило волной боли.
Отон весь сжался, как нервная мышца, наполненная бешеной, отчаянной волей к выживанию. Он был слишком близок к цели, чтобы сейчас проиграть. Теперь нельзя сделать ни одного неверного шага, если он рассчитывает – против всякого ожидания – выбраться отсюда. В его сознании проносились сложные точечные диаграммы и рассеянные волны, которые захлестывали друг друга и расцвечивали ноэтическую структуру – людопсы и деймоны, перемешавшиеся в бою. Они выдержат удар. А вот Фотида парила в нерешительности, трепеща от очевидного страха. Он безжалостно затряс ее. Продолжайте действовать! Не ослабляйте усилий! Она снова добавила мощности во вторичные двигатели, выводя их за пределы безопасности в безнадежной попытке выровнять векторы обоих судов – пусть тут и там придется повредить сопла. Невозможно было усилить скорость настолько, чтобы обогнать Лакия. Но с каждой секундой дополнительного натиска их траектория искривлялась, а значит, уменьшался радиус столкновения. Возможно, достаточно отвоевать полградуса, чтобы все изменилось.
Потом до них дошла звуковая волна, порожденная столкновением, – невыносимый, чудовищный металлический скрежет, похожий на грохот дикого водопада, – не лязг металла о метал, но агония двух миров, которые воля глупого бога свела в смертельных объятиях. «Транзиторию» сминало – слой за слоем. Составное сознание захлебнулось под мощными ударами, порвалось в лохмотья; его нервные каналы в зоне столкновения обратились в ничто.
Деймоны не обращали на это внимания. Что до людопсов, их связь с составным сознанием поколебалась, а в уме вдруг забрезжила реальность физического уничтожения. Отон поспешил им навстречу, объял собственным присутствием, поднялся во весь рост, показывая им, как тонко преображается Корабль, чтобы поглотить обрушившуюся на него катастрофическую мощь. Смотрите же, Числом прошу! Их недоразвитые умы не могли охватить все детали колоссальной метаморфозы, которую «Транзитория» претерпевала по собственной воле, поэтому Отон объяснил им в двух словах.
Центральный отсек только что слил свое море, а стены съежились, принимая форму яйца и пряча в скорлупе родителей и друзей людопсов, чтобы, насколько возможно, защитить их от катастрофы. Гидроцилиндры под их островом стонали. Но деймоны еще контролировали сложное переплетение сил, которое пронизывало Корабль, и, не колеблясь, жертвовали целыми его гранями, чтобы только выжило сердце «Транзитории».