В любом случае, я знаю, что страдала. Я страдала, когда ты ушел, и чувствовала себя очень неуверенно. Я не могла уследить за всем, не видела взаимосвязей… и мне странно и трогательно одновременно, что я лишь сегодня, совершенно случайно узнаю о том, что с тобой тогда происходило и как ты это переживал.
О. Ф. Вальтер: И все же нужно подчеркнуть, что наша связь никогда не прерывалась полностью, чего нельзя сказать о прочем клане. Во время моего развода, что для католической семьи, конечно, было скандалом, ты, в отличие от всех остальных, не выносила мне никаких приговоров издалека. Напротив, ты страдала вместе со мной…
С. Вальтер: ….конечно…
О. Ф. Вальтер: …и я это знал и чувствовал. Поэтому связь между нами существовала всегда. А в остальном она всегда осуществлялась через книги.
Ф. Дэтвилер: Если обратиться к Вашим книгам, то можно ли сказать, что в них отображается часть Вашей биографии?
О. Ф. Вальтер: Я думаю, это неизбежно.
С. Вальтер: Да, я тоже не могу себе представить, что может быть иначе. Откуда же нам брать материал, что брать, если не то, что прошло через наше сердце, через кровь… ведь прежде чем быть сформулированным, опыт должен быть нами пережит.
О. Ф. Вальтер: Точно. Хотя это не всегда происходит сознательно. Конечно, творчество и его плоды до кризиса и после него не одинаковы. Это видно в твоих книгах также, как и в моих. В писательстве все в конечном итоге связано с тем, чтобы по-новому соединить двадцать шесть букв алфавита, которые всего лишь образуют некую знаковую систему. Так соединить их, чтобы мир вдруг стал проницаем: мой собственный мир, мир читателя, а также общество, которое нас окружает, вплоть до проницаемости «Абсолюта», как мы его только что определили.
Ф. Дэтвилер: Итак, вернемся к Абсолюту, то есть к Богу. Можно ли вообще адекватно говорить и писать об Абсолюте, Силья Вальтер?
С. Вальтер: Нет, вот именно, что нельзя. Я не могу описать Абсолют. И все же, несмотря на это, я всякий раз пытаюсь найти ему выражение. Не понятия, нет, и прежде всего не старые понятия. Лучше вообще не говорить о Боге, чем говорить о Нем на старом, раздутом и истощившемся языке. Я стараюсь находить новые образы, символы. Хотя попытки эти не являются сознательными и целенаправленными. Образы будто приходят сами…
И все же всегда чего-то не хватает. Как раз эта вечная недостаточность в разговоре о Боге мучит меня больше всего. Ей я живу. Но это наверняка не только моя проблема. В конечном итоге тот, кто хочет говорить об Абсолюте не философски, может сообщить о Боге, только исходя из своих совершенно личных переживаний, как я это пытаюсь делать в своих последних стихах. Они называются «Не богослужебные молитвы» и являются чем-то вроде протеста против богослужебных молитв. Вот один из этих стихов:
Знаешь
Мой Творец
Мой любимый
Ты знаешь
Я умерла
Это знаешь Ты
Лучше всех
Молитвам
Конец
Совсем иное
Нечто совсем иное
Твое вечное
Дверь нараспашку
И вход
От века
До века
амен
О. Ф. Вальтер: Это поразительно. Здесь чувствуется экзистенциальный порог, которого я, понятно, не могу достигнуть. Но я думаю, что могу это увидеть и прочувствовать. Иногда у меня возникает чувство, что ты в каком-то смысле уже сделала шаг к последнему пределу, или, как ты сама сказала, тебя «настигло Абсолютное», в то время как я, живущий в миру, борюсь за второй и третий шаг из ста и все еще пытаюсь научиться прямой походке.
С. Вальтер: Ты не должен так говорить… я думаю, что за всем тем, что тебе представляется таким секулярным, совершенно политическим и нетеологическим, уже скрывается нечто. Нет, не «уже», а всегда было. Да, так что твоя активная позиция по отношению к людям и к миру, прежде всего и в конце концов, является глубоким религиозным призванием.
О. Ф. Вальтер: Здесь, я думаю, все же есть четкие различия между нашим жизненным опытом, между нашим мировидением. Моя жизнь и творчество являются попыткой повседневного вочеловечения, борьбой за достойную человека жизнь до смерти. Это пока не разделяет нас, здесь еще есть много параллелей. Но весь мир христианства по моим ощущениям недопустимо авторитарен и патриархален. Он не имеет ничего общего с бунтовщиком из Назарета и его любовью, которая находится в самом центре. Напротив, это какая-то группка людей в Риме, как, впрочем, и в Вашингтоне и в Кремле, власть имущие, управляющие нами. И я категорически отвергаю именно это, отвергаю во имя радикальной гуманности. Я считаю, что против всякого господства одних людей над другими – даже если оно религиозно замаскировано или внутренне углублено отдельным человеком – необходим солидарный протест вкупе с обязательным требованием общества сестер и братьев.
По вашей просьбе, господин Дэтвилер, я зачитаю отрывок из моего «Письма молодой женщине, ее парню, ее друзьям и самому себе»:
«Противоборствующая сила. Ты помнишь? Возможна ли она без образа, на который она направлена? На котором она может сосредоточиться и организоваться? Может ли она существовать – и еще раз действительно громкое слово – без общего видения всех тех, кто борется за жизнь и совместную жизнь в соответствии с конечными человеческими масштабами?
Итак, глубокое исконное желание в нас, анархическое зерно плюс размышления. Из них вырастает противоборствующая сила. Но вместо частной жизни, которой больше нет, она прежде всего сосредотачивается в неких важных группах: они пробуют заниматься самоуправлением и затем сообщают нам всем о своем опыте. Вот это и есть готовые базы противоборствующей силы, из которых она превращается в движение или несколько различных движений. Постепенно все более конкретно вырабатывается пока еще утопический образ по-человечески организованной Швейцарии, тот образ, который в конечном итоге можем завершить и реализовать только мы все, пострадавшие. Кроме того: не должно быть ни малейшего сомнения в немыслимой жесткости сопротивления, фашистского сопротивления, напротив.
Приблизительно так. Если тебе кажется, что я свихнулся, что ж, хорошо, или плохо, тогда нам обоим не повезло. Мы можем подойти к твоему вопросу с другой стороны: как жить? Ответы на глобальные вопросы должны быть следующими: жить ради чего-то. Жить ради определенной цели. И не по отдельности, а вместе с людьми, которые хотят жить лучше. Жить ради чего-то, что подразумевает не только тебя, твоего парня, твоих друзей и меня. Ради чего-то, что означает освобождение и может существовать только как освобождение всех. Где мы были бы сохранены как то, чем мы являемся по своей сути, то есть субъектами нашей истории. Ты использовала слово „по-человечески“ в связи с „жизнью“. И поставила здесь вопросительный знак. Пусть стоит. Чтобы у нас оставалось, о чем подумать.
Всего хорошего. Счастливо Вам обоим. До скорого!»
Думаю, в этом желании и требовании освобождения всех мы с тобой сходимся. Что ты думаешь?
С. Вальтер: Да, я чувствую, что мы, несмотря на твою позицию, или, может быть, именно благодаря ей, в целом, очень близки. В твоей ангажированности я вижу нечто пророческое. Даже в уменьшенном и суженном до секульярного взгляде остается пророческое начало. У тебя своя задача. Видишь, думаю, как раз в этой связи я могу объяснить тебе новый дух Ватиканского Собора, по которому каждый мирянин называется «участником пророческой миссии Христа». Думаю, что за этими определениями, за вскрытием сущности в церкви есть многое, что тебе пока еще чуждо, что к тебе еще не пришло.
Ф. Дэтвилер: Еще раз вернемся к писательству. Что означает для Вас соположение слогов и слов?
С. Вальтер: Писательство для меня связано с надеждой, но в то же время оно больше, чем надежда, это жизнь. Писательство и жизнь перетекают для меня одно в другое. Но прежде всего это необходимость что-либо сообщить. Мне кажется, что необходимо что-то рассказать. Я должна передать то, что мне удалось открыть. Монастырь для меня – это открытие, не монастырь Фар как пространство, нет, скорее, феномен «Бога и человека внутри этого пространства». Именно это я хочу, я должна формулировать вновь и вновь. Это вечный импульс для моего писательства. Можно сказать, что необходимость сообщать себя, так же как дышать и смеяться, спать и есть, относятся к абсолютно необходимым потребностям в моей жизни.
При этом сообщение постоянно приводит меня к людям, заставляет завязывать отношения, так что это не только аналитическое, дневниковое самопознание и самообретение, но мой дар, моя любовь к человеку. Я люблю его, а потому хочу рассказать ему о себе, о том, что со мной происходит. Я знаю, что с ним происходит то же самое, только он еще об этом не знает, он еще не видит, не открыл этого, он стоит в самом центре происходящего, но у него еще нет ни нового зрения, ни нового слуха. Ему это только предстоит. И мне хочется помочь ему в этом, помочь, не поучая, без умной диалектики и воинственных споров – я к этому не способна. Но, возможно, я могла бы что-то сделать, очаровав его своим словом. Чарующая сила должна исходит из слова и передаваться другому человеку. Когда он читает меня, ему должно быть радостно и хорошо, должно хотеться сказать: «Это то, что я нигде не мог найти. Все остальные истории заканчиваются отрицанием, у Вас же происходит нечто, связанное с единым целым». Конечно, если кто-то мне такое говорит, я про себя думаю: ну да, наивный, которому не хватает чувства защищенности… Однако в сущности я не могу не признать его правоту.
О. Ф. Вальтер: Вот видишь, твой опыт – это некий опыт истории спасения. Мой же опыт – это опыт погибающего мира. Мое писательство тоже связано с сообщением. Оно происходит из растерянности, исходя из которой я пытаюсь сформулировать языковые образы для этого опыта, а также для моей, сознаюсь, все уменьшающейся наде