мозга», конечно, не объясняет этот сорок лет назад бывший случай. И, конечно, до сих пор не устраняет всей трагичности его судьбы. Но это удерживает меня от негативного упрощения глубокой и сложной связи папиного большого таланта и его отчаянья.
Я жалею еще об одном: что я так часто прерывала тебя. Мне нужно было лучше подготовиться. Но как? Ведь это была наша первая встреча после двадцатилетней разлуки. Или тридцатилетней? Я, как завороженная, слушала твой голос, неожиданно низкий и все же не чужой, и просто, поскольку ты был рядом, забыла, что мы ведем дискуссию на заказ у микрофонов радио ДРС перед ушами мира.
Сознаюсь тебе, что я боялась. Боялась не выдержать напряжения возможной диалектики. Это и было бессознательной причиной, по которой посреди разговора я вдруг захотела пройти наедине с тобой по большому лесу или же вдоль большой тихой реки. Это желание, как я слышала, пало жертвой ограниченного времени радиопередачи. Я все еще хочу этого. Тогда мы могли бы поговорить о нашей надежде. О надежде на нового человека новой земли. Ты знаешь, я тебе сказала, что моя надежда – это Некто. Я рассказала бы тебе, на каком внутреннем опыте она основана и куда она меня направляет – все время вперед, радикально и бесповоротно. Но также и о том, как я ощущаю тебя, твои книги, твое творчество и твою позицию в политике, и что кажется мне движущимся в одном со мной направлении, а что представляется иным. Ты никогда не был мне так близок, как в тот вечер во время беседы в Фаре.
Этот лес, река и желание оказались вырезаны. И не только из передачи, но и из моей жизни в уединении монашеской кельи. Но знаешь, мы наверстываем это сейчас. Сейчас происходит de facto поворот от всех возможных окраин к самому глубокому центру, туда, где находится неописуемый совершенный свет и целое. А это всегда впереди. И для тебя тоже. Поэтому у нас с тобой есть будущее.
Благодарю тебя, мой брат, что ты ради нашей встречи на Радио ДРС пришел в монастырь Фар. Я думаю, ты понимаешь, что здесь я нашла свой остров, а к нему и море. И ты конечно догадываешься, что эти остров и море никто не открывает лишь для себя одного. Именно поэтому я чувствую себя глубоко счастливой всякий раз, как думаю о тебе – с того темного ноябрьского вечера, когда после записи мы молча спускались по лестнице к внутренним монастырским воротам.
От всего сердца шлет тебе привет твоя сестра Силья
(М. Хедвиг OSB).
Затерявшееся письмо Отто Ф. Вальтера сестрам
Мои дорогие сестры,
за то, что Вы вспомнили о моем 60-летнем юбилее, что Вы все вместе сделали мне подарок, – спасибо.
Я слышал, что Вас обеспокоил выход моего романа «Время фазана» (в конце августа). Это в свою очередь беспокоит меня. Я хочу сказать, Вам совершенно нечего бояться; Вам ни в коем случае не следует заранее думать, что в книге я пытаюсь свести счеты с родителями или же предъявить обвинения.
Это прежде всего попытка понять. Там, где Вы найдете критику, она направлена против патриархата и его иерархии в нас мужчинах (и женщинах), против патриархальной церкви как института, против любой формы господства. Но это не самое главное. В центре находится Томас Винтер, 44 лет, историк, его поиск себя, – а потому весь этот длинный рассказ представляет собой нечто вроде (психо)-анализа.
Этот персонаж также выдуман. Однако какими же чувствами, мыслями, воспоминаниями мог я его наделить, как не моими собственными? Моими радостями, моими травмами. То есть некоторыми частями меня самого. Но это не один к одному моя история! У этого Томаса две сестры, и обе старше него. Обе с любовью изображены как его сообщницы. Также и они, Шарлотта и Грета, придуманы. Придуманы из сложенных во мне за 60 лет воспоминаний о женщинах-сестрах, и было бы абсурдом пытаться обнаружить в них одну из Вас. Хотя в них конечно же вошли некоторые особенности, черты характеров моих родных сестер, преломленные моим восприятием, моей надеждой.
Затем родители: к ним относится все то, что уже было сказано про сестер.
Также и они сильно стилизованы. В них наиболее четко узнаются те черты, которые остались у всех нас в памяти глубже всего (не в последнюю очередь благодаря травматическим воспоминаиям), но и они преломлены очень субъективными (стилизированными) воспоминаниями Тома Винтера.
Кстати, это история некоего клана предпринимателей в области машинной индустрии. И здесь также одно из семи или двенадцати несоответствий…
Этот клан, в том числе и тети и дяди, проживает древнейшую историю. Ее, или вернее некоторые центральные мотивы из нее, я взял из греческой мифологии, из «Орестеи» (Эсхила). В этом смысле она является цитатой или парафразой (так это, кажется, называется); трижды в книге четко указывается на миф об Агамемноне (победителе), Клитемнестре и трех детях – Электре, Ифигении и Оресте.
Я перенес эту историю в Швейцарию времен Второй Мировой Войны; наверняка найдутся люди, которые будут читать этот роман прежде всего ради исторических взаимосвязей.
Так подробно расчленяя Вам 600-страничный роман, я хочу показать, почему эта книга не может и не хочет быть историей нашей семьи, как она возникла и оформилась одновременно из моих субъективных переживаний, моей жизни, но также и из подсознательного. Думаю, все вы знаете это по своим снам. В них всплывают образы, мотивы, ситуации, они удивляют нас, чужды нам. И все же эти сны являются зашифрованными загадочными сценами, которое «придумало» для нас наше подсознание, – нечто из нашего, моего, твоего материла. Отчасти мое творчество близко именно этому процессу, хотя протекает и более сознательно.
Это может объяснить, почему я в течение пяти лет как одержимый работал над книгой. Почему я должен был написать эту иногда забавную, хотя в основе своей трагическую историю, всякий раз сам удивляясь возникавшим в ней поворотам, и боли, которую причинял старый «темный зверь», по словам Цили.[63]
Предложение, братское: не баррикадируйтесь против этой (семижды зашифрованной) истории. Откройтесь ей, помня обо всем, что я вам здесь сообщил. Даже если это чтение иногда будет причинять боль. Я даже надеюсь, что «Время фазана» сможет раскрыть нам двери, издавна закрытые, открыть для настоящего и той небольшой части будущего, которое нам с вами еще остается.
С сердечным приветом,
Ваш брат.
Приписка с краю: Дорогая сестра Цили, спасибо за письмо. В настоящее время я совершенно погряз в журналистской шумихе, какой я раньше еще никогда не переживал. И все же я ищу хотя бы четверть часа покоя для чтения……Все люди (и мы тоже), будучи читателями, хотят, чтобы история была «правдивой». И разочаровываются: как, она просто выдумана?..
Как найти Германа Гессе, или прекрасная Монтаньола
К этому человеку притягивало уже давно. Да и как могло быть иначе? Немец с русским и швейцарским гражданством и родителями – индийскими миссионерами. Трижды женатый отшельник, сбежавший от мира, чтобы оставить в нем 3800 писем. Меценат, страдающий от безденежья, пациент, оказывающий психологическую помощь своему психотерапевту. Страдающий от тяжелых депрессий певец гармонии и красоты. Однажды в письме к своему психотерапевту он написал: «Смерть – это выдумка и глупость. В нее верит тот, кто ее боится»[64]. Он считал, что со зрелостью становишься все моложе и моложе. Мне хотелось заглянуть в лицо этого человека, для которого время повернулось вспять.
Пять часов пути по страшной жаре и духоте, мимо Фирвальштедского озера через огромное чрево Сент-Готарда, а затем еще час под палящим солнцем в ожидании автобуса с его итальянской пунктуальностью. Шесть часов в сказку шесть часов в прекрасную Монтаньолу.
Расположенная на вершине горы, раскрывающаяся навстречу любому ароматом магнолий, акаций и цветущей гортензией, с видом на Луганское озеро, Монтаньола словно создана для того, чтоб в нее убегать в поисках самого себя. Она – родная сестра горы Альверна, той самой, куда удалился Франциск Ассизский. Но сестра младшая, более нежная, уступчивая и мягкая. Вместо огнеликого серафима автору «Сидхарты» явился там успокоенный дух Будды, а стигматами стала темная и дикая сторона душа.
Когда-то перед его домом стояла строгая табличка: «Никаких посещений». Теперь на этой же табличке прямо противоположная надпись: «Добро пожаловать в дом-музей». Закон жизни – избирательность. То, что открыто для всех, ее не имеет. Неужели я ехала зря? Мне не нужно туда, где нет жизни. Я почти готова была повернуть обратно. «Мы сделали его музей в другом доме, потому что в Каза Камуцци живут люди, и они не желают никаких посещений». Значит, еще не все потеряно. «Мы можем также организовать Вам экскурсию по излюбленным местам прогулок Германа Гессе». Как странно, места, наиболее уединенные и интимные, превратились в протоптанные тропы туристов, а того, кто был вечно в движении и поиске, пытаются втеснить в застывшую скульптуру. А ведь он так боялся застывших форм. Именно от этой застывшести он и бежал из Берна. Я отказываюсь от экскурсии и тщательно обхожу то, что когда-то было его излюбленными тропами. Я приехала, чтобы встретиться с ним. Мне туда, где посетителям вход запрещен, на те тропы, где нет скамеек и таблиц. Из-под ног в испуге разбегаются ящерицы, с первого взгляда напоминающие опавшие листья. Осенние листья в июле кажутся здесь совершенно естественными, поскольку время не измеряется циклами, механически сменяющими друг друга. Эти циклы то наступают друг на друга, и тогда посреди июля под ногами начинают хрустеть опавшие листья, или же опаздывают сменить один другой, и тогда возникает бесконечно «долгое лето Клингзора» с пламенеющими закатами и зеленеющими в молочной дымке горами. Каштановые деревья уже отцвели и вежливо уступили место нежному экзотическому запаху роскошной магнолии, смешивающемуся с навязчивым и терпким запахом акации на фоне голубой гортензии и красных олеандров. И все же их присутствие неизменно ощущается. Герхард Майер в одном из своих романов назвал каштаны носителями вековой памяти. Именно этих молчаливых свидетелей и хочется вызвать на разговор, услышать, о чем говорили Томас Манн и Бертольт Брехт, прогуливаясь здесь с Германом Гессе после обеда, и что обсуждал аскетичный и строгий Хуго Балль со своей прекрасной и набожной женой Эмми, зарабатывающей до супружества проституцией. Как объяснялся в любви эксцентричный Йозеф Ланг, психотерапевт Гессе и ученик Юнга, певице Рут Венгер, будущей госпоже Гессе. Какие песни пел индийский гуру и профессор из Калькутты Калидас Наг создателю Сидхарты. Но… это все запах акации и минутная слабость. Нужно идти дальше, вглубь леса, искать его самого, того, кто молодел с возрастом и считал, что смерть – глупость. На проспекте кружочками обозначены кладбище св. Аббондио, где он похоронен, и памятный камень по случаю 100-летнего юбилея. Я старательно обхожу эти места стороной. Вечнозеленый лес почти незаметно превращается в голубой и белый, а небо становится золотисто-зеленым. Лес и небо смешиваются, отдавая друг другу свои цвета и краски. Прекрасная загадочная Монтаньола, протоптанная и переполненная голосами, и все же неизменно таинственная. Время повернулось здесь вспять, а каждый предмет отражает какой-то иной. И