Запустив ленту, я начал свой сеанс. Колдун был в восхищении, а когда под лучами солнца полилась музыка ночного представления, это вызвало у присутствующих возгласы одобрения, взаимные толчки, благоговейно-изумленное шиканье, а кое у кого и нервное хихиканье. Прокрутив арию очередного духа, я выключал магнитофон и делал соответствующие пометки: колдун сообщал мне имя каждого духа, его внешние данные, отличительные признаки, происхождение и способности. Одни обладали потрясающими возможностями, другие могли сгодиться разве что при легких недомоганиях.
— Батюски мои! — воскликнул колдун после одной из песен, весь в экстазе одобрения. — Эта дух такой сильный, отень-отень, касель здорово лесит!
Оказалось, что я записал в общей сложности девять песен. Прокрутились последние сантиметры пленки, и я выключил магнитофон.
— Где остальной? — спросил колдун сварливо.
— Я боюсь, эта машинка плохо себя вести в темноте, — объяснил я, — и она не уметь выучить все песни.
— Но у тебя нет самый лусий, самый сильный, — сказал колдун с капризным видом. — У тебя нет ава-уи и уатабиара, они отень-отень хоросый духи.
Я снова извинился. Колдун, казалось, слегка смягчился.
— Ты бы хотел смотреть духи? — спросил он.
— Да, очень-очень, — отвечал я, — но я думал, что никому нельзя на них смотреть и что они спускаются в хижину только по ночам.
Колдун доверительно улыбнулся.
— Когда день, — сказал он, — они совсем другой. Они сидят в мой хизина, я их там прятать. Ты зди. Я ходить за ними.
Он вернулся, держа в руке бумажный кулек. Снова усевшись на пол, он осторожно развернул его. Там оказалось с дюжину отполированных маленьких камешков. Вручая их мне по одному, колдун объяснял, кто есть кто. Тут были кусочек кварца, вытянутая конкреция, а на одном — четыре любопытных выроста: руки и ноги духа.
— Я держу их в тайном месте в мой хизина, потому сто они отень-отень сильный духи, и, если другой пиаи достать их, он мозет так делать, мозет убить меня. А этот, — добавил он серьезно, — отень-отень плохой.
Он дал мне какой-то невзрачный камешек. Я осмотрел его с почтительным благоговением и протянул Чарльзу. В процессе этой манипуляции как-то так получилось, что камешек упал на пол и провалился между кусками коры.
— Он мой самый сильный дух! — завопил колдун с мукой в голосе.
— Ты только не волнуйся, мы его достанем. — Я поспешно вскочил на ноги, прошел сквозь застывшую в ужасе толпу, лег на землю и, извиваясь, пополз под хижину. Вся земля здесь была усыпана камнями, и именно такими, каким было утраченное воплощение духа. Чарльз, стоя на коленях на полу надо мной, сунул щепку в щель, куда провалился драгоценный камешек. С беспокойством я оглядел подходящее пространство, но не смог сделать выбор среди валявшейся гальки. Схватив наугад один камешек, я просунул его Чарльзу, а тот вручил его колдуну.
— Не эта! — воскликнул колдун с уничтожающей интонацией и презрительно швырнул камень в сторону.
— Ты только не беспокойся, я его найду, — замычал я из-под пола и просунул в щель два других кандидата. Но они произвели на колдуна не лучшее впечатление. В течение следующих десяти минут мы предложили ему еще с полсотни камешков. В конце концов нужный был опознан.
— Это мой дух, — нехотя признал колдун.
Я выполз на солнечный свет изрядно помятый и весь в пыли. Публика вокруг, казалось, была не меньше нашего рада возвращению блудного духа, я же, присев, подумал, а на самом ли деле мы нашли то, что нужно? Может быть, колдун решился на подлог, ведь потеряй он на глазах односельчан свое самое могучее средство, это повлияло бы на его престиж.
В тот же день мы покинули деревню и отправились вверх по Кукуй. Самочувствие вождя, насколько нам было известно, не улучшилось.
Когда несколько недель назад мы впервые увидели Кинга Джорджа, его свирепый и мрачный вид ввел нас в заблуждение. Мы считали его злобным и угрюмым, а раздражающая манера клянчить подарки не добавляла ему привлекательности. Если Чарльз вытаскивал пачку сигарет, Кинг Джордж протягивал руку с не допускающим возражения «Спасибо за сигаретку» и принимал подношение как должное. Угостив одного, приходилось раздавать сигареты всем присутствующим. Было ясно, что при таком раскладе нам сигарет до конца не хватит. Мы и так взяли их не много, ограничив свой багаж только самым необходимым. Но через несколько дней мы поняли, что почти любую собственность индейцы считают общим достоянием: если у одного есть что-то, чего нет у другого, тут только одно правило — делиться. Если еды было мало, нам следовало разделить банку мясных консервов на всех, кто находился в лодке, а индейцы в свою очередь делились с нами лепешками из кассавы.
Узнав Кинга Джорджа лучше, мы оценили его как приятного и милого спутника. Река была знакома ему вдоль и поперек. Поначалу нам трудно было общаться, так как, хотя Кинг Джордж и изъяснялся кое-как на пиджин, его понимание значения слов далеко не всегда совпадало с нашим. Слово «час» в словаре Кинга Джорджа означало некий неопределенный промежуток времени. Если мы спрашивали, сколько времени потребуется, чтобы добраться до реки или деревни, он почти всегда отвечал: «Да тясок всего, голубтик!» Час у него никогда не делился и не умножался. В одном случае он мог обернуться десятью минутами, в другом — двумя-тремя часами. Мы, конечно, сами были виноваты, спрашивая «Сколько?», ибо напрасно было ожидать, что наша система времени может что-нибудь означать для Кинга Джорджа.
Чуть больше толку было и при вопросе «Далеко ли?». Ответ укладывался в диапазон от «А, не отень», что обыкновенно означало путь продолжительностью примерно в час, до «Далеко, отень-отень далеко, голубтик», и было ясно, что сегодня туда не добраться. Скоро мы поняли, что расстояние лучше всего оценивать «пунктами». Под «пунктом» Кинг Джордж понимал поворот реки, но, чтобы перевести, например, «девять пунктов» в шкалу времени, требовались некоторые познания в географии, так как близ устья река текла прямо на протяжении нескольких миль, а в верховьях петляла и делала повороты каждые несколько минут.
Кинг Джордж был бесконечно услужлив и шел навстречу нашим желаниям с таким усердием, что это приводило подчас к недоразумениям.
— Как ты думаешь, нам удастся добраться сегодня до этой деревни? — спросил я его однажды, показывая интонацией, что я очень на это надеюсь.
— Да, голубтик, — Кинг Джордж улыбнулся ободряюще, — я считаю, мы просто долзен быть эта деревня ветером.
На закате мы все еще плыли по безлюдной реке.
— Кинг Джордж, — голос мой был суров, — где эта твоя деревня?
— А! Далеко, отень-отень далеко!
— Но ты говорил, что мы будем там вечером.
— Ну, голубтик, мы старался, нет, сто ли? — ответил он, явно задетый.
Чем дальше плыли мы вверх по Кукуй, тем больше становилось в ней упавших стволов деревьев. Некоторые частично перекрывали русло, и нам удавалось их обходить, другие были длиннее и лежали, как мосты, от берега до берега, — мы проходили под ними. Но иногда путь преграждал огромный ствол, почти весь скрытый в воде. В таких случаях Кинг Джордж на полной скорости направлял лодку прямо на ствол, в последний момент вырубал двигатель и поднимал мотор над водой, чтобы не повредить винт. Лодка тем временем наскакивала на препятствие и наполовину проходила его. Затем мы вылезали и, балансируя на скользком бревне, так как течение тащило нас за ноги, перетаскивали лодку на чистую воду.
Каждые несколько миль мы останавливались у какого-нибудь небольшого поселения и расспрашивали о животных. И не было места, где бы мы не видели ручных попугаев, лазящих с палки на палку под крышами хижин или раздраженно разгуливающих по деревне со связанными за спиной крыльями. Индейцы, как и мы, ценят попугаев за яркую окраску и способность подражать человеческой речи. Нередко при виде нас попугаи принимались визгливо ругаться на акавайо.
Взрослых попугаев трудно и ловить, и приручать, поэтому индейцы берут в лесу птенцов из гнезда и сами их выкармливают. В одной деревне женщина дала нам птенца, которого ей только что принесли. Это был обворожительный малютка с громадными коричневыми глазами, большим нелепым клювом и десятком неряшливых перьев, разбросанных по голой коже. У меня не хватило сил отказаться от такого очаровательнейшего существа, но, взяв птенца, я должен был получить и уроки кормления. Смешливая хозяйка рассказала мне, как и что надо делать.
Прежде всего я должен разжевать кусок лепешки. Увидев меня за этим занятием, птенец пришел в чрезвычайное волнение: захлопал голыми крыльями-култышками и замотал головой в предвкушении лакомства. Кончив жевать, я приблизил лицо к птенцу, и он без всяких колебаний вставил свой раскрытый клюв меж моих губ. Я в свою очередь старался запихнуть языком разжеванную массу в глотку младенца.
Мне такой способ кормления представился вопиюще негигиеничным, но бывшая хозяйка птенца уверяла, что иначе не выкормишь. К счастью, наше чадо уже через неделю смогло самостоятельно уплетать мягкий спелый банан. Это освобождало нас от необходимости упражняться каждые три часа в жевании лепешки.
Когда мы достигли верховьев Кукуй и впереди оставалась последняя деревня — Пипилипаи, мы благодаря меновой торговле имели в своем распоряжении обезьян, черепах, танагр, ара и несколько других необыкновенных и ярких попугаев. Самым неожиданным нашим приобретением был юный пекари, дикая южноамериканская свинья. Мы получили его в общем-то за скромный набор голубых и белых бус, но, как нам показалось, его прежние хозяева считали, что совершили удачную сделку. В момент обмена мы не могли трезво оценить всех тонкостей взаимной выгоды этой операции. Но вскоре случай представился.
Мы не рассчитывали на столь крупного питомца, как пекари, и поэтому подходящей для него клетки не нашлось. Молодой поросенок, однако, оказался вполне ручным, и мы по наивности решили приспособить ему простой веревочный ошейник и привязать его к поперечине в носовой части лодки. Это, однако, оказалось сложнее, чем мы думали, потому что голова у пекари сходит на конус от затылка к рылу, и мы скоро убедились, что никакой нормальный ошейник не держится на поросенке и пяти секунд. Поэтому ошейник был заменен сбруей, накинутой сверху, у затылка, и пропущенной под передними ногами. Теперь-то, полагали мы, наш поросенок будет паинькой и ничего не затопчет в лодке. Худини, как мы окрестили нашего нового питомца, имел особое