Сейчас сын петингги выскребал пальцами дно; выудив последний кусок маргарина, он смазал им длинные черные волосы. Я посмотрел на остальных. Одни втирали маргарин в голову, другие просто облизывали пальцы. Все. Банка пуста. Мы лишились всего запаса жира, жарить было не на чем. Теперь нечего даже мечтать о разнообразной диете: в меню отныне будет один отварной рис.
Я чуть не брякнул что-то непотребное, но вовремя осекся. Маргарина ведь все равно не вернешь.
Вместо меня заговорил Халинг.
— Туан, — сказал он, почесывая голову жирными пальцами. — У тебя есть расческа?
В тот вечер наш парусник благополучно бросил якорь в бухте Комодо. Мы сидели в хижине петингги, подробно обсуждая наши планы. Петингги называл гигантских ящеров буайя дарат, что означает «сухопутный крокодил». Он сказал, что на острове их много, иногда они приходят даже в деревню и роются в отбросах. Я спросил, охотятся ли на ящеров. Он отрицательно покачал головой. Буайя совсем не такие вкусные, как дикие кабаны, какой толк убивать их? И потом, добавил он, это опасные звери. Два месяца назад один из жителей деревни шел сквозь кустарник и споткнулся о ящера, затаившегося в траве аланг-аланг (императа цилиндрическая). Тот огрел его могучим хвостом так, что человек рухнул, потеряв сознание. Монстр в ярости накинулся на жертву. Раны оказались такие жуткие, что человек умер вскоре после того, как его нашли… Не поручусь за достоверность этой истории. Вполне возможно, это одна из типичных деревенских баек, рассказываемых с целью ошеломить заезжего иностранца.
Мы спросили петингги, чем можно подманить ящера: нам хотелось заснять зверя вблизи. Не задумываясь староста сказал, что у ящеров очень острое обоняние и они придут издалека на запах гниющего мяса. Он пообещал забить вечером двух коз; завтра его сын отнесет их на другой конец бухты, где в обилии водятся буайя. Все будет в порядке.
Ночь была светлой. Южный Крест сверкал в небе над зубчатым силуэтом Комодо. Наш парусник плавно покачивался в спокойных водах бухты. Впервые за шесть дней мы поужинали без риса: Сабрану удалось раздобыть две дюжины крошечных куриных яиц, и он соорудил нам гигантский омлет. Члены экипажа запивали его холодным, чуть пенящимся кокосовым молоком. Потом мы с Чарльзом улеглись на палубе, заложив руки за голову и глядя на незнакомые созвездия. Иног-да черное небо прочерчивали падающие звезды, оставляя за собой светящийся след. Вода вокруг была чернильного цвета, и над ней плыли звуки гонгов из деревни.
Из головы не выходила завтрашняя встреча с драконом. Волнение было так велико, что я долго не мог заснуть…
Мы проснулись на заре и переправили оборудование в шлюпке на берег. Я рассчитывал отправиться в гости к ящерам как можно раньше, но Халинг страшно долго одевался, готовясь к путешествию, потом никак не мог собрать людей, чтобы тащить наш багаж. Словом, мы провозились часа два. Наконец общими усилиями спустили пятиметровую шлюпку на воду и загрузили ее кино- и фотокамерами, треногами, магнитофонами, положив напоследок две козьи туши, надетые на длинные бамбуковые жерди.
Солнце уже висело над коричневыми горами, когда мы отвалили от берега. Халинг сидел на корме, держа привязанную к парусу веревку, и, дергая за нее, лавировал на ветре. Вода пенилась вокруг выносных уключин шлюпки. Мы лихо пронеслись мимо отвесного скалистого утеса, на вершине которого замер коршун-рыболов. Его каштановая мантия переливалась на солнце, он был сказочно красив. Чарльз даже замычал от отчаяния: не заснять такой кадр! Но камера лежала где-то под спудом.
Мы пристали к берегу в месте, где к морю сбегала долина, густо поросшая кустарником; слева и справа от нее поднимались почти голые горы. Халинг повел нас вглубь. Здесь не было ни дороги, ни даже тропинки, приходилось продираться сквозь колючие заросли. Мы шли примерно час. Время от времени попадались открытые участки, где из травы торчали редкие пальмы — их тонкие голые стволы тянулись на пятнадцать метров вверх и заканчивались пышной кроной. Узкие листья удивительно напоминали птичьи перья. Нередко встречались мертвые деревья с сухими, бесцветными ветками, растрескавшимися от палящего солнца. Вокруг не чувствовалось никаких признаков жизни, если не считать пронзительного стрекотания насекомых и оглушительных воплей желтохохлых какаду, стаями круживших над головой. Мы перешли вброд засоленную лагуну, чавкая по илистой грязи, и вновь очутились в гуще кустарника. Долина казалась без конца и без края. Сколько еще идти? Неведомо. Было невыносимо душно, небо затянула низкая облачности, не дававшая зною подняться с раскаленной земли.
Впереди открылось усыпанное галькой сухое русло; оно было довольно широкое и ровное, как дорога. Над ложем реки нависал крутой, метров пять в высоту, берет, оплетенный корнями и лианами. Огромные деревья, накренившись, смыкались ветвями с деревьями на противоположном берегу, образуя высокую арку. Мы оказались как бы в просторном зеленом туннеле. Впереди виднелся крутой поворот.
Халинг остановился и опустил наземь рюкзак.
— Пришли, — сказал он.
Мы хлопотливо принялись за дело. Прежде всего надо было пристроить туши, чтобы их запах привлек ящеров. Жара оказалась нам на руку: туши уже начали разлагаться, и шкуры на них натянулись как на барабане. Сабран вспорол козам раздувшееся брюхо, и из разрезов стали с шипением вырываться газы. Разнеслось такое зловоние, что аппетит должен был проснуться даже у вымерших ящеров, не говоря уже о здравствующих. Но Сабран этим не ограничился. Обрезав куски шкуры, он подпалил их на костерке, добавив аромата. Халинг забрался на пальму и срубил несколько веток, из которых Чарльз смастерил укрытие, а мы с Сабраном оттащили туши на видное место метрах в пятнадцати от засады. Они лежали посреди высохшего русла и хорошо просматривались со всех сторон. Закончив приготовления, мы улеглись за пальмовым барьером и стали ждать.
Вскоре начал накрапывать дождь, капли забарабанили по свисающим веткам. Халинг покачал головой:
— Плохо. Буайя не любит дождь. Сидит дома.
У нас промокли рубашки, за шиворот противно затекала вода. Буайя были правы, отсиживаясь в уютном логове. Возможно, они потому и сохранились, что опасались простуды, мелькнуло у меня. Чарльз заботливо убрал свое съемочное хозяйство в водонепроницаемые мешки. Запах гниющей козьей плоти висел в воздухе.
Дождь оказался непродолжительным, мы вылезли из укрытия и уселись обсыхать на песчаном дне реки. Халинг мрачно заявил, что ни один буайя не вылезет, пока не засветит солнце, а ветер не разнесет запах козьего мяса по всей округе. В самом дурном расположении духа я улегся на мелкую гальку и закрыл глаза.
Когда я открыл их, то с удивлением понял, что какое-то время спал самым натуральным образом. Оглядевшись, я увидел, что Чарльз, Сабран, Халинг и все остальные тоже спали, положив головы на ноги друг другу или привалившись к мешкам. А вдруг ящеры, несмотря на дождь, пришли на запах и слопали приманку?
Нет, к счастью, козы лежали нетронутыми. Отцовский хронометр показывал три часа пополудни. Хотя дождь кончился, небо оставалось обложным, без малейшего просвета; скорее всего ящеры сегодня уже не придут. Тем не менее жаль было понапрасну терять время, имело смысл хотя бы соорудить ловушку. Я разбудил экспедицию.
Последние несколько недель мы с Чарльзом и Сабраном не раз обсуждали, какая ловушка лучше всего подойдет для дракона. В результате остановились на варианте, которым Сабран пользовался для поимки леопардов на Калимантане. Главным ее достоинством было то, что все материалы, за исключением мотка троса, можно было найти в лесу.
Основную часть ловушки — прямоугольный крытый загон длиной около трех метров — сделать было нетрудно. Халинг с помощниками срубили несколько тонких деревьев на берегу. Мы с Чарльзом выбрали четыре самых прочных кола и забили их в русло реки, колотя сверху большим камнем. Пока вбивались угловые столбы, Сабран залез на высокую пальму-лонтар, срезал несколько веерообразных листьев, расщепил их стебли, размял и оббил о булыжник. Полученное волокно скрутил — и получилась прочнейшая веревка. Ею мы примотали к угловым столбам длинные поперечины, укрепив раму дополнительными стойками. Полчаса спустя сооружение было готово. Оно представляло собой клетку без двери. Оставалось лишь сделать падающую решетку.
Мы связали несколько кольев. Вертикальные заострили, чтобы они глубже входили в землю при падении. Нижнюю, поперечную жердь завели за угловые столбы: дракон теперь не сможет открыть дверь изнутри ловушки, если когда-нибудь попадет в нее. Для верности примотали к двери тяжелый камень, чтобы ее нельзя было поднять, после того как капкан захлопнется.
Далее мы стали налаживать спусковое устройство — главное изобретение Сабрана, за которое ему вполне мог быть выдан патент. Возле задней стенки ловушки вбили длинный, выше крыши, кол. По обе стороны двери вогнали в землю два шеста и связали их наверху крестом. К двери примотали трос, пропустили его через крестовину и протянули над крышей к колу у задней стенки. Натянув трос, мы подняли дверь до отказа. Второй конец троса завязали петлей и надели на кол. Под петлю подсунули палочку. Под тяжестью двери трос туго натянулся, прижав палочку к колу. Наконец, к нижнему концу палочки мы прикрепили бечевку и подвесили на ней кусок козьего мяса.
Чтобы проверить, как работает ловушка, я сунул палку в клетку и надавил сверху на приманку. Бечевка тотчас натянулась и вытащила палочку из петли. Та поползла вверх, соскочила с кола, и дверь с шумом рухнула вниз. Ловушка действовала!
Оставались последние детали. Мы завалили камнями стенки клетки, чтобы дракон изнутри не просунул нос под нижнюю жердь и не вырвал с корнем все сооружение. Кроме того, заднюю стенку замаскировали пальмовыми ветками: теперь приманка была видна только через открытую дверь.
«Драконоловы» подтащили остатки козьих туш к ближайшему дереву, перебросили веревку через сук и подвесили мясо; расчет был на то, что за ночь его никто не съест, а соблазнительный запах, распространяясь по долине, привлечет драконов.