В последние дни капитана начала терзать еще одна тревога. В долгой тысячекилометровой гонке на юг он чересчур расточительно сжигал уголь. На палубу поднялся механик, невысокий рыжеволосый шотландец. Смазочное масло и угольная пыль так въелись в его кожу, что казалось, будто он страдает ужасной неизлечимой болезнью.
— Кочегары уже скребут лопатами по дну бункеров, — с мрачным наслаждением сообщил он Клинтону. — Я предупреждал вас, сэр, что если мы будем…
— Если нужно, сожгите судовую мебель, — рявкнул на него Клинтон. — Можете начать с моей койки, она мне не понадобится.
Механик хотел что-то возразить, но Кодрингтон перебил:
— Меня не волнует, как вы этого добьетесь, мистер Макдональд, но я хочу, чтобы в пути до мыса Пойнт в котлах поддерживалось максимальное давление и чтобы при начале боевых действий вы снова дали полный пар.
На следующую день, через несколько минут после полуночи, они поравнялись с маяком на мысе Пойнт. Капитан склонился к переговорной трубе, и голос его от усталости и облегчения звучал хрипло.
— Мистер Макдональд, можете притушить огонь, но топка должна быть разогретой и готовой к запуску. Когда я снова запрошу пар, вы должны дать его немедленно.
— Вы, конечно, зайдете в Столовую бухту, чтобы наполнить бункера, да, сэр?
— Я вам сообщу, — пообещал ему Клинтон, захлопнул крышку переговорной трубы и выпрямился.
Впереди, всего в нескольких часах хода, лежала Капская военно-морская база. К утру он мог бы зайти туда и пополнить запасы угля, воды и свежих овощей. Однако Клинтон знал, что стоит ему бросить якорь в Столовой бухте, как через несколько минут на корабль явится адмирал Кемп или кто-нибудь из его представителей, и срок свободного патрулирования закончится. Он вернется к положению капитана самого низшего ранга, чьи недавние действия во многом требуют объяснений.
Чем ближе подходил капитан к Адмиралтейству, тем громче звучали у него в ушах предостережения сэра Джона Баннермана и тем меньше он питал иллюзий относительно своего нынешнего положения. Радостное волнение, с которым он совершал набеги на арабские невольничьи загоны и захватывал в открытом море дхоу с грузом рабов, давно улеглось. Клинтон понимал, что стоит ему зайти в Столовую бухту, и он не сможет вырваться из нее много недель или даже месяцев. Его ближайшим планам может повредить, даже если его просто заметят и опознают с берега, так как в этом случае адмирал немедленно пошлет шлюпку с приказом предстать перед лицом правосудия и понести наказание.
Клинтон не испытывал ни малейшего страха перед приговором военно-морского суда. Угроза, висящая над собственной карьерой, была ему настолько безразлична, что это удивляло даже его самого. Кодрингтона сжигало лишь одно желание, перед ним стояла единственная цель, по сравнению с которой все остальное казалось несущественным. Его корабль должен перехватить «Гурон», когда тот будет огибать мыс, если он до сих пор его не обогнул. Никто и ничто не должно ему мешать. После этого он с полнейшим хладнокровием предстанет перед своими обвинителями. Прежде всего — «Гурон» и Робин Баллантайн, все остальное не имело значения.
— Мистер Денхэм, — окликнул Кодрингтон лейтенанта, прохаживавшегося в темноте по палубе. — Мы займем боевую позицию для ночного патрулирования в десяти милях от мыса Пойнт. Немедленно докладывать мне о замеченных огнях любого судна.
Клинтон, не раздеваясь, прямо в сапогах рухнул на койку. Впервые после выхода из Занзибарской гавани у него стало спокойно на душе. Он сделал все, что было в его силах, чтобы достичь мыса Пойнт раньше «Гурона», и теперь все в руках Божьих — а он верил в Бога безоговорочно.
В ту же минуту он уснул. За час до рассвета его разбудил стюард. Клинтон оставил кружку кофе остывать возле койки и поспешил на палубу. Он поднялся туда за несколько секунд до лейтенанта Денхэма.
— За ночь ни одного корабля не замечено, сэр, — приветствовал его мичман, стоявший на ночной вахте.
— Отлично, мистер Феррис, — поблагодарил капитан. — Мы немедленно займем боевую позицию для дневного патрулирования.
К тому времени, когда наступил рассвет и наблюдатель с берега смог бы различить корабль, «Черный смех» предусмотрительно отошел от берега за горизонт так, что только самый острый глаз сумел бы заметить верхушки его марселей, не говоря уже о том, чтобы опознать канонерскую лодку и послать адмиралу Кемпу сообщение.
С топа мачты «Черного смеха» земля еле виднелась на горизонте, но корабль, огибающий мыс, должен был пройти на расстоянии нескольких миль от берега. Грот-мачта «Гурона» достигает сорока пяти метров в высоту, его паруса будут сверкать на солнце, как огонь маяка, и, если не опустится туман, что маловероятно в это время года, они от него не ускользнут. В этом Клинтон не сомневался.
Канонерская лодка стала на патрулирование и передвигалась галсами по маршруту, образующему правильный четырехугольник. Клинтон мерил шагами палубу, и его терзала, как шип, лишь одна тревога: вдруг при благоприятном ветре, который в последние дни устойчиво задул с юго-востока с почти штормовой силой, «Гурон» давно ушел на север и затерялся в безбрежных зеленых просторах Южной Атлантики, оставив «Черный смех» охранять дверцу пустой клетки.
Ему недолго пришлось оставаться в раздумье: впередсмотрящие в «вороньем гнезде» на топе грот-мачты крикнули, что заметили какое-то судно. Сердце Клинтона подскочило, в нем вспыхнула надежда.
— Что оно из себя представляет? — крикнул он в рупор.
— Небольшой люгер…
Все надежды рухнули. Рыболовецкое судно из Столовой бухты, таких будет еще много. Однако каждый раз, завидев парус, он не мог сдержать прилив волнения, и к ночи его нервы были вконец измотаны, а тело ныло от усталости. Он дал приказ занять позицию вблизи берега для ночного патрулирования.
Даже ночью Кодрингтон не смог отдохнуть — три раза капитана будили, и он, продирая глаза и спотыкаясь, поднимался на палубу проверить, что представляют собой далекие красные и изумрудно-зеленые огоньки, подмигивавшие из темноты.
Каждый раз в нем вспыхивала надежда, нервы сжимались в тугой комок, он напрягался, готовый отдавать команды и немедленно идти в бой, и каждый раз оказывалось, что огни принадлежат небольшому торговому судну. Канонерская лодка поспешно уходила прочь, чтобы ее не опознали и не доложили в Столовую бухту о ее прибытии.
На рассвете Клинтон снова поднялся на палубу. «Черный смех» удалялся от берега, занимая позицию для дневного патрулирования. От впередсмотрящих с топа мачты стали поступать сообщения о парусных судах — начал выходить в море рыболовецкий флот, и каждое новое разочарование сводило капитана с ума, а тут еще с неутешительными новостями подошел перепачканный углем механик-шотландец.
— Мы не дотянем до конца дня, сэр, — сообщил Макдональд. — Я жгу уголь еле-еле, так, чтобы хоть топка не остыла, но и то осталось ведро или два.
— Мистер Макдональд, — перебил его Клинтон, пытаясь держать себя в руках и не выказывать усталости. — Этот корабль останется на боевой позиции, пока я не отдам нового приказа. Мне безразлично, что вы будете жечь, но, когда я потребую пар, вы обязаны его дать, а иначе распроститесь с самым жирным куском призовых денег, который когда-либо вам предназначался.
Но ни обещания, ни угрозы ни к чему не приводили, надежды Кодрингтона угасали с каждым часом. Он стоит на боевой позиции вторые сутки. Ему не верилось, что он сумел на пути к мысу обогнать быстроходный клипер больше чем на сутки, если только Сент-Джона не задержали какие-то неожиданные препятствия. С каждым часом он все больше убеждался, что «Гурон» ускользнул у него из-под носа, забрав с собой невольников и женщину, которую он любил больше жизни.
Капитан понимал, что ему нужно спуститься к себе и отдохнуть, но в разгар летней жары в каюте стояла одуряющая духота, и он чувствовал себя как зверь в клетке. Он остался на палубе, и не в силах стоять на месте больше нескольких минут подряд, то сосредоточенно склонялся над штурманским столиком и вертел в руках навигационные приборы, то отбрасывал их и снова начинал расхаживать по палубе, бросая быстрые взгляды на топ-мачты. Кодрингтон бродил по палубе и настолько явно пытался выискать в корабельном хозяйстве какой-нибудь изъян или оплошность, что офицеры с встревоженными лицами ходили за ним по пятам, а вахтенные на палубе подавленно молчали и не смели поднять глаза. Полный холодной ярости крик Клинтона заставил всех застыть на месте.
— Мистер Денхэм, — лейтенант чуть не бегом подскочил к нему, — это не палуба, а свинарник. Какое животное развело эту грязь?
На белом, вычищенном пемзой дощатом настиле темнело коричневое пятно табачного сока. Денхэм уставился на него и тут же принялся отдавать команды, заставившие заметаться дюжину человек. Капитан с лейтенантом смотрели сверху вниз на четырех матросов, которые стояли на коленях и яростно скребли злосчастное пятно, в это же время другие подносили ведра с морской водой, остальные запускали палубную помпу. Атмосфера накалилась так, что никто из них не услышал, когда с топа мачты прозвучал крик впередсмотрящего.
Откликнуться и расспрашивать наблюдателя в рупор пришлось Феррису.
— Что оно из себя представляет?
— Корпус за горизонтом, это четырехмачтовый корабль с прямой парусной оснасткой…
Работа на палубе тут же приостановилась, все задрали головы и внимательно слушали впередсмотрящего.
— Оно обходит мыс с наветренной стороны, разворачивается и берет курс норд-норд-вест или что-то около этого.
Клинтон Кодрингтон очнулся первым. Он выхватил у лейтенанта Денхэма подзорную трубу и подбежал к выбленкам. Заткнув подзорную трубу за пояс, он начал карабкаться наверх.
Он взбирался, не останавливаясь ни на секунду, не сделав ни одного неверного движения. Он не дрогнул даже тогда, когда добрался до путенс-вантов и повис спиной вниз в тридцати метрах над качающейся палубой. Однако, когда капитан наконец вскарабкался в «воронье гнездо» на топе грот-мачты и спрыгнул в него, его дыхание с хрипом клокотало в горле, а в ушах звенело. Ему не доводилось так лазать с тех пор, как он служил гардемарином.