– Надеюсь, я не отпугнула тебя. Открыв слишком много. Или слишком мало. Я хочу ответить на твои вопросы. Просто боюсь тебя травмировать.
– Правдой? – спросила Беа.
– Да.
– Из-за такого образа мысли я как раз и не знала, что приемный ребенок, – сказала Беа чересчур резко. – Может, если бы я всегда это знала, мне было бы немного легче. Вся моя жизнь однажды привела бы меня сюда.
Внезапно ей расхотелось жить дальше в блаженном неведении. Она не понимала, о чем думает, что чувствует. Знала только, что хочет на воздух. Что ей нужно уйти.
– Я понимаю, Беа.
Девушка с ненавистью увидела сочувствие в ее глазах. «Ты чужая! – хотелось ей крикнуть. – Совсем чужая!»
– Когда ты будешь готова, – сказала Вероника, – если захочешь, я бы с радостью снова с тобой встретилась. Мне бы хотелось побольше узнать о тебе.
Беа попыталась улыбнуться, но ей не сиделось на месте, она чувствовала себя неуютно.
– Я позвоню. – Получилось совсем, как у парней, не собирающихся встречаться после неудачного свидания. – Спасибо за пирог, – добавила она, схватила сумку и бросилась к выходу.
Вероника открыла дверь, и девушка торопливо пошла, сознавая, что та пристально смотрит ей вслед.
«О черт!» – подумала Беа, уже собираясь попрощаться и сбежать. Она забыла сказать Веронике о статье про «Дом надежды».
– Чуть не забыла. Из своего свидетельства о рождении я узнала о «Доме надежды», и когда ходила туда несколько дней назад, познакомилась с журналисткой, которая пишет большую статью к пятидесятилетию «Дома». Я рассказала ей свою историю, но твоего имени, конечно, не сообщила. Но ты должна знать о моей с ней беседе. Она живет в той же гостинице, что и я. Помогла получить там временную работу, и мне полагается жилье.
У Вероники расширились глаза.
– Значит, ты еще поживешь в городе?
– Несколько недель, – ответила Беа. Обрадовало это Веронику? Встревожило?
– Я благодарна, что ты не дала журналистке согласия на упоминание моего имени. Я довольно хорошо известна в городе, потому что работаю в популярной закусочной и благодаря своим пирогам тоже, но я очень замкнутый человек. Не уверена, что хочу увидеть свою личную историю в газете.
– Ты расстроилась, что я дала интервью?
– Нет, совсем нет.
– Мне кажется, ее особенно заинтересовала наша теперешняя встреча, – проговорила Беа. – Я знаю, что она хотела бы встретиться и с тобой.
– Не уверена, что к этому готова, – сказала Вероника.
– Могу это понять. Что ж, тогда до свидания.
– До свидания, – отозвалась Вероника, и Беа снова заметила блестевшие в ее глазах слезы, которые та изо всех сил старалась скрыть.
Глава 14Вероника
Вероника закрыла за Беа дверь, разрываясь между стремлением догнать, крепко обнять дочь, попросить ее вернуться и желанием никогда больше не отвечать на ее вопросы.
Беа так походила на Веронику и на Тимоти. Блондинка, как он, овал лица и общее его выражение – все от Тимоти Макинтоша, но черты – Вероники. Круглые светло-карие глаза. Прямой острый нос. Широкий рот. На подбородке – намек на ямочку, как у Тимоти. Она была высокой, как оба они. Тонкая кость – от Вероники.
«У тебя мой нос, – не переставая думала Вероника, пока сидела так близко от Беа, стараясь не разглядывать ее. – И мой рот. В твоем лице я вижу себя».
Всякий раз, как Беа улыбалась, что было нечасто, Вероника видела свою улыбку и длинные, ровные, белые зубы Тимоти.
Она села на диван, глядя на чашку Беа, на едва заметный след розовой помады на краю.
Зазвонил телефон, и Вероника не ответила бы, но это могла быть Беа.
Это оказался Ник Демарко. Напряжение отпустило, она расслабила плечи.
– Просто проверяю, – сказал он. – Я знаю, что сегодня вечером ты встречаешься со своей дочерью.
Вероника разрыдалась – и не могла остановиться. Она сидела, сжимая трубку, и плакала, не в состоянии вымолвить ни слова.
– Вероника, я еду. Держись.
Она повесила трубку и закрыла лицо ладонями. «Тебя просто захлестывают эмоции, только и всего», – сказала она себе.
Пошла в ванную комнату за салфеткой и промокнула глаза, но когда посмотрела на себя в зеркало, то единственной мыслью было сходство Беа с ней и то, что молодая женщина, сидевшая на ее диване пятнадцать минут назад, была тем шестифунтовым грузом, который Вероника прижимала к груди в машине «Скорой помощи» двадцать два года назад.
В дверь позвонили, и когда Вероника открыла, вид Ника, в джинсах и темно-зеленой футболке от «Хенли», вытеснил все остальные мысли. Выражение его глаз – сочувствие, любопытство… интерес – именно то, что нужно ей сейчас. Подруги у нее были, и она частенько откровенничала с Шелли, но в основном держала все в себе и никогда не говорила о ребенке, отданном на усыновление, и о своих перемещениях за последние двадцать два года. Но Ник знал; он знал ее со средней школы. Знал, что Беа ей позвонила. Знал, что сегодня вечером они впервые встретились. И вот стоял у ее порога – сильные плечи и все такое.
Вероника не помнила, когда в последний раз имела возможность прислониться к сильному плечу, и ей страстно захотелось, чтобы он ее обнял. Конечно, Ник этого не сделает, безумие какое-то, но ей хотелось, чтобы сделал… и это ее пугало. Она никогда ни на кого не полагалась.
– Вы с ней сегодня встретились? – спросил Ник.
Вероника кивнула и посторонилась, впуская его.
– Я бы выпила кофе. Может, бокал вина.
– Я буду то же, что и ты, – сказал он. – Ли сегодня в гостях у подружки, с ночевкой и в школу поедет прямо от них, поэтому я могу не спешить домой.
– Как дела с родителями жены? – спросила Вероника, пока они шли на кухню.
– Они ежедневно звонят Ли… иногда мне кажется, чтобы проверить меня, а не потому, что хотят услышать о ее домашнем задании на умножение двузначных чисел. Боже сохрани, если она не съест яйцо на завтрак… конца этому нет. А когда она сказала им, что идет сегодня в гости с ночевкой, проведя предыдущую ночь у них… Они сделали вывод, что я гоню ее из дома, чтобы «привести женщину».
– О, Ник, как я сочувствую, что тебе приходится выдерживать такое давление. Непросто одному воспитывать дочку.
– Сказать по правде, это не так уж и трудно. Дома у нас все нормально, в основном потому, что Ли чудесный ребенок. У нас свой распорядок, прекрасные отношения. Я даю ей все необходимое, я живу ради нее. Но поскольку я не ее мать, поскольку на момент смерти ее матери у нас были проблемы, я враг уже два года, и теперь они ведут список моих нарушений.
– Из-за сладких пирожков на завтрак? Из-за всего, если это не «яйцо»?
– Она съела миску сухих колечек со стаканом апельсинового сока, а это, по их мнению, слишком скудный завтрак.
Вероника нашла в шкафу бутылку вина, подарок от Шелли на последнее Рождество. Она его не особенно жаловала, но сейчас ей захотелось немного выпить.
– Думаю, бокал вина не повредит нам обоим.
Ник сел за круглый столик у окна, и Вероника невольно обратила внимание на лунный свет, сочившийся сквозь занавеску и серебривший темные волосы Ника, его зеленую футболку.
– Впрочем, хватит о моей ненормальной жизни. Расскажи о встрече со своей дочерью.
– Она восхитительная, – сказала Вероника, подавая ему бокал и садясь напротив. – Очаровательная. Кажется очень умной, вежливой, доброй. О своем удочерении она узнала всего месяц назад. Это стало известно из предсмертного письма.
Ник поднял брови.
– Ее родители умерли?
Вероника кивнула.
– Не представляю, какой шок она пережила, получив это письмо. Наверное, сразу же усомнилась во всем, что о себе знала.
– Видимо, у нее было к тебе много вопросов.
– А я даже не представляла, как трудно будет на эти вопросы отвечать. Я не хочу рассказывать ей, как все было ужасно, как обращались со мной мои родители, как повел себя ее отец, в каком полном одиночестве я оказалась.
Ник сделал глоток вина, посмотрел на стол и поднял глаза на Веронику. На этот раз на его лице явственно читалось сочувствие.
– Шестнадцать лет. Ты, наверное, была здорово напугана.
Она тоже глотнула вина.
– Да. Иногда, вспоминая то время, я не понимаю, как вообще выдержала.
Ник покачал головой, помолчал.
– Я помню, Тимоти говорил нам – компании своих друзей, – что его подружка утверждает, будто забеременела от него, но это никак не может быть правдой. Тогда я не знал, что и подумать.
Вероника почувствовала, как в душе поднимается знакомая волна стыда, смущения.
– Из-за моей репутации?
– Тимоти был моим другом, а тебя я совсем не знал. Он никогда не приводил тебя с собой.
Вероника кивнула.
– Обычно он объяснял нежелание приглашать меня в свою компанию отвращением к тому, что будто бы знали обо мне его друзья, он ненавидел мою репутацию. Он говорил, что никогда не сумеет ее изменить, заставить всех думать, что встречается со мной, поскольку я действительно ему нравлюсь, а не потому что «переспала с ним».
– Я был не настолько близок с Тимоти, скорее дружил с несколькими его близкими друзьями, но помню, как все говорили ему разные непристойности – как, мол, ему повезло. Боже, я сожалею, Вероника.
– Ну, а потом я забеременела и подтвердила всеобщее мнение о себе. Потаскушка залетела. Я думала, он меня поддержит, скажет всем, что он – единственный парень, который у меня существовал, но, вероятно, он был настолько потрясен, может, напуган, что захотел поверить худшему, чтобы можно было бросить меня, притвориться, будто не имеет к этому отношения.
– Потому и говорил всем, что он не отец, пользовался презервативами, и ребенок не может быть от него.
Вероника кивнула.
– Больше я никогда его не видела и не слышала. Ни слова. На следующий день после того, как я сказала ему, что беременна, меня отправили в «Дом надежды», дом для беременных девочек-подростков на окраине Бутбей-Харбора. Мои родители умыли руки… они даже заполнили от моего имени документы на освобождение от родительской опеки. И после рождения ребенка я уехала из штата. Как я могу рассказать все это Беа?