Ни к чему теперь Линде были восхитительные парижские туалеты: в бумажной блузе, свободной юбке и сандалетах, она низошла до нашего с Луизой уровня. Покинула достов чулан и в хорошую погоду проводила дни, сидя на опушке леса, пока Плон-Плон, с некоторых пор страстный, хотя и неудачливый охотник на зайцев, шумно дыша, рыскал туда-сюда в зеленоватом сумраке подлеска.
— Ты позаботься о Плон-Плоне, котик, если со мной что-нибудь случится, — сказала она. — Он мне служил таким утешеньем все это время.
Но это сказано было просто так, как говорят, твердо зная, что будут жить вечно, — кроме того, она ни словом не обмолвилась ни о Фабрисе, ни о ребенке, что непременно сделала бы, если б ее и вправду посещали дурные предчувствия.
Луиза родила в начале апреля; ребенка назвали Энгус. Он был у нее шестой, а сын — третий, и мы всем сердцем ей завидовали, что она уже с этим разделалась.
Мы с Линдой рожали 28 мая, обе — сыновей. Оказалось, что врачи, которые предупреждали, что Линде больше нельзя иметь детей — не такие уж балбесы. Роды убили ее. Умерла она, я думаю, совершенно счастливой и почти не мучилась, но для нас в Алконли — для отца ее и матери, братьев и сестер, для Дэви и лорда Мерлина — погас свет очей, ушла невозместимая радость.
Приблизительно в то же время, когда не стало Линды, Фабриса схватило гестапо; немного погодя его расстреляли. Он был героем Сопротивления, имя его стало во Франции легендой.
Маленького Фабриса я, с согласия Кристиана, его отца по закону, усыновила. У него черные глазки, того же рисунка, что и Линдины синие, и другого такого красивого, очаровательного малыша я не знаю. Люблю я его ничуть не меньше — возможно, больше — чем своих родных детей.
Когда я еще лежала в оксфордской частной лечебнице, где родился мой сын и умерла Линда, меня пришла проведать Скакалка.
— Бедная Линда, — с чувством сказала она, — бедняжечка. Но ты не думаешь, Фанни, — может быть, оно и к лучшему? У таких женщин, как мы с Линдой, жизнь с годами становится не сахар.
Мне не хотелось обидеть свою мать, возразив, что Линда — иного сорта женщина.
— Нет, я верю, что она была бы счастлива с Фабрисом, — сказала я. — Это была настоящая любовь, на всю жизнь.
— Ах, дорогая, — печально произнесла Скакалка, — так ведь всегда думаешь. Каждый, каждый раз…