– О, Джесси, заткнись.
– В прошлый раз ты сказала, что она отвратительный антидост и ты еле сдержалась, чтобы не заехать в ее глупое лицо крокетным молотком.
– Я никогда так не говорила. Не надо сочинять.
– Ты надела свой лондонский костюм ради Лаванды Дэвис?
– Отстань, Мэтт.
– Почему вы едете так рано? У вас же еще несколько часов в запасе.
– Мы хотим до ланча посмотреть на барсука.
– Ты так покраснела, Линда. Ой, какое у тебя смешное лицо!
– Если ты сейчас же не заткнешься, Джесси, клянусь, я отнесу твоего тритона обратно в пруд.
Но травля не прекращалась до тех пор, пока мы не сели в машину и не выехали со двора.
– Когда будешь возвращаться, почему бы тебе не привезти с собой Лаванду? Она бы так мило у нас погостила! – выпустила последний заряд Джесси.
– Не слишком по-достовски с их стороны, – заметила Линда. – Как думаешь, они догадались?
Мы оставили машину на Кларендон-ярд и, имея полчаса времени, запасенного нами на случай прокола шин, отправились в дамскую комнату универмага «Эллистон и Кейвелл», где с некоторой неуверенностью оглядели себя в зеркале. На наших щеках красовались круглые алые пятна, губы были того же цвета, но только по краям, посредине все уже стерлось, на веках густо синела краска из набора Джесси, а вот носы были белыми – у няни нашлась присыпка, которой она когда-то припудривала попку Робина. Короче, мы выглядели как пара разрисованных деревянных кукол.
– Мы должны держать хвост морковкой, – нерешительно проговорила Линда.
– О боже, – сказала я, – мне было бы гораздо спокойнее с поджатым хвостом. И уж точно привычнее.
Мы все пялились и пялились в зеркало, будто это каким-то волшебным образом могло избавить нас от ощущения, что мы бог знает на кого похожи. Закончилось тем, что мы немного исправили положение, поработав влажными носовыми платками и слегка смягчив тон краски на лице. Потом мы прогулялись по улице, косясь на свое отражение в витрине каждого магазина, мимо которого проходили. (Я не раз замечала, что женщины не пропускают ни одной отражающей поверхности и украдкой поглядывают в ручное зеркальце вовсе не от самообожания, как обычно думают. Гораздо чаще виной тому бывает ощущение, что что-то не в порядке с их одеждой и лицом.)
Теперь, когда мы все-таки добились своего, нас обуяли страх и чувство вины. Мы ощущали себя не только испорченными, но и не способными правильно вести себя в незнакомом обществе. Подозреваю, в этот момент мы обе с радостью сели бы в машину и ринулись в обратном направлении.
Ровно в час дня мы постучали в дверь Тони. Он был один, но явно ожидал большую компанию. Квадратный стол, покрытый белой скатертью из грубого льна, был весь уставлен приборами. Мы отказались от предложенных нам хереса и сигарет, и наступило неловкое молчание.
– Вы ездили на охоту? – спросил Тони.
– О да, буквально вчера.
– Удачно?
– Да, очень. Мы сразу напали на след и гнали пять миль, а потом… – Линда вдруг вспомнила, как лорд Мерлин однажды сказал ей: «Охотьтесь сколько угодно, но никогда не говорите об охоте, это самая скучная тема на свете».
– Но это прекрасно, целых пять миль. Мне скоро снова на Хейтропскую охоту. Говорят, она очень неплоха в этом сезоне. Мы тоже чудно поохотились вчера.
И Тони пустился в подробное описание этого мероприятия. Он буквально по минутам рассказал, где обнаружили лису, где загнали ее в нору, как его первая лошадь захромала, как он, к счастью, набрел на вторую и так далее. Мне стало понятно, что имел в виду лорд Мерлин. Однако Линда, затаив дыхание, с неослабным интересом ловила каждое слово рассказчика.
Наконец с улицы донесся какой-то шум, и Тони подошел к окну.
– Отлично, – сказал он, – вот и все остальные.
Остальные прибыли из Лондона на огромном «даймлере» и, весело болтая, вошли в комнату. Четыре хорошенькие девушки и молодой человек. Вскоре появились еще несколько старшекурсников, и теперь все были в сборе. Мы почувствовали себя не в своей тарелке, уж слишком хорошо эти гости знали друг друга. Напропалую сплетничали, покатывались со смеху над только им понятными шутками и вообще старательно рисовались. Но мы тем не менее чувствовали, что это и есть Жизнь, и остались бы весьма довольны уже тем, что наблюдаем ее вблизи, если бы только не это жуткое чувство вины, которое постепенно нарастало внутри и причиняло боль, похожую на колики от несварения желудка. Линда страшно бледнела всякий раз, как открывалась дверь. Мне кажется, она на самом деле ждала, что в любой момент на пороге, щелкая хлыстом, появится дядя Мэттью. Как только нам позволили приличия, что случилось не так уж скоро, потому что до четырех никто и не тронулся от стола, мы попрощались и бросились домой.
Паршивцы Мэтт и Джесси раскачивались на воротах.
– Ну и как там Лаванда? Она не хохотала над вашими веками? Лучше идите отмойтесь, пока Па вас не увидел. Почему вы так долго? Понравилось, наверное? Опять треска? А барсучка вы видели?
Линда расплакалась.
– Оставьте меня в покое, мерзкие антидосты! – воскликнула она и кинулась вверх по лестнице к себе в комнату.
За один короткий день ее любовь трехкратно возросла.
Гром грянул в субботу.
– Линда и Фанни, Па требует вас в кабинет. И, судя по его виду, вам следует поторопиться, – сказала Джесси, встретив нас на подъездной аллее, когда мы возвращались с охоты. Наши сердца ушли в пятки. Мы переглянулись, полные дурных предчувствий.
– Лучше скорее с этим покончить, – сказала Линда, и мы поспешили в кабинет, где сразу поняли, что самое худшее все-таки произошло.
Горестно вздыхающая тетя Сэди и скрежещущий зубами дядя Мэттью изобличили нас в нашем преступлении. Глаза дяди Мэттью метали синие молнии, а его рык был страшнее грохота, издаваемого Юпитером-громовержцем.
– Вы понимаете, – бушевал он, – что будь вы замужними, ваши мужья после такого получили бы право с вами развестись?
Линда начала было спорить, что это не так. Она изучила законы о разводе, следя за делом Рассела в газетах, которые шли на растопку каминов в комнатах для гостей.
– Не перебивай отца, – предостерегла ее тетя Сэди.
Но дядя Мэттью этого даже не заметил. Он разошелся не на шутку.
– Теперь, когда выяснилось, что вы не способны вести себя прилично, нам придется принять соответствующие меры. Фанни завтра же отправится прямиком домой. Видеть тебя тут больше не желаю! Эмили в будущем придется взять тебя под строжайший контроль, если только это у нее получится. Ты покатишься по дорожке твоей матери, это ясно как белый день. Что же касается вас, мисс, то вопрос о вашем лондонском сезоне теперь закрыт – мы ни на минуту не спустим с вас глаз. Мы имеем несчастье воспитывать дочь, которой нельзя доверять, а в Лондоне слишком много возможностей улизнуть из-под надзора. Сиди теперь здесь и страдай, по своей собственной глупости. И больше никакой охоты в этом году. Тебе еще чертовски повезло, что я тебя не выпорол. Другой отец спустил бы с тебя шкуру, ты это понимаешь? А теперь марш в постель, и не сметь говорить друг с другом до отъезда Фанни! Завтра посажу ее в машину – и попутного ветра!
Лишь через несколько месяцев выяснилось, как они узнали. Казалось, что каким-то чудом, но разгадка оказалась простой. Кто-то забыл у Тони Кресига свой шарф, и тот позвонил в Алконли, чтобы справиться, не наш ли он.
8
Как обычно, дядя Мэттью был больше грозен на словах, чем на деле. Но этот скандал оказался самым ужасным на моей памяти. На следующий день меня отослали обратно к тете Эмили. Линда помахала мне из окна спальни и крикнула:
– Как тебе повезло, что ты – не я! – Противоположное ее обычному: «Как чудесно, что я такая чудесная!»
Раз или два ее не пустили на охоту, а потом началось ползучее смягчение мер, и постепенно жизнь вернулась в обычное русло, хотя в семействе отметили, что очередные вставные челюсти дядя Мэттью на этот раз стесал в рекордный срок.
Планы на лондонский сезон продолжали составляться, и в них, как ни в чем не бывало, включали меня. Я позже узнала, что и Дэви, и Джон Форт-Уильям взяли на себя нелегкую задачу разъяснить тете Сэди и дяде Мэттью (особенно ему), что, по современным понятиям, наш поступок абсолютно нормален, хотя, конечно, им пришлось признать, что с нашей стороны было очень скверно наговорить столько бессовестной лжи.
Мы обе повинились и честно пообещали никогда впредь не поступать столь неблаговидно и всегда спрашивать разрешения у тети Сэди, если захочется совершить нечто подобное.
– Только ответ, разумеется, всегда будет один: «Нет», – констатировала Линда, бросив на меня безнадежный взгляд.
Тетя Сэди сняла на лето меблированный дом, расположенный неподалеку от Белгрейв-сквер. Он был настолько безлик, что не оставил в моей памяти никаких воспоминаний, кроме того, что окно моей спальни выходило на печные трубы и жаркими летними вечерами я открывала его, наблюдала за ласточками, непременно летавшими парами, и сентиментально размышляла о том, что у меня пары нет.
Мы очень весело проводили время, хотя, наверное, наслаждались не столько балами, сколько тем, что стали взрослыми и приехали в Лондон. Получать удовольствие от балов нам мешало то, что Линда именовала «парнишками». Они были ужасно скучны и ничем не отличались от шотландцев, которые приезжали в Алконли по приглашению Луизы. Линда, все еще погруженная в мечты о Тони, не отличала одного от другого и не могла даже запомнить их имен. Я же, мечтая найти спутника жизни, приглядывалась к ним с надеждой и честно старалась замечать только лучшее, но ничего, хотя бы отдаленно отвечающего моим требованиям, так и не отыскала.
Тони оставался в Оксфорде до завершения последнего семестра и появился в Лондоне лишь к концу сезона.
Как и ожидалось, за нами теперь присматривали с викторианской строгостью. Тетя Сэди или дядя Мэттью буквально не выпускали нас из поля зрения. Тетя Сэди любила прилечь среди дня, и дядя Мэттью с мрачной серьезностью брал нас с собой в Палату лордов, оставлял в Галерее для пэресс, а сам дремал на задней скамье напротив. Когда же он бодрствовал в парламенте, что бывало не так уж часто, то становился сущей занозой для парламентских организаторов