[32], поскольку никогда не голосовал с одной и той же партией два раза подряд. За его мыслительным процессом вообще нелегко было проследить. К примеру, он голосовал за применение стальных капканов, кровавые забавы[33] и скачки с препятствиями, но против вивисекции и экспорта старых лошадей в Бельгию. «Стало быть, у него есть на то свои резоны», – тоном, не терпящим возражений, останавливала нас тетя Сэди, когда мы пытались указать на его непоследовательность. Мне почему-то нравились эти сонные послеполуденные часы в темном готическом зале. Я с удовольствием прислушивалась к завораживающему бормотанию депутатов и наблюдала их забавные выходки. Тем более что звучавшие речи время от времени оказывались довольно интересными. Линде они тоже нравились, но, для того чтобы полностью вникнуть в их смысл, она была слишком погружена в мечты о Тони Кресиге. К пяти часам дядя Мэттью просыпался, вел нас в парламентскую столовую выпить чаю и подкрепиться булочками с маслом, а затем отвозил домой отдохнуть и переодеться к балу.
Время с субботы до понедельника семейство Рэдлеттов проводило в Алконли. Они уезжали в своем громадном, тряском до тошноты «даймлере», а я проводила выходные в Шенли, где тетя Эмили и Дэви нетерпеливо ждали подробного рассказа о нашей очередной неделе в Лондоне.
Основным предметом нашей озабоченности в это время, пожалуй, были наряды. Линда побывала на нескольких показах мод и поднаторела в этом деле. Миссис Джош копировала платья, увиденные Линдой, и каким-то образом добавляла в них некую оригинальность и свежесть, которых мне не удавалось достичь, хотя мои наряды, купленные в дорогих магазинах, стоили раз в пять дороже. Как говаривал Дэви, либо ты одеваешься в Париже, либо – не обессудь, уж как повезет. У Линды было одно особенно восхитительное, длинное, до самых пят, бальное платье, сшитое из массы бледно-серого тюля. В то лето все еще носили короткие платья, и Линда, являясь в своих нескончаемых ярдах тюля, неизменно производила фурор. Дядя Мэттью решительно не одобрял этот наряд. Ему были известны три случая, когда женщины сгорели заживо в тюлевых бальных платьях.
Но именно в это платье ясным июньским утром была одета Линда, когда Тони уединился с ней в беседке на Беркли-сквер, чтобы сделать предложение. Прошло уже недели две, как он приехал из Оксфорда, и было очевидно, что никто, кроме Линды, его не интересует. Он посещал те же балы, что и она, и, потоптавшись для отвода глаз два-три танца с другими, вел Линду к столу, а потом весь остаток вечера не отходил от нее ни на шаг. Тетя Сэди, казалось, ничего не замечала, но все остальные в кругу дебютанток ясно видели, к чему идет дело. Вопрос был лишь в том, где и когда это произойдет.
Бал, проходивший в красивом старом доме, ранее стоявшем на восточной стороне Беркли-сквер, а ныне уже снесенном, близился к концу. Музыка сонно проплывала по почти опустевшим залам. У бедной тети Сэди слипались глаза. Сидя на золоченом стульчике, она тщетно старалась не клевать носом и мечтала как можно скорее упасть в постель. Я сидела рядом с ней, смертельно усталая и продрогшая до костей. Все мои партнеры давно разошлись по домам, а за окном совсем рассвело. Линды не было с нами уже несколько часов. Кажется, ее никто не видел после ужина, и тетя Сэди, хоть и одолеваемая страшной сонливостью, начала тревожиться и сердиться. Она стала подозревать, что Линда совершила непростительный грех и умчалась в ночной клуб.
Внезапно оркестр оживился и заиграл бодрую мелодию «Джон Пил». За ней обычно следует завершающий балы гимн «Боже, храни короля». По залу, танцуя, понеслись Линда в сером облаке тюля и Тони. Ее лицо рассказало все. Мы забрались в такси следом за тетей Сэди (она никогда не принуждала своего шофера бодрствовать ночью), проехали по лужам мимо огромных шлангов, поливающих улицы, поднялись по лестнице в свои комнаты, и при этом никто из нас не произнес ни слова. Я открыла окно. Косые лучи солнца тускло освещали печные трубы, торчавшие перед моими глазами. Я слишком устала, чтобы о чем-нибудь думать, и рухнула в постель.
После танцев нам разрешалось вставать поздно, хотя сама тетя Сэди к девяти часам уже была на ногах и отдавала распоряжения по хозяйству. Когда сонная Линда спустилась к завтраку, дядя Мэттью свирепо закричал из холла:
– Только что звонил этот поганый Кресиг. Он хотел с тобой поговорить, но я послал его к черту. Я не дам тебе путаться со всякими немцами, ты поняла?
– А я уже спуталась, – нарочито небрежно сказала Линда. – Мы, знаешь ли, обручились.
В этот момент из своей маленькой гостиной на первом этаже выскочила тетя Сэди. Схватив дядю Мэттью под руку, она увлекла его прочь. Линда заперлась в своей спальне и проплакала целый час, а мы с Джесси, Мэттом и Робином тем временем засели в детской и принялись строить предположения о том, что будет дальше.
Помолвке пытался противодействовать не только дядя Мэттью, который был вне себя от ярости. Не меньшее сопротивление оказал и сэр Лестер Кресиг. Он вообще не хотел, чтобы Тони женился, пока не заложит прочные основы своей карьеры в Сити. Кроме того, он надеялся породниться со столь же влиятельным банкирским семейством, как собственное. Он свысока смотрел на поместных дворян, считая их никчемными, отжившими свое и не имеющими будущего в современном мире. Кроме того, он знал, что огромные, вызывающие зависть состояния, которыми они владеют и из которых по глупости извлекают так мало пользы, всегда наследуются старшим сыном, а дочерям, если и выделяется приданое, то обычно очень небольшое. Сэр Лестер и дядя Мэттью встретились, не понравились друг другу с первого взгляда, но сошлись в своей решимости расстроить свадьбу. Тони отослали в Америку поработать в одном из банкирских домов Нью-Йорка, а бедную Линду, поскольку сезон подошел к концу, отвезли страдать домой, в Алконли.
– О, Джесси, милая Джесси, одолжи мне те деньги, что ты собираешь на побег, мне просто необходимо поехать в Нью-Йорк.
– Нет, Линда, я копила их целых пять лет, с того дня, как мне исполнилось семь, я просто не в состоянии начать все сначала. К тому же они и самой мне понадобятся, когда настанет время бежать.
– Но, дорогая, я тебе их верну. Тони вернет, когда мы поженимся.
– Знаю я мужчин, – мрачно ответила Джесси.
Она была непреклонна.
– Если бы только лорд Мерлин был здесь, – завывала Линда. – Он бы мне помог.
Но лорд Мерлин все еще оставался в Риме.
У самой Линды нашлось всего пятнадцать шиллингов и шесть пенсов, их хватило лишь на ежедневные многословные послания Тони. И теперь она постоянно носила в кармане небольшую пачку малосодержательных, написанных его детским почерком ответов в конвертах с нью-йоркским штемпелем.
Через несколько месяцев Тони вернулся в Лондон и объявил отцу, что он не в состоянии заниматься каким-либо делом, включая банковское, и вообще думать о карьере, пока не будет назначен день его свадьбы. Это была безошибочно верная тактика поведения с сэром Лестером. Ситуации, мешающие делать деньги, подлежали немедленному урегулированию. Если Тони, разумный мальчик, который никогда не доставлял отцу ни малейшего беспокойства, заверяет, что не способен успешно вести дела, пока не женится, ему следует жениться, и чем быстрее, тем лучше. Сэр Лестер подробнейшим образом проанализировал и изложил сыну все минусы подобного союза. Тони в принципе согласился, но сказал, что Линда молода, смышлена и энергична, а он, имея на нее большое влияние, не сомневается, что сможет превратить ее в весьма ценное приобретение. В конце концов сэр Лестер дал свое согласие.
– Могло быть и хуже, – сказал он, – она хотя бы из высшего общества.
Леди Кресиг приступила к переговорам с тетей Сэди. Поскольку Линда к этому времени довела себя до полного упадка сил и своим вздорным поведением страшно отравляла жизнь окружающим, тетя Сэди, втайне испытывающая большое облегчение оттого, какой оборот приняло дело, убедила дядю Мэттью, что этот брак, пусть не такой уж идеальный, неизбежен и если он не хочет навсегда оттолкнуть от себя любимое дитя, то должен смириться и принять его с приличной миной на лице.
– Могло быть и хуже, – не без сомнения сказал дядя Мэттью. – По крайней мере, он хотя бы не католик.
9
О помолвке, как положено, дали объявление в «Таймс». Кресиги пригласили обитателей Алконли погостить у себя в Гилфорде с субботы до понедельника. Леди Кресиг в письме к тете Сэди употребила слово «уикенд» и добавила, что будет рада более близкому знакомству. Дядю Мэттью обуял гнев. Он никогда не гостил в чужом доме (кроме как у родственников, да и то крайне редко) и считал личным оскорблением любую попытку предложить ему это непотребство. Слово «уикенд» было им презираемо, а надежда леди Кресиг на близкое знакомство вызвала лишь саркастический смешок. Когда тете Сэди удалось его немного утихомирить, она предложила в качестве компромисса пригласить семейство Кресигов: отца, мать, дочь Марджори и Тони – к себе. Бедный дядя Мэттью, уже проглотивший главное зло, помолвку Линды, твердо – тут надо отдать ему должное – решил не осложнять ей жизнь и не портить отношения с будущими родственниками. В глубине души он питал большое уважение к родственным связям. Был случай, когда Боб и Джесси принялись при нем поносить кузена, который у всех в семье, включая самого дядю Мэттью, не пользовался большой любовью. Услышав это, он резко их одернул и припечатал:
– Прежде всего он родственник, а уж потом – все остальное, так что заткнитесь.
Эта фраза стала крылатой в семействе Рэдлеттов.
Надлежащим порядком Кресигам послали приглашение. Те его приняли, и была назначена дата. Тут тетя Сэди запаниковала и призвала для поддержки тетю Эмили и Дэви. (Я и так уже гостила в Алконли, приехав поохотиться на несколько недель.) Луиза у себя в Шотландии кормила второго малыша, но надеялась вырваться на короткое время прямо к свадьбе.