– Но Линда, кажется, ее терпеть не может.
– Это свойственно Линде, – заметил Дэви. – У нее во всем переизбыток.
– Но сейчас она такая мрачная. Согласись, это совсем на нее не похоже.
– Она ведь чуть не умерла, – сказала тетя Эмили. – Сэди была в отчаянии. Два раза даже думали, что все кончено.
– Не надо больше, – проговорил Дэви. – Я не могу представить себе мир без Линды.
11
Живя в Оксфорде, занятая своим мужем и детьми, я в течение нескольких лет виделась с Линдой реже, чем в любой другой период моей жизни. Это, однако, не умаляло близости наших отношений, которые оставались неизменными, и когда мы все-таки встречались, все было так, словно мы и не расставались никогда. Мы регулярно переписывались, время от времени я гостила у Линды в Лондоне, а она – у меня в Оксфорде. Надо сказать, единственным, что она со мной не обсуждала, было угасание ее брака. А впрочем, в этом не было необходимости, все и так было ясно, насколько вообще могут быть ясны стороннему наблюдателю отношения между состоящими в браке людьми. Я видела, что Тони не столь хорош как любовник, чтобы этим хоть в первое время искупать свои недостатки – тягостную скуку от присутствия в его обществе и полную заурядность его личности. К тому времени, когда родилась Мойра, Линда совсем разлюбила мужа и с тех пор стала безразлична уже к ним обоим. Молодой человек, в которого она когда-то влюбилась, красивый, веселый, умный и упорный, при близком знакомстве улетучился, оказавшись химерой, никогда не существовавшей за пределами ее воображения. Линда не стала совершать обычную ошибку большинства неудачливых жен и взваливать вину за собственный просчет на мужа, она просто-напросто с абсолютным безразличием отвернулась от него. Сделать это было легко, ведь она так мало с ним виделась.
К тому времени Лорд Мерлин затеял грандиозное поддразнивание Кресигов. Те постоянно жаловались, что Линда не интересуется обществом и выезжает в свет лишь в случаях крайней необходимости. Друзьям говорилось, что она деревенская дикарка, для которой не существует ничего, кроме охоты, и если зайти к ней в гостиную, наверняка обнаружится, что она натаскивает там охотничью собаку, спрятав за каждой диванной подушкой по мертвому кролику. Они старательно изображали Линду добродушной, недалекой, хорошенькой пейзанкой, не способной помогать бедному Тони, вынужденному в одиночку пробивать себе дорогу в жизни. Во всем этом содержалась доля правды, поскольку окружающая Кресигов публика была невыразимо скучна, и бедная Линда, будучи не в силах найти в ней место, оставила свои старания и замкнулась в более близком ей по духу обществе охотничьих собак и орешниковых сонь.
Лорд Мерлин, оказавшийся в Лондоне впервые после свадьбы Линды, тотчас поспешил ввести ее в свой круг – круг шикарной богемы, куда она всегда с нетерпением стремилась и где моментально освоилась и обрела большой успех. Она очень повеселела и стала бывать повсюду. В лондонском светском обществе нельзя найти никого более востребованного, чем молодая, красивая и безупречно порядочная женщина, которую не возбраняется пригласить на обед без мужа, и вскоре Линда оказалась в положении, от которого может закружиться голова. Фотографы и репортеры светской хроники фиксировали каждый ее шаг, поэтому невольно создавалось впечатление, – впрочем, стоило провести в ее обществе полчаса, и оно рассеивалось – что она рискует очень скоро набить оскомину. Дом Линды с утра до вечера был наполнен щебечущей публикой. Она, и сама любившая поболтать, нашла множество родственных душ в беспечном, падком на удовольствия Лондоне тех дней, когда представители не только низших, но и высших классов становились жертвами безработицы. Молодые люди, субсидируемые родственниками, время от времени мимоходом намекающими, что неплохо бы им поискать себе работу, но не оказывающими в этом серьезной помощи (да и какая могла найтись работа для таких, как они?), слетались к Линде, словно пчелы на мед, и роились вокруг нее, без умолку жужжа. Пока она принимала ванну, они рассаживались в ее спальне на кровати; толпились на кухне и на ступеньках крыльца, когда она заказывала еду; неотступно следовали за ней по магазинам, в парке, в кино, в театре, в опере, на балете, за обедом, за ужином, в ночных клубах, на вечеринках, на танцах, весь день и всю ночь напролет – под болтовню, бесконечную, бесконечную болтовню.
– Но о чем таком они говорят? – неодобрительно вопрошала тетя Сэди.
Действительно, о чем?
Тони рано утром отправлялся в свой банк, он торопливо выходил из дома, с важным видом неся в руке атташе-кейс, а под мышкой – пачку газет. Его отбытие предваряло появление роя говорунов, словно они, притаясь за углом, только и ждали, пока он уйдет, и с этого момента начинали заполнять весь дом. Они были очень милыми, очень красивыми, очень веселыми и имели идеальные манеры. Во время моих коротких визитов я никогда не могла отличить одного от другого, но не оставалась равнодушна к их обаянию, неизменному жизнелюбию и приподнятому настроению. Однако даже при самой богатой фантазии невозможно было назвать их «важными» людьми, и Кресиги были вне себя от такого поворота событий.
Кроме Тони, который, похоже, не возражал. Он давно махнул рукой на Линду как на безнадежно бесполезную для своей карьеры. Ему, пожалуй, даже нравилось и льстило внимание общества, объявившего его жену красавицей. «Красивая жена подающего надежды молодого члена парламента». К тому же их стали приглашать на большие приемы и балы, которые он посещал с непременной готовностью, являясь поздним вечером после заседаний Палаты и часто находя там, кроме не стоящих внимания друзей Линды, людей, подобных себе, а стало быть, достаточно «важных» для того, чтобы донимать их своими бесконечными тирадами в баре. Однако было бесполезно объяснять это старшим Кресигам, в которых глубоко укоренилось недоверие к светскому обществу, танцам и любым видам развлечений, ведущим, по их мнению, к тратам без каких-либо компенсирующих их материальных выгод. К счастью для Линды, Тони в то время был в натянутых отношениях с отцом из-за некоторых разногласий по поводу политики банка. Со времени свадьбы молодая чета крайне редко бывала в доме на Гайд-Парк-Гарденс, а поездки в «Плейнс», имение Кресигов в Суррее, и вовсе прекратились. Однако, когда встречаться все же приходилось, старшие Кресиги ясно давали понять, что недовольны Линдой как невесткой. Ей вменялась в вину даже размолвка с Тони, и леди Кресиг, грустно покачивая головой, жаловалась своим друзьям, что Линда не раскрывает в нем лучших качеств.
Линда продолжала транжирить годы своей молодости. Получи она соответствующее воспитание, место всей этой бесплодной болтовни, шуток и вечеринок мог бы занять серьезный интерес к искусству или чтению. Будь она счастлива в браке, та сторона ее натуры, что жаждала общения, могла бы реализоваться в детской. Однако при существующем положении вещей все выливалось в мишуру и бездумность.
Однажды мы с Альфредом чуть не поссорились с Дэви, высказав ему наши мысли по поводу Линды. Тот обозвал нас самодовольными педантами, хотя в душе, вероятно, понимал, что мы правы.
– Но от Линды получаешь столько удовольствия, – все повторял он. – Она – как букет цветов. Неужели вы хотите, чтобы такие люди хоронили себя в серьезном чтении? Какая была бы от этого польза?
И все-таки даже он был вынужден признать, что отношение Линды к бедной маленькой Мойре было очень скверным. (Девочка росла пухлой, белобрысой, скучной и туповатой, и мать по-прежнему ее не любила. Кресиги же, напротив, обожали внучку, и она все больше времени проводила со своей няней в «Плейнсе». Кресигам нравилось присутствие внучки, но оно не мешало им беспрестанно осуждать ее мать. Теперь они твердили всем вокруг, что Линда – глупый светский мотылек, бездушно пренебрегающий своим ребенком.)
Альфред удивлялся и почти сердито говорил:
– Странно, что она даже не заводит любовных интрижек. Не понимаю, какую радость ей приносит такое существование. Не жизнь, а абсолютная пустота.
У Альфреда все люди были аккуратно занесены в его воображаемую картотеку, каждый на отдельной полочке и с понятным ярлыком: карьерист, честолюбец, добродетельная жена и мать, прелюбодейка.
Линда вела светскую жизнь совершенно без цели, она просто собирала вокруг себя разношерстную компанию из людей, имеющих свободное время, чтобы целыми днями говорить ни о чем. А кто они – миллионеры или бедняки, принцы или румынские беженцы, – ей было абсолютно все равно. Несмотря на то что, за исключением меня и ее сестер, в ее окружении были одни лишь мужчины, она имела репутацию настолько добродетельной женщины, что ее постоянно подозревали в любви к собственному мужу.
– Линда верит в любовь, – говорил Дэви. – У нее пылкая романтическая натура. Я уверен, что в данный момент она подсознательно ждет неодолимого искушения. Мимолетные романы не для нее. Будем надеяться, что ее искуситель не окажется таким же Основой, как Тони.
– Мне кажется, она очень похожа на мою мать, – сказала я, – а у той все до единого увлечения оказывались Основами.
– Бедная Сумасбродка! – вздохнул Дэви. – Но ведь сейчас она счастлива со своим белым охотником, разве нет?
Тони, как и следовало ожидать, вскоре раздулся от важности, как гора, и с каждым днем все больше походил на своего отца. Он был полон грандиозных, далеко идущих идей улучшения жизни капиталистов и не стеснялся выражать свою ненависть и недоверие к простому люду.
– Ненавижу плебеев, – заявил он однажды, сидя со мною и Линдой за чаем на террасе Палаты общин. – Прожорливые твари, так и норовят забрать мои деньги. Пусть только попробуют.
– Ох, Тони, замолчи, – поморщилась Линда, вынимая из кармана соню и угощая ее крошками. – Я их люблю, я с ними выросла, в конце концов. Твоя беда в том, что ты и низших слоев не знаешь, и к высшим не принадлежишь, ты просто богатый иностранец, которого сюда случайно занесло. Недопустимо пускать в Парламент человека, если он не прожил хотя бы часть жизни в деревне. Вот мой старый Па и то лучше тебя понимает, что говорит, когда выступает в Палате.