– Я жил в деревне, – сказал Тони. – Убери эту соню, люди смотрят.
Он никогда не злился, он был слишком значителен для этого.
– В Суррее, – с бесконечным презрением возразила Линда.
– Как бы то ни было, когда твой Па в прошлый раз говорил о пэрессах в Парламенте, его единственным аргументом против их присутствия в Палате общин был тот, что им придется пользоваться тем же туалетом, что и пэрам.
– Ну разве Па не прелесть? – рассмеялась Линда. – Они ведь все об этом думали, но он один дерзнул сказать.
– Это худшее в Палате лордов, – не унимался Тони. – Провинциалы из лесной глуши являются, когда им вздумается, и несколькими чудаковатыми фразами наносят ущерб репутации всего учреждения. Их слова широко распространяет пресса, и у людей создается впечатление, что ими правит кучка слабоумных. Этим старым пэрам пора понять, что их долг перед собственным классом – сидеть дома и помалкивать. Рядовой обыватель и понятия не имеет о той огромной, безупречной, серьезной и совершенно необходимой работе, которую проделывает Палата лордов.
Сэр Лестер ожидал скорого производства в пэры, и эта тема была близка сердцу Тони. Его отношение к так называемым «рядовым обывателям» сводилось к тому убеждению, что с них нельзя спускать пулеметного прицела. А так как это стало невозможным из-за слабости, проявленной в прошлом великими Вигами[39], их следует держать в подчинении, одурманивая баснями о том, что грандиозные реформы, разрабатываемые партией консерваторов, уже не за горами. В таком состоянии они могут пробыть бесконечно долго, если нет войны, которая сплачивает людей и открывает им глаза. Войну следует предотвращать любой ценой, и особенно войну с Германией, где у Кресигов финансовые интересы и множество родственников. (Кресиги происходили из рода юнкеров[40] и гордились своими корнями так же сильно, как прусская родня в ответ презирала их превращение в буржуа.)
Как сэр Лестер, так и его сын были большими почитателями герра Гитлера. Сэру Лестеру посчастливилось с ним встретиться во время поездки в Германию, тогда же его прокатил на своем «мерседес-бенце» доктор Шахт.[41]
Линда не интересовалась политикой, но инстинктивно и без рассуждений была англичанкой до мозга костей. Она была уверена, что один англичанин стоит сотни иностранцев, в то время как Тони считал, что один капиталист стоит сотни рабочих. Тут, как и во всем остальном, они расходились кардинально.
12
С Кристианом Тэлботом Линда по странной иронии судьбы познакомилась в доме своего свекра в Суррее. Шестилетняя Мойра в то время постоянно жила в «Плейнсе». Это вполне устраивало всех: Линда, не любившая домашнее хозяйство, была избавлена от лишних хлопот, а Мойра имела возможность дышать свежим воздухом и есть здоровую деревенскую пищу. Предполагалось, что Линда и Тони каждую неделю будут проводить с дочерью время с пятницы до воскресенья, и Тони обычно так и делал. Линда же приезжала только на воскресенье и примерно раз в месяц.
«Плейнс» был отвратительным строением. Он выглядел как коттедж-переросток. Комнаты были большие, но со всеми недостатками коттеджа: низкими потолками, подслеповатыми окнами с ромбовидными переплетами, неровными половицами и массой некрашеного сучковатого дерева в отделке. Обставлен он был ни в хорошем, ни в дурном вкусе, а вообще без каких-то претензий на вкус, и вдобавок не отличался особым комфортом. Сад вокруг него сочла бы раем любительница-акварелистка. Травяные бордюры, альпийские горки и садовые прудики были доведены до апофеоза пошлости и поражали буйством громадных и уродливых цветов, каждый вдвое крупнее и втрое ярче, чем ему полагается, а некоторые – даже иного цвета, чем им назначила природа. Трудно сказать, когда сад выглядел неприятнее и больше походил на мечту о цветном кино – весной, летом или осенью. Лишь в разгар зимы, милосердно прикрытый снегом, он сливался с окружающим пейзажем и приобретал более-менее сносный вид.
Одним субботним утром в апреле 1937 года Линда, у которой я гостила в Лондоне, взяла меня в «Плейнс», чтобы провести там вместе время до воскресенья. Так бывало довольно часто. Я догадывалась, Линда нуждалась в буфере между собой и Кресигами, и особенно между собой и Мойрой. Старшие Кресиги были очень расположены ко мне, сэр Лестер иногда брал меня на прогулку и намекал, как сожалеет о том, что Тони женился не на мне, такой серьезной, образованной и положительной женщине и матери.
По сторонам дороги сплошной стеной цвели деревья и кустарники.
– Разница между Сурреем и настоящей правильной деревней, – сказала Линда, – в том, что в Суррее при взгляде на цветущие растения ты заранее знаешь, что плодам не бывать. Вспомни долину Ившем, а потом посмотри на эту бессмысленную розовую пену. Она вызывает совершенно иные ощущения. Сад в «Плейнсе» окажется идеальным образцом пустоцветия, скоро увидишь сама.
Так и случилось. Почти нигде не проглядывали прелестные бледно- или ярко-зеленые весенние листочки. Казалось, что каждое дерево окутано колышущимися ворохами розовой или розовато-лиловой китайской бумаги. Нарциссы под деревьями росли так густо, что тоже полностью заслоняли зелень. Это были новые, устрашающего размера, сорта – либо мертвенно-белые, либо темно-желтые. С жирными и мясистыми лепестками, они совсем не были похожи на хрупких спутников моего детства. Общая картина напоминала декорации к музыкальной комедии и невероятно гармонично соответствовала облику сэра Лестера, который за городом удивительно правдоподобно изображал старинного английского сквайра. Восхитительно и живописно.
Когда мы подъехали, он копошился в саду, одетый в картинно поношенные вельветовые штаны и старую твидовую куртку того же пошиба. В руке сэр Лестер держал секатор, у ног – унылого корги, а на лице – добродушную улыбку.
– Вот и вы, – сердечно сказал он. (Так и казалось, будто у его головы, как на картинке в комиксе, витает пузырь с надписью: «Ты самая никудышная невестка, но это не наша вина, и мы всегда встречаем тебя радушной улыбкой и добрыми словами».) Надеюсь, машина не подвела вас в пути? Тони и Мойра катаются верхом. Вероятно, вы разминулись с ними по дороге. Взгляните, какой великолепный сад. Страшно подумать, что придется вернуться в Лондон и оставить эту красоту без зрителей. Давайте прогуляемся перед ланчем, а Фостер позаботится о ваших вещах. Вы только позвоните в дверь, Фанни, он, наверное, не слышал, как вы подъехали.
И сэр Лестер повел нас по царству мадам Баттерфляй.
– Должен вас предупредить, – сказал он, – что к обеду придет местный неограненный алмаз. Не знаю, знаком ли вам старик Тэлбот, профессор, что живет в нашей деревне. Ну, так это его сын Кристиан. Некоторые считают его коммунистом. Умный парень, но сбился с пути, пишет статьи в какой-то бульварной газетенке. Тони терпеть его не может с детства и очень сердит, что я позвал его сегодня, но я считаю, что неплохо иногда подпускать к себе этих левых ребят. Если хорошо к ним относиться, их можно легко приручить.
Это было сказано тоном человека, спасшего на войне жизнь коммунисту и тем самым обратившего его в благодарного ревностного тори. На самом деле во время Первой мировой войны сэр Лестер счел, что ему, с такими-то выдающимися умственными способностями, непростительно будет пустить себя на пушечное мясо, и устроился на штабную должность в Каире. Он не спасал и не отнимал ничьих жизней, равно как не рисковал и своей, но завязал множество ценных деловых знакомств, дослужился до майора и получил орден Британской империи, не упустив, таким образом, своего ни тут, ни там.
Кристиан явился на ланч и повел себя крайне несуразно. Это был необычайно красивый молодой человек, высокий и белокурый, как Тони, но совершенно в другом роде – чистокровный худощавый англичанин. Его одежда шокировала: неподдельно изношенные серые фланелевые брюки, усеянные круглыми дырочками, проеденными молью в самых деликатных местах, и никакого пиджака, только фланелевая рубашка, один из рукавов которой был разодран от запястья до локтя.
– Ваш отец что-нибудь пишет в последнее время? – спросила леди Кресиг, когда мы уселись за стол.
– Полагаю, да, – ответил Кристиан, – ведь это его профессия. Не буду врать, что я его спрашивал, но это само собой подразумевается, как подразумевается то, что Тони в последнее время занимается банковским делом.
Затем он положил на стол между собой и леди Кресиг голый локоть, вылезающий наружу из дыры в рукаве, круто развернулся к Линде, сидевшей по другую сторону, и пространно, в мельчайших деталях стал рассказывать ей о постановке «Гамлета», которую недавно видел в Москве. Образованные Кресиги слушали его внимательно и время от времени вставляли комментарии, имеющие целью показать, как хорошо они знают это произведение, что-то вроде: «Это не вполне соответствует моему представлению об Офелии» или: «Но ведь Полоний был глубоким стариком». Все их реплики Кристиан пропускал мимо ушей. По-прежнему опираясь на локоть, он усердно набивал рот едой и не отрывал взгляда от Линды.
После ланча он сказал ей:
– Давайте поедем на чай к моему отцу, он вам понравится. – И они удалились вместе, оставив Кресигов растревоженными, как стайка кур, когда к ним в курятник забралась лиса.
Сэр Лестер повел меня в сад, к пруду, окруженному огромными розовыми незабудками и темно-коричневыми ирисами.
– Как нехорошо со стороны Линды. Маленькая Мойра так ждала случая показать ей собственного пони. Этот ребенок боготворит свою мать.
На самом деле все было не так. Спокойная и флегматичная, девочка любила Тони и равнодушно относилась к Линде. Она была совсем не склонна боготворить кого-либо, но детям Кресигов полагалось боготворить своих матерей.
– Вы знаете Пикси Таунсенд? – неожиданно спросил меня сэр Лестер.
– Нет, – чистосердечно ответила я, потому что в то время ничего о ней даже не слышала. – А кто это?