[58], обнесло колючей проволокой и напрочь о них забыло.
Кристиан, которого, как мне казалось, постоянно мучило чувство вины за то, что он не сражался в Испании, немедленно бросился в Перпиньян выяснять, что происходит и чем можно – если можно вообще – помочь. Он написал бесконечную серию репортажей, аналитических записок, статей и частных писем об условиях жизни, которые он нашел в лагерях, а затем поступил работать в организацию, созданную на деньги английских филантропов с целью благоустройства лагерей, воссоединения семей переселенцев и вызволения из Франции как можно большего их числа. Ею руководил молодой человек по имени Роберт Паркер, который прожил в Испании много лет. Как только стало ясно, что ранее прогнозируемая вспышка тифа больше не предвидится, Кристиан написал Линде, чтобы она ехала к нему в Перпиньян.
Так уж случилось, что Линда ни разу в жизни не бывала за границей. Все удовольствия Тони: псовая охота, стрельба, гольф – были сосредоточены в Англии, он не хотел терять часть своего отпуска на дорогу. Что касается обитателей Алконли, то им никогда и в голову не приходило отправиться на материк с иной целью, нежели участие в войне. За годы с 1914-го по 1918-й, проведенные дядей Мэттью во Франции и Италии, у него не составилось высокого мнения об иностранцах.
– Лягушатники, – говорил он, – чуть получше фрицев и макаронников, но сама по себе заграница ужасная мерзость, а иностранцы – сущие чудовища.
Мерзостность заграницы и чудовищность иностранцев сделались настолько непререкаемой догмой в семейных верованиях Рэдлеттов, что Линда отправилась в свое путешествие с немалым трепетом. Я поехала проводить ее на вокзал Виктория. В своем длинном пальто из светлой норки, с журналом «Татлер»[59] под мышкой и обернутым в матерчатый чехол сафьяновым дорожным несессером лорда Мерлина в руке она выглядела англичанкой до мозга костей.
– Надеюсь, свои драгоценности ты отправила в банк, – сказала я.
– О, дорогая, не издевайся, ты же знаешь, что у меня теперь их нет. А вот деньги, – смущенно усмехнулась она, – я зашила в подкладку. Па позвонил и умолял меня это сделать. Должна сказать, его идея неплоха. Ох, ну почему ты не едешь со мной? При мысли, что придется спать в поезде совсем одной, мне делается так страшно.
– Возможно, ты будешь не одна, – сказала я. – Иностранцы, я слышала, обожают сексуальное насилие.
– Да, это было бы славно, лишь бы они не нашли то, что в подкладке. О, мы отъезжаем… до свидания, дорогая, пожалуйста, думай обо мне. – И, сжав в кулак обтянутую замшей руку, она потрясла ею в коммунистическом приветствии.
Поясню, почему мне известно все, что произошло с Линдой в дальнейшем, хоть я и не виделась с нею следующий год. Впоследствии мы провели много времени вдвоем, нам никто не мешал, и она мне все поведала, пересказывая вновь и вновь. Таким был ее способ заново переживать свое счастье.
Конечно, путешествие ее околдовало. Проводники в синей форме, громкие, радостно-приподнятые разговоры, в которых она, хоть и считала, что довольно хорошо знает французский, не понимала ни единого слова, парное, пропахшее чесноком тепло французского поезда, вкусная еда, отведать которую ее призывал маленький торопливый колокольчик, – все это было из другого мира и похоже на сон.
Линда смотрела в окно и видела замки, липовые аллеи, пруды и деревни – точь-в-точь такие же, как во французской детской книжке. Казалось, что вот-вот появится Софи в ее белом платьице и неправдоподобно маленьких черных лаковых туфельках и начнет расправляться с золотыми рыбками, объедаться свежим хлебом со сливками или расцарапывать лицо доброму, безропотному Полю. Высокопарного, очень английского французского Линды хватило, чтобы без помех добраться до другого конца Парижа и сесть в поезд до Перпиньяна. В окне мелькали сумрачные улицы, слабо освещенные желтыми огнями, а она думала, что не бывает городов такой удивительной красоты.
Ее посетила странная мысль о том, что однажды она вернется сюда и будет очень счастлива. Но она понимала, что это маловероятно. Кристиан никогда не согласится жить в Париже. В то время счастье и Кристиан были еще связаны в ее сознании воедино.
В Перпиньяне Линда нашла Кристиана в водовороте дел. Средства были собраны, судно зафрахтовано, и теперь планировалось отправить шесть тысяч испанцев из Франции в Мексику. Это требовало огромных усилий, так как для воссоединения семей (ведь ни один испанец не тронется с места без семьи в полном составе) предстояло искать людей по всем лагерям, собирать их в Перпиньяне, везти на поезде в портовый город Сет и там, наконец, сажать на пароход. Работа сильно осложнялась тем, что у испанцев муж с женой носят разные фамилии. Все это Кристиан обрушил на Линду чуть ли не до того еще, как та сошла с поезда. Он рассеянно чмокнул ее в лоб и повлек в свою контору, со скрипом выделив лишь немного времени, чтобы по дороге оставить багаж в гостинице, и с негодованием отвергнув идею о ванне, необходимой после такой поездки. Ему и в голову не пришло спросить, как она себя чувствует и хорошо ли прошло путешествие. Кристиан всегда полагал, что люди в полном порядке, если прямо не говорят об обратном, но и в этом случае он не придавал их словам значения, делая исключение лишь для нищих, цветных, угнетенных, прокаженных или других убогих незнакомцев. На самом деле его интересовали только глобальные несчастья. Частные невзгоды, как бы серьезны они ни были, его мало заботили, а мысль о том, что возможно сытно есть три раза в день, иметь крышу над головой и при этом быть несчастным или нездоровым, он считал несусветным вздором.
Контора размещалась в большом сарае посреди двора. Во дворе постоянно толпились беженцы с горами багажа и множеством детей, собак, ослов, коз и прочего скарба. Спасаясь от фашизма, они с большими трудностями преодолели горы и надеялись, что англичане помогут им избежать лагерей. В отдельных случаях получалось обеспечить их деньгами или снабдить билетами на поезд, помогая уехать к родственникам во Франции и Французском Марокко, но абсолютное большинство часами ожидали приема лишь для того, чтобы услышать, что их дело безнадежно. После чего они с безукоризненной, разрывающей сердце вежливостью приносили извинения за доставленное беспокойство и удалялись. Испанцы обладают чрезвычайно развитым чувством собственного достоинства.
Линду познакомили с Робертом Паркером и Рэндольфом Пайном, молодым писателем, который прежде вел беззаботную жизнь плейбоя на юге Франции, а затем поехал сражаться в Испанию и теперь работал в Перпиньяне из чувства определенной ответственности за судьбы тех, кто недавно сражался с ним плечом к плечу. Они явно обрадовались приезду Линды, были с ней чрезвычайно дружелюбны и радушны и говорили, как им приятно видеть новое лицо.
– Вы должны доверить мне какую-нибудь работу, – сказала Линда.
– Конечно, – ответил Роберт. – Что бы такое для вас придумать? Работы масса, не беспокойтесь, вопрос лишь в подборе подходящей. Вы говорите по-испански?
– Нет.
– Ну ничего, вы скоро поднатореете.
– Уверена, что нет, – с сомнением отозвалась Линда.
– А работа в социальной сфере вам знакома?
– О боже, кажется, я совсем безнадежна. Боюсь, что тоже нет.
– Лаванда подыщет ей дело, – сказал Кристиан, который уже уселся за свой стол и рылся в картотеке.
– Лаванда?
– Девушка по имени Лаванда Дэвис.
– Не может быть! Я очень хорошо ее знаю, она жила по соседству с нами в деревне. Более того, она была подружкой невесты на моей свадьбе.
– Точно, – сказал Роберт, – она говорила, что знакома с вами, я просто забыл. Чудесная девушка. Вообще-то она занимается квакерами в лагерях, но и нам помогает тоже. Нет такого, чего бы она не знала о калориях, подгузниках, беременных и тому подобных вещах. И она очень работоспособна, такого усердия, как у нее, я раньше не встречал.
– Я знаю, чем вы можете заняться, – сказал Рэндольф Пайн. – Есть одна работа, которая буквально ждет вас, – распределять места на пароходе, что отходит на следующей неделе.
– О да, – подхватил Роберт, – это то, что нужно. Пусть берет этот стол и приступает без промедления.
– Смотрите, – стал объяснять Рэндольф, – я вам покажу. (Какие волшебные у вас духи. Это «После дождя»? Я так и думал.) Итак, вот план корабля: тут лучшие каюты, тут каюты похуже, паршивые каюты и каюты с задраенными иллюминаторами. А вот список отбывающих семей. Все, что от вас требуется, это отвести каждой семье свою каюту. Когда вы решили, кого куда поместить, ставите номер каюты против фамилии семьи – вот так, видите? А номер семьи – у каюты, вот так. Совсем просто, но требует времени и должно быть сделано таким образом, чтобы они, когда прибудут на борт, точно знали, куда идти со своими вещами.
– Но как же мне решить, кому достанутся хорошие каюты, а кому – задраенные? Это очень трудная задача, разве нет?
– Вообще-то не очень. Дело в том, что на пароходе полная демократия и не существует классовых различий. Я бы отдал приличные каюты семьям с маленькими детьми. А в остальные – на ваше усмотрение. Хоть наугад, если хотите. Главное, чтобы это было сделано, иначе, когда они взойдут на борт, разразится дикая схватка за лучшие места.
Линда стала просматривать список семей. Он был составлен в виде картотеки – на каждого главу семьи по карточке с номером и указанием количества и имен иждивенцев.
– Тут не указан их возраст, – сказала Линда. – Как я узнаю, есть ли маленькие дети?
– Дельное замечание, – согласился с ней Роберт. – Действительно, как?
– Очень просто, – ответил Кристиан. – У испанцев это всегда можно понять. До войны детей называли именами святых или в честь эпизодов из жизни Пресвятой Девы: Анунсиасьон[60], Асунсьон[61]